Генри Мортон - Шотландские замки. От Эдинбурга до Инвернесса
На самом деле Джеймс обладал более тонкой и богатой натурой, чем его сын. Я считаю, что биографы его недооценивали: он вел себя очень достойно в годы изгнания — я бы сказал, как исключительная личность. Жаль только, что в условиях восстания он не сумел продемонстрировать свои лучшие черты и, как следствие, оказался абсолютно бесполезным. Джеймс потратил кучу драгоценного времени в Перте на подготовку к коронации, назначенной на 23 января. Для сравнения: у сына его не возникнет никаких трудностей с коронационной присягой, в которой он обязуется защищать протестантскую религию. Джеймс же отказывался идти на компромиссы.
Так прошел почти весь январь — в свирепых снежных вьюгах, в противостоянии с эскадронами Георга, которые рыскали по округе в поисках ненавистных килтов. Колонны вооруженных людей маршировали туда-сюда по ледяным ущельям. По всей Шотландии горели бивачные костры, но ружейной стрельбы почти не было слышно. Затем настало утро, когда горцам пришлось покинуть Перт и отступить на север. И все то время, что войско «Джеймса VIII» брело по заснеженным дорогам, сам он проливал горькие слезы и упрекал графа Мара и его окружение. Он непрестанно твердил, что его обманули: вместо обещанного трона привели на край могилы. (Услышав эту историю, принц Евгений Савойский справедливо заметил, что «таким образом королевства не выигрывают».) И чем ближе кланы приближались к родным местам, тем больше хлопот доставляли им ганноверские драгуны, следовавшие за ними по пятам. Герцог Аргайл разделил свои силы на две дивизии и попытался продвинуться в направлении Абердина. Однако все оказалось напрасно — игра была проиграна. И окончательно это стало ясно в Монтрозе.
Восемь часов вечера. Кланы готовы выступать в поход. Возле покоев «шевалье», как называли некоронованного короля, стоит оседланная лошадь, тут же гарцует на конях вооруженная охрана. Все ждут приказа. Однако грустный молодой человек, еще более бледный, чем обычно, потихоньку выходит из дома и пешком направляется к квартире Мара. Здесь его дожидаются люди в плащах. Они вместе спешат по тропинке на берег моря, где уже покачивается на волнах лодка. Гребцы налегли на весла… Короткое путешествие по ночному морю завершается на борту «Марии-Терезии», судна из Сен-Мало. И вот уже ветер наполняет его паруса, корабль быстро удаляется от берегов Шотландии. «Восстание 15-го года» завершено!
Бледный молодой человек стоял на палубе, погруженный в тяжкие раздумья. В тот миг его вряд ли порадовало бы известие о том, что через пять лет у него родится сын по имени Чарльз.
Ночь опустилась на притихший городок. Бреймар заснул… Пора и мне отправляться в постель. В неверном лунном свете я возвращался в гостиницу — туда, где в 1715 году граф Map производил свои доблестные, но такие опрометчивые манипуляции с голубым флагом.
6За несколько дней до начала игр в Бреймаре начали собираться кланы: и местные, шотландские — из Мэйфера, Белгравии, Эдинбурга; и заморские — из Нью-Йорка, Чикаго и Вашингтона. Вместе с ними прибыли многочисленные представители различных септов и вассалов кланов, с гордостью носившие национальные монокли и очки в черепаховой оправе. Вся эта публика заполонила гостиницы на несколько миль окрест, повсюду слышалась оживленная болтовня о тетеревах и форели. Время от времени в толпе мелькал настоящий лэрд, чьи голые коленки тут же признавались «выше всяких похвал» (именно так изволили выразиться хорошенькие девушки из чикагского клана).
Шутки шутками, но сам Бреймар воспринимал игры с непреклонной серьезностью шотландца из «Панча». Судя по всему, он не находил в них ничего смешного или жалкого. Никому и в голову не приходило рассматривать Бреймар как сентиментальные похороны минувшего века. Все участники праздника с полным равнодушием относились к снисходительным улыбочкам на губах современного общества. Так с какой же стати нам беспокоиться о них? На мой взгляд, очень глупо идти на поводу у тех фанатичных гэлов, которые твердят о возрождении национальной поэзии, возрожденной литературе и мечтают вернуть Хайленду былую славу, обрядив всех горцев в тартаны. Совершенно ясно, что подобные искусственные меры вряд ли способны обеспечить желаемый результат. Мне кажется, было бы разумно относиться к гэльскому языку примерно так же, как мы относимся к латыни. Никому ведь не придет в голову пользоваться ею в быту! Даже ирландцы находят чересчур утомительным общаться по-гэльски с продавцами в магазине. Но если уж вам приспичило завести себе причуду, то почему бы не последовать примеру «синтетических гэлов» (именно так в Ирландии называют тех чудаков, которые повсюду разгуливают в килте и отказываются говорить по-английски даже с собственной женой). Я и сам с большим трудом сопротивляюсь соблазну впасть в синтетический гэлицизм. Да что я! Доктор Джонсон — вот уж кто менее всего подходит на роль жертвы! — и тот подцепил «гэльскую болезнь» во время пребывания в Шотландии. Лично я не желал бы для себя лучшей доли на земле, чем жить отшельником на одном из Гебридских островов, посвящая все время написанию оссиановских поэм. В перерывах я бы еще основал парочку гэльских кланов, члены которых обязательно ходили бы в килтах и с юных лет обучались правильному обращению со сборщиками подоходного налога (по мне, так их следует убивать на месте). Однако…
Бреймарское собрание должно было вот-вот начаться. Со склонов холмов доносились звуки волынки. Старички, которые еще вчера ковыляли в обычных пиджаках и брюках, внезапно преобразились. На них снизошло благородство и величие. Теперь они уже не ходили, а вышагивали. На улицах можно было видеть представителей клана Макдаффа с веточками остролиста на шотландских беретах, тут же разгуливали горцы Балморала в тартанах Стюартов и Фаркуарсонов с еловыми побегами на боннетах[33]. Трудно себе представить более импозантное мужское общество. Развевающиеся на ветру килты — это декларация независимости и одновременно символ аристократизма.
Я слышал, как одна из англичанок говорила мужу:
— Интересно, почему шотландцы не носят больше килтов? Они ведь им так к лицу, ты не находишь, Генри?
Полагаю, эта женщина, как и подавляющее большинство англичан, не знает, что на протяжении сорока пяти лет любой горец, появившийся на людях в килте, имел хорошие шансы быть подстреленным. Разрушение клановой системы и запрет на ношение национальной одежды — вот те печальные последствия, которые повлекло за собой поражение принца Чарльза Эдуарда при Куллодене. В краю горцев до сих пор помнят зверства солдат герцога Камберленда — «мясника Камберленда». А правительство вигов закрепило и узаконило уничижение Хайленда: в 1746 году был принят печально знаменитый «Акт о проскрипции», запрещавший шотландцам «под каким бы то ни было предлогом» надевать и носить любые предметы костюма горцев. В качестве наказания предполагалось шестимесячное тюремное заключение — за первое нарушение закона и семилетняя ссылка на «заморские плантации» — в случае рецидива. Те, кто только подозревался в попытках как-либо обойти закон, вынуждены были предстать перед властями и принести следующую ужасную клятву:
Клянусь, как перед Богом в день Страшного Суда, что я не имею и не буду впредь иметь в своем хозяйстве ни ружья, ни меча, ни какого-либо другого оружия; что я никогда не буду носить килт, плед или других принадлежностей костюма шотландских горцев. И если я нарушу эту клятву, пусть буду проклят я сам, моя семья, мое имущество и все мои дела; пусть я никогда не увижу ни жены своей, ни детей, ни отца с матерью, ни других родственников; и пусть меня убьют в битве, как последнего труса, и оставят без христианского погребения; и пусть я буду лежать в чужой земле, вдалеке от могил моих предков и всей моей родни. Да случится все это со мной, если я нарушу данную клятву.
Реакцию горцев на столь жестокие порядки прекрасно иллюстрирует цитата из Прекрасного Дункана Песенника[34]: «Хотя нас принудили принять штаны как обязательную форму одежды, сколь же ненавистна нам эта мода, стесняющая наши ноги. До сих пор мы двигались свободно — в наших килтах, подпоясанные привычными пледами. Увы! Ныне мы чувствуем себя опозоренными. С тех пор, как мы носим эти отвратительные одежды, мы едва ли узнаем друг друга на пиру или на празднике. Доживу ли я до того дня, когда мы с презрением отвергнем этот чуждый горцам и недостойный настоящего мужчины костюм? Сегодня наши плечи облачены в неуклюжие балахоны, а головы покрыты грязными шляпами. От нашей живописности и привлекательности не осталось и следа. Увы нам! Сколь неподобающа эта одежда для того, чтобы подниматься в горы и спускаться с них. Мы вынуждены краснеть в присутствии наших прекрасных женщин. Проклятые саксы отобрали у нас оружие — кинжалы, мечи, ружья и пистолеты и теперь насмехаются над нами. Мы уподобились униженным и презренным рабам. Воистину, нашему возмущению нет пределов!»
