Генри Мортон - Шотландские замки. От Эдинбурга до Инвернесса
Каково? В этом поступке — абсурдном, но таком величественном! — самая суть Хайленда. Вам ведь наверняка доводилось наблюдать, как какой-нибудь горец, уже изрядно разгоряченный винными парами, вдруг в пылу спора выходит из себя. Что он делает? Правильно, в качестве последнего довода он апеллирует к своему клану. Выглядит это примерно так: «Мое имя Кэмпбелл! И мне плевать, слышал ты обо мне или нет… Если не слышал, тем хуже для тебя — можешь катиться ко всем чертям!»
Узнаете? Та же самая безумная гордыня, тот же вызов, какой Макнейл из Барры бросал всему свету: «Ах, вы не знаете меня? Тем хуже для вас!»
Каждый, кому посчастливилось иметь в друзьях настоящего хайлендера, хорошо знает отличительные черты его характера. Как правило, истинный горец обидчив и легко бросается в драку. В вопросах чести он столь же щепетилен, как и итальянский аристократ. Личная преданность для него превыше всего — это из разряда вечных ценностей. Как и виски. Он вообще любит устраивать дружеские попойки и использует для этого любой, самый незначительный повод. Возможно, это пережиток тех времен, когда люди жили, разделенные высокими горами и бурными реками, и радовались каждому случаю поднять добрую чарку в обществе друзей. Считается, что шотландский горец должен быть скупым и суровым. На самом деле общение с внешним миром давно уже смягчило характер хайлендера, пробудило в нем удивительную щедрость и оставило скупость лишь самым убежденным консерваторам. Ему, как и всем кельтам, на роду написано быть изгнанником. В некотором смысле разлука с родиной благотворно влияет на характер кельта, пробуждая в нем инициативу и не позволяя закиснуть. Странное дело, но в самой природе Хайленда (равно как и Ирландии) присутствует нечто расслабляющее и поощряющее природную лень кельта. Наверное, поэтому наибольших успехов шотландцы и ирландцы добиваются на чужбине — в каком-нибудь Лондоне или Нью-Йорке.
Потомки саксов на протяжении многих веков жили на плодородных землях, им не было нужды куда-либо уезжать. Как следствие, привычка к эмиграции не запечатлелась в их расовой памяти. Они, конечно же, любят свою родину, но спокойной, молчаливой любовью. Англичанам потребовалось испытание тропиками, дабы их любовь обрела голос. Но даже и этот прорезавшийся голос лишен надрывного пафоса, который характерен для кельта. Когда англичанин тоскует по родине, это напоминает плач потерявшегося ребенка, тогда как в тоске шотландца слышится нетерпеливая страсть разлученного любовника. Шотландский горец никогда не боялся озвучивать свой патриотизм, опираясь при этом на свое врожденное чувство поэзии. Шум горного ручья и звуки минувших сражений навечно поселились в его душе. А чего стоит его национальная гордость! Любой хайлендер — прирожденный аристократ. Ему неизвестна та пропасть между бароном и крепостным, которая столетиями существовала у нас в Англии. Здесь в горах все члены клана носят одно имя, и самого нищего из сородичей зовут так же, как и вождя. Шотландский горец идет по жизни с неподражаемым чувством собственного превосходства. Родовое имя — его древний герб, который он с гордостью предъявляет всему миру.
Сэр Вальтер Скотт оказал неоценимую услугу шотландским горцам, введя их в высший свет. До него репутация у горцев была неважная: всех их — независимо от происхождения и личных добродетелей — воспринимали как грубых угонщиков скота и наемных убийц. Даже жители равнинной Шотландии считали своих северных соседей ворами и бандитами. Однако Вальтер Скотт сумел превозмочь это предубеждение. Благодаря ему образ шотландского горца приобрел романтическую окраску. И теперь цивилизованные европейцы видели перед собой не жалкого голодранца, а последнего прирожденного джентльмена золотого века. Даже гибель клановой системы на поле Куллодена обрела черты благородного героизма. Кланы умерли. Да здравствуют кланы! Шотландская тартана, жестокими законами парламенту изгнанная с холмов, появилась вновь — но уже не на горных перевалах, а в великосветских гостиных. Хайлендерская экзотика пришла на туманные берега Ди. Время Балморала уже не за горами.
3Где это я? Неужели это дорога на Блэйргоури? Погода стояла великолепная: ярко светило солнце, а по небу плыли ослепительно-белые облака. Ну да, точно, ошибки быть не могло! Лоуленд остался позади. В настоящий момент я приближался к холмам, издали смахивающим на облака. Над ними висели облака, формой своей напоминающие холмы. Я ощущал свежий холодный ветер, который зародился за многие мили отсюда, на вершине Лохнагара. Теперь уже до Блэйргоури рукой подать. А он столь же несомненно принадлежит Хайленду, как Бискра — Сахаре. Блэйргоури! Имя этого городка звенит и грохочет, словно распахнутое окно на ночном ветру!
Вот и он — маленький городок с холмистым рельефом и пуританским обликом. Серые каменные домики, напоминающие молчаливую процессию старух, чинно и благородно стоят вдоль дороги. Почему-то сразу подумалось: как, должно быть, здесь холодно и уныло зимой. На улицах, наверное, ни души не увидишь. Сейчас же Блэйргоури производил впечатление вполне обитаемого места. На перекрестке стояла группа фермеров, они о чем-то беседовали с деревенским полицейским. Рыбак в рабочей одежде направлялся к мосту. Мимо меня прошла девушка в костюме из крапчатого твида, в руках она несла зачехленное ружье. Летом все жители Блэйргоури заняты выращиванием малины — вы не поверите, но городок снабжает этой ягодой целую армию производителей джема. Сейчас же, в преддверии осеннего сезона, все помыслы горожан были направлены на форель и тетеревов. Мысленно я пожелал им удачи и распростился с Блэйргоури. Теперь-то уж точно граница осталась позади…
Дорога поднималась в горы. Заросли рябины вдоль обочины уже были тронуты дыханием осени. Совсем скоро листья покраснеют и станут багряными, пока же на них только наметились нежно-розовые прожилки. По небу проплывали облака, а вслед за ними по вересковым пустошам ползли огромные тени. Местность с каждой милей становилась все более дикой и безлюдной. Сначала еще попадались низкие каменные загородки, за которыми бродили черные безрогие коровы ангусовской породы. Однако по мере того как долины сменялись узкими горными ущельями, коровы уступали место овцам — легким и проворным, точно горные козы. Тишину нарушало лишь их блеяние да шум реки, протекавшей в долине. Время от времени в этот небогатый ансамбль вплеталось веселое журчание ручейков, стекавших по склонам холмов.
Дорога уводила вверх, к Гленши. Небо ненадолго потемнело, прошел короткий дождик. Однако на той стороне долины меня вновь встречало солнце. За Гленши начиналась еще более дикая местность, в которой явственно угадывалось дыхание Грампианских гор. Теперь мой путь пролегал средь великанов. По левую руку возвышались Бен-а-Гло и Бейн Деарг; впереди и тоже слева маячили Бен-Макду, Кэйрн-Тоул и Кэйрнгормы; справа безусловно доминировал Лохнагар. Пока я еще ехал в предгорьях, он был не слишком хорошо виден, склоны то и дело затягивало туманом. Но время от времени у меня перед глазами мелькала голая вершина на фоне неба. Вокруг по-прежнему царила тишина, прерываемая лишь блеянием овец, шумом воды да воем ветра. Иногда в небе беззвучно пролетали вороны, а по земле скользила тень от проплывавшего облака — она была совсем крошечной, не больше человеческого кулака. Солнечные лучи догнали уходившую стену дождя, и внезапно прямо на моих глазах сотворилось чудо: я попал в долину радуг. Никогда еще мне не доводилось видеть столько радуг вместе. Они изгибались и соединялись между собой, будто желая перекинуть мост через узкую горную долину. Радужными призраками они вырастали над вершинами холмов, чтобы в следующую минуту, дробясь и вибрируя, упасть на далекие поля. Ей-богу, я видел, как конец одной радуги упирался прямо в крышу белого домика! Она переливалась всеми оттенками фиолетового, голубого, желтого и казалась нарисованной на поверхности муарового шелка. Интересно, а в этих краях существует легенда о горшке с золотом под радугой?
Самую большую из всех радуг я увидел на Девилс-Элбоу: она висела прямо-таки невероятно изогнутой дугой. Отсюда дорога резко пошла вверх, и вскоре я достиг самой верхней точки, кстати сказать, самой высокогорной дороги во всей Британии. Здесь, на высоте 2199 футов над уровнем моря, я решил остановиться и перевести дух.
Сидя на камне, я смотрел на облака, клубившиеся на фоне темной главы Лохнагара. Слева на горизонте я мог разглядеть и даже сосчитать пики Кэйрнгормов (рассказывают, что в глубоких расщелинах этого горного хребта снег не тает даже в разгар лета). Внезапно меня охватило необъяснимое радостное возбуждение. Это было сродни опьянению: мне хотелось куда-то бежать, кричать или, может быть, петь… Затем у меня мелькнула мысль (и я сам поразился ее дикости): «Эх, дали бы мне меч, я бы им всем показал!» Да уж, горы по-разному действуют на людей. Однако вскоре мое настроение изменилось: бушевавший во мне варвар утонул и растворился в море смирения. Медленно проплывавшие облака, темная скала и раскинувшаяся далеко внизу долина — все это напоминало какой-то доисторический пейзаж. Наверное, именно такой увидели землю первые люди. Я представил себя одним из них и ощутил суеверный трепет: вот сейчас облачная пелена над Лохнагаром рассеется и явит мне лик Бога…
