Генри Мортон - Шотландские замки. От Эдинбурга до Инвернесса
И все же, думается, англичанам здорово повезло, что и восстание 1715 года, и эскапада Красавца Принца Чарли в 1745 году потерпели неудачу. Против Стюартов был их злой рок и бездарный генералитет, осуществлявший руководство военными операциями. Кто знает, что стало бы со страной в противном случае… Вот что пишет по этому поводу в своей «Истории Англии» Дж. М. Тревельян: «Англия волей-неволей оказалась бы в руках кучки ирландских и шотландских авантюристов, чуждых ей по духу и ничего не ведавших об ее нуждах. Страной правил бы принц, окончивший свою жизнь столь же постыдно, сколь доблестно и блистательно он ее начал. Очень скоро нас могли бы втянуть в новый цикл гражданских войн, которые самым губительным образом сказались бы как на уровне промышленности и цивилизации внутри страны, так и на развитии заморской торговли. Сама идея Британской империи оказалась бы под угрозой! Точные прогнозы делать не берусь, но практически уверен, что последствия coup d'etat[28] устроенного дикими горцами в Лондоне, выглядели бы трагическими и абсурдными для нашей страны». Что ж, это позиция беспристрастного ученого, но, наверное, в душе каждого из нас живет якобит! Трезвый ум может сопротивляться самой идее мятежа, но как же трепещет при этом сердце. Боюсь, что в нынешние дни всеобщей религиозной индифферентности нам трудно понять мысли и чувства людей того времени. Сейчас кажется совершенно невероятным, чтобы кто-то — не важно, протестант или католик — захотел поддержать маленького неприглядного курфюрста из Германии против сына Якова II и Марии Моденской. Ведь один из них был принцем крови, а другой, по словам шотландцев, выглядел и вел себя, как «маленький немецкий князек»[29]. Впрочем, предоставим снова слово историку. «Этот человек, — писал Дж. М. Тревельян, — ни слова не знавший по-английски, с иноземными толстухами-любовницами в активе и мрачной родовой трагедией в анамнезе, не имел никакой компенсации в виде ума, щедрости или благородства души… И если якобиты не сумели справиться с подобным королем, то причина кроется лишь в одном — в блистательной принципиальности Стюартов. Эти изгнанники упорно не желали изменять своим убеждениям и, подобно Карлу II, вновь заигрывать с протестантизмом».
Наверное, если бы в этом первом ганноверце присутствовала хоть искра героизма, то тогда два якобитских восстания не казались бы нам, современным жителям (причем как шотландцам, так и англичанам), страницами из Мэлори, спроецированными на восемнадцатый век.
Итак, сквозь туман истории мы видим, как на крутом берегу Мара собрались дикие горцы во главе со своим горячим, нетерпеливым вождем. Он распустил на свежем хайлендском ветру голубое знамя, которое его супруга сшила для «короля, который за морем»[30]. Белые атласные ленты трепетали на штандарте. На одной было написано: «За нашего оскорбленного короля и нашу угнетенную родину»; на другой: «За наши жизни и наши свободы». Члены кланов промаршировали из Бреймара в Перт, повсюду провозглашая Джеймса VIII «Королем Англии, Шотландии, Франции и Ирландии». Хайленд ликовал — до тех пор, пока у шотландских берегов не появился французский корабль с печальной новостью: старый король Людовик XIV скончался. В который уже раз Франция — вольно или невольно — обманула надежды Шотландии! Сначала Мария, затем Джеймс и Чарльз Эдуард — воистину, этих несчастных Стюартов можно назвать Микоберами[31] истории! Все они свято верили, что в самый критический момент подоспеет помощь из Франции, и всех постигло жестокое разочарование. Как только стало известно, что долгожданная французская армада — та самая, которая должна была доставить запасы оружия, боеприпасов и амуниции, а также пополнение в виде инженеров, офицеров и солдат — сгинула, так сказать, прямо у ложа умирающего короля, в рядах мятежных горцев поднялся недовольный ропот. Члены кланов все более склонялись к мысли, что самое разумное в подобных условиях — вернуться домой и положить конец так и не начавшемуся восстанию. Пока они колебались, вожди кланов отправили Джеймсу послание с просьбой срочно приехать и встать во главе восстания. Граф Map лично написал два письма. Одно из них представляло собой высокопарное воззвание за подписью «генерал-лейтенанта армии его величества» и содержало приказ Джону Форбсу, бейлифу из Килдрумми немедленно вооружить своих людей и проследовать маршем в Бреймар. Но кроме того, граф отправил по тому же адресу частное письмо, в котором шла речь о куда более интересных вещах.
Джок, — писал Map, — сегодня вечером прибыли твои люди. Ты, конечно, был вправе сам не приезжать, а отделаться жалкой сотней воинов, когда я ожидал по крайней мере вчетверо больше. Но и я вправе высказать свое отношение. Интересно получается: когда большая часть шотландских горцев поднялась на защиту родной страны и законного короля; когда джентльмены из соседнего Лоуленда ждут не дождутся, чтобы мы спустились с гор и присоединились к ним, находятся все же люди, которые надеются отсидеться в стороне. Разве не этого самого мига мы ждали долгих двадцать лет? И вот теперь — когда решающий час пробил, когда на кон поставлена судьба короля и всего королевства, — неужели мы будем медлить и колебаться? Нет и нет! Я слишком долго проявлял излишнюю снисходительность, настало время использовать более решительные средства (благо они имеются в моем распоряжении)… Таким образом, довожу до сведения моих арендаторов из Килдрумми: если только они немедленно не выступят в поход со своим лучшим вооружением, то я вышлю карательный отряд с приказом разорить и сжечь их деревню. Передайте джентльменам, что я жду их в самом ближайшем времени — верхом и с достойным снаряжением. Никакие отговорки не принимаются.
Итак, в те судьбоносные осенние дни «Горящий крест»[32]отправился путешествовать по горам Шотландии, и на юг потянулись колонны облаченных в тартаны людей. Они собрались там, чтобы какое-то время постоять в нерешительности, а затем двинуться дальше — одним глазом поглядывая на ганноверцев, а другим с надеждой обшаривая морское побережье. Со звоном обнажились клейморы в беспорядочной потасовке у Шериффмура:
Твердили одни, что они победят;
Другие рекли, что они.
А третьи — что все пропадут, о!
Я знаю, как в буре,
При Шеррифмуре
Сошлись на мечах, о!
Бежали мы и бежали они…
Бежали они и бежали мы…
А затем настала штормовая ночь в конце декабря, когда в гавани Питерхеда причалил небольшой французский капер с восемью пушками на борту. С него сошла группа морских офицеров, и среди них — молчаливый бледный мужчина двадцати лет от роду. Наконец-то прибыл король из-за моря. Ура, Джеймс VIII явился на зов своей страны! Но где же армия, которую он должен был привести на подмогу? Где обещанное оружие и сундуки с серебром?
С разочарованием взирали собравшиеся на своего долгожданного предводителя. Такой поворот событий охладил пыл горцев — даже в большей степени, нежели первый снег, который выпал и блокировал подступы к Перту. Увы, дело Старшего Претендента уже было проиграно. Однако он этого еще не осознавал. Отбросив в сторону маскировку, Джеймс разыгрывал из себя короля, вернувшегося в родную державу: протягивал холодную руку для верноподданнических поцелуев, выпускал длинные блестящие прокламации и ничего не предпринимал по сути. Его нерешительность и сдержанность так же надежно остужала сердца шотландцев, как воспламенит их тридцать лет спустя энтузиазм его сына, молодого принца Чарльза. Безнадежность и отчаяние сен-жерменского периода ощущаются даже в тех величественных обращениях, которыми были увешаны заснеженные шотландские города. «Мне не привыкать к неудачам, — писал Джеймс, — ибо вся моя жизнь, с самого рождения, представляла собой не что иное, как бесконечную цепь неудач». Звучит очень трогательно, но абсолютно неподходяще для будущего короля! Красавец Принц Чарли быстро это поймет и выбросит данные слова из прокламации!
На самом деле Джеймс обладал более тонкой и богатой натурой, чем его сын. Я считаю, что биографы его недооценивали: он вел себя очень достойно в годы изгнания — я бы сказал, как исключительная личность. Жаль только, что в условиях восстания он не сумел продемонстрировать свои лучшие черты и, как следствие, оказался абсолютно бесполезным. Джеймс потратил кучу драгоценного времени в Перте на подготовку к коронации, назначенной на 23 января. Для сравнения: у сына его не возникнет никаких трудностей с коронационной присягой, в которой он обязуется защищать протестантскую религию. Джеймс же отказывался идти на компромиссы.
Так прошел почти весь январь — в свирепых снежных вьюгах, в противостоянии с эскадронами Георга, которые рыскали по округе в поисках ненавистных килтов. Колонны вооруженных людей маршировали туда-сюда по ледяным ущельям. По всей Шотландии горели бивачные костры, но ружейной стрельбы почти не было слышно. Затем настало утро, когда горцам пришлось покинуть Перт и отступить на север. И все то время, что войско «Джеймса VIII» брело по заснеженным дорогам, сам он проливал горькие слезы и упрекал графа Мара и его окружение. Он непрестанно твердил, что его обманули: вместо обещанного трона привели на край могилы. (Услышав эту историю, принц Евгений Савойский справедливо заметил, что «таким образом королевства не выигрывают».) И чем ближе кланы приближались к родным местам, тем больше хлопот доставляли им ганноверские драгуны, следовавшие за ними по пятам. Герцог Аргайл разделил свои силы на две дивизии и попытался продвинуться в направлении Абердина. Однако все оказалось напрасно — игра была проиграна. И окончательно это стало ясно в Монтрозе.
