Владимир Файнберг - Здесь и теперь
— Доброе утро. Кто это приходил?
— Так. По делу.
— Знаешь, Артур, неудобно перед Анной. Она вчера картошки привезла целую корзину, яблоки. А у нас масло сливочное кончилось, сахар нужен. У тебя остались деньги? Мою пенсию ещё через двенадцать дней принесут.
— Сейчас всё куплю. Как спала? Как себя чувствуешь?
— Неплохо. Мы с ней вчера откровенно говорили, до самого конца телевизора, и о тебе тоже.
— Что обо мне говорить!
Я вошёл в свою комнату, пересчитал оставшиеся деньги. В лучшем случае их должно было хватить на неделю, ну на десять дней. А потом? Жить на материнскую пенсию? На заработок Анны?
Оделся, взял авоську и пошёл в магазин.
Днем вымыл пол в обеих комнатах и на кухне, обтёр пыль, вместе с матерью начистил картошки. Потом набил две сумки грязным бельём и направился сдать его в прачечную. Там, отстояв очередь, нарвался на раздражённую приёмщицу, которая стала прямо‑таки орать, что часть меток стёрта, часть полуоторвана.
— Зачем вы так кричите? У меня со слухом все в порядке.
Долго сидел в уголке приёмного пункта, неумело пришивая новые метки.
Домой вернулся в сумерках. Зашвырнул пустые сумки в кладовку.
— Пообедай, — сказала мать. — По–моему, ты с утра ничего не ел.
Поел вместе с ней жареной картошки, открыл принесённую Тамарой банку маринованных маслят.
…Анна пришла рано. Раздевшись, вошла в комнату, включила свет, положила на стол сумку.
— Почему опять грустный? — Она взъерошила мои волосы, дотронулась до лба. — Мы с тобой сегодня идём в гости. Хочешь?
Я кивнул.
— А почему не спрашиваешь, к кому? У тебя удивительная выдержка. На днях я тебе по телефону сказала, что ты разбогател, помнишь? — Она села рядом у стола. — Все жду, может, спросишь, в чём дело?
— Если разбогател — деньги на бочку.
— Вот как? Это уже другие интонации. — Анна щёлкнула застёжкой своей сумки и перевернула её над столом. — Как это тебе нравится, милый? А?
Рассыпавшиеся веером толстые пачки сотенных вперемешку с помадой, коробочкой грима, ключами от автомашины лежали передо мной.
— Здесь три тысячи восемьсот рублей. Не бойся! Это тебе подарок. Знаешь, от кого? От твоего собственного детства! Ты в детстве собирал марки? Ты пришёл к нам в мороз, в плаще, наверняка без копейки; отдал чужому человеку целый альбом редких марок, редчайших. По крайней мере, среди них оказалось семь или восемь, каждая из которых стоит не меньше трёхсот рублей. А может, и больше. Может, меня и надул этот оценщик марочных коллекций. Ну? Ты рад?
Я взял одну из сотенных ассигнаций. На ней были изображены Кремль, Москва–река и Каменный мост, откуда я бросил в своё время носовой платок с мукой и червями…
— Как это все тебе пришло в голову проделать?
— Очень просто. Сейчас я уже начинаю уметь об этом говорить. Я стала удалять из той квартиры всё, что напоминает… — Анна смотрела в чёрную пустоту за окно, говорила как автомат. — Удаляла вещи, бумаги, письма, даже фотографии — все. Остались марки. Их надо было продать. Позвонила знакомому археологу, тоже филателисту. Он свёл меня с оценщиком. Оказалось, негашёные марки твоего альбома дороже всей коллекции. Оценщик сам их и купил. Я только что от него, он у кого‑то занимал деньги. И вот — пожалуйста.
— А остальная коллекция?
— Отдала ему за так. В придачу. Не хочу ничего этого видеть, понимаешь? Хочу, чтоб не было ничего до тебя. Всего этого ужаса.
— Бедная ты моя девочка. — Я обнял её и, помолчав, осмелился, спросил: — Ну а что все‑таки с Борей?
— После экспертизы был суд. Принудлечение. Тюрьма. Десять лет, — глухо отозвалась Анна. — Вчера вдруг все рассказала твоей маме. Ты уже меня не терзай.
…К восьми вечера мы собирались в гости. К археологу, который свёл Анну с оценщиком марок.
— А как ты провёл день? — спросила Анна, когда мы ехали в машине на Ленинский проспект.
Терзаясь оттого, что день, как я считал, прошёл впустую, чтоб оправдаться в собственных глазах, рассказал об утреннем посещении, о том, как удалось помочь Евдокии Ивановне.
— Какой ты ещё дурачок! — сказала Анна. — Вот ты на днях вздумал испугать меня историей твоей жизни, мучаешься — не печатают, с кино ничего не выходит… А представь себе, что ты бы по уши был погружён в кино, да ещё в писательские дела, смог бы ты заниматься в лаборатории? Вылечить Тамару? Найти время для этой бабушки? Может, тебя Бог спас от суеты!
Меня поразила эта точка зрения.
— Надо работать, как‑то жить, — промолвил я скорее по привычке вечно задавленного обстоятельствами человека. И стал сам себе противен, как противен всякий нытик.
— Это и есть твоя работа, твоя жизнь, — возразила Анна. — Знаешь ли, раньше мы часто бывали в Доме кино, в Доме литераторов. Один раз даже на Новый год. Какое кипение самолюбий, зависти, сколько позы! У меня всегда потом голова болела.
Мне было тем более радостно слышать эти слова, что, несмотря на любовь к Анне, я до сих пор подозревал, что она относится к классу людей, давно называемому мной советской буржуазией.
Когда она припарковала машину во дворе большого белого с синим дома и мы вошли в лифт, я обнял её, молча прижал к себе.
Так мы поднимались до четырнадцатого этажа.
— Ты весь в помаде. Просто разбойник, я тебя начинаю бояться. — Она вынула из сумочки платок, вытерла мою щеку, затем достала зеркальце, оглядела себя и, нажимая кнопку звонка, сказала: — Я ведь тебе говорила, всё будет хорошо, а ты не верил.
Археолог Нодар Шервашидзе оказался князем. Вернее, прямым потомком князей, когда‑то правивших Абхазией, затем обедневших, эмигрировавших во Францию. Он и родился в Париже, откуда после второй мировой его привезли маленьким мальчиком в Советский Союз.
Княжеского в этом высоком тощем человеке ничего не было, разве что он поцеловал руку Анне.
Чуть ли не с порога поведав свою экзотическую родословную, он тотчас повёл меня на экскурсию по квартире, стены которой были увешаны собственноручно исполненными акварелями с изображениями заросших дикими зарослями руин, подводными пейзажами с утонувшими амфорами, якорями. Чем только не увлекался Нодар Шервашидзе! Коллекции марок, монет. Даже плоский ящик с уложенными на слой ваты пёрышками разнообразных птиц был у него. Даже полные комплекты антикварных журналов «Мир искусства» и «Золотое руно».
Все это время Анна вместе с женой хозяина — Софико — накрывала стол к ужину, и я просто очумел, понуждаемый разглядывать, да ещё без неё, мешанину чужих увлечений, блажь большого ребёнка, каким казался Шервашидзе!
Но за ужином выяснилось, что я ошибся.
Единственным настоящим увлечением Нодара были раскопки, которые велись уже много лет где‑то под Кутаиси. Фотографии, планы раскопок — все это было вывалено на стол среди чашек с чаем, среди всего угощения.
— Видели одержимого? — спросила Софико. — Это мой муж. Вы пропали.
— Девятый год копаем — нет кладбища, ни одного захоронения! На холме искали, на мысе, под водой — ничего! Мне бы найти хоть одну могилу! — Нодар всё время обращался только ко мне, чем я был немало озадачен.
Очень скоро всё объяснилось.
— Нодар уезжает на днях на раскопки, — сказала Анна. — Я убеждена, что ты смог бы ему помочь.
— Имею возможность оплатить дорогу, выписать командировочные. Она рассказала о ваших способностях. Я лично всегда верил в лозоискательство, в парапсихологию. У меня отпуск, я свободен. Умоляю: хоть на неделю поедем вместе!
Я взглянул на Анну с укором.
Уже не первый раз за короткое время нашей совместной жизни она пыталась подсунуть мне больных. То свою сослуживицу, то подругу. У неё не укладывалось в голове, отчего я наотрез отказываюсь рекламировать себя, брать деньги или подарки за целительство. То, что поняла бабушка из вологодской деревни, то не доходило, никак не могло дойти до Анны. Ей казалось, что она хочет блага не себе, а мне. Но я боялся, что в этом непонимании таится трещина, которая когда‑нибудь сможет привести к разрыву.
— Вовсе не уверен, что смогу что‑нибудь найти.
— А я уверена. Абсолютно. Когда я тебе подкладывала под скатерть то ключи, то деревянные ложки и ты находил, у меня мелькнула мысль: а почему не попробовать помочь Нодару?
Я рассердился, однако сдержал себя.
— По–моему, это серьёзное дело. Если профессиональные археологи столько лет не могут найти, куда мне?
И тут в разговор вмешалась дотоле молчавшая Софико.
— Дорогой Артур, никто с вас не взыщет. И потом, у меня с Нодаром ещё одна просьба: у Нодара камень в почке. Вы, наверное, не знаете, что такое почечные колики? Теряет сознание, падает на улицах — такая боль.
— Ну, друзья, это целый заговор! Извините, я не шарлатан. Никогда не находил покойников, не извлекал камней… Соглашайтесь на операцию — и делу конец.
