Секс и судьба - Хавьер Шико

Перед лицом неожиданных обвинений судьи она задавалась вопросом о своём спокойствии. Скрупулёзно обследовав своё отношение, она с изумлением отметила, что сама себе нанесла непоправимый ущерб. Угрызения совести казались ей невидимым буравчиком, проникающим в её мозг. Обильные слёзы поднимались из её груди к глазам, словно брызги воды, которые лишь бурильная машина в состоянии вырвать из-под земли, дотягиваясь до самых глубинных пятен.

Врач, которому лично помогал хозяин дома, застал её в приступе рыданий. Несмотря на опасения, он утешил её, придав ей мужества. Он стал говорить об усталости, стал расхваливать её пунктуальность и преданность в качестве медсестры, и прописал ей успокоительные лекарства. Ей надо отдохнуть и нельзя волноваться.

Но Марина знала, что её сознание всё ещё борется, находясь в полнейшей панике, что любая попытка освободиться от проблем бесполезна. Когда врач распрощался, она вновь забилась в конвульсивных рыданиях перед напуганным Немезио, который закрыл двери и подошёл к ней, чтобы утешить её и себя.

Вынужденный присутствовать при сцене нежности, где не было основания во взаимной любви, я волновался за Морейру, который насмехался, бросая оскорбительные фразы.

Немезио попросил молодую женщину успокоиться, взять себя в руки. Она должна быть терпелива; скоро молодые будут вместе. Всего несколько дней, и она лично будет руководить подготовкой к свадьбе во Фламенго. Он рассчитывал на неё и хотел сделать её счастливой. Очарованный, он поцеловал её в мокрое лицо, словно хотел испить её слёзы, тогда как она, откровенно взволнованная, бросала на него косые взгляды, отражавшие смесь сочувствия и отвращения.

Я предложил Морейре удалиться. Но свободный от любой формы жалости, он спросил, хватит ли у меня мужества, чтобы узнать Марину настолько, насколько он её знал. И поскольку я готовился защищать её, он добавил, что находится здесь не в качестве палача. Насмехаясь, он посоветовал мне не обвинять её, утверждая, что он столь же ответственен в недомогании девушки, как скальпель в ампутации опухоли.

Я попросил его помочь нам, во имя Клаудио, защитить его дочь, маленького рекрута на войне против зла, даже если она не считает себя достаточно хитрой для этого.

Почему бы нам не поспорить об этом за дверью, охраняя её? Возможно, придёт момент, когда нам понадобится её помощь. И хоть он никогда не принимал участия в интригах, какими бы они ни были, и не имел призвания к злодейству, он согласился со мной, и мы вышли. Но оказавшись вне комнаты, в то время, как я говорил о гипнозе в чувственной области, излагая свои рассуждения насчёт терпения в отношении всех лиц, ставших добычей сексуальных расстройств, он открыто рассмеялся и насмешливо прокомментировал, что не стоит с ним говорить по-гречески, когда речь идёт об оскорблениях, которые для него обладают именами собственными. Он предупредил меня, что после отъезда отца придёт сын, и я утрачу свою улыбку и, уж во всяком случае, свой латинский язык.

И действительно, когда глава семейства удалился, парень, уставший от ночных бдений, пошёл в нашем направлении и вошёл в комнату.

Коллега обратил ко мне свой взгляд, полный смысла. Но не успел он удариться в критику, как на пороге появилась особа, чьи симпатии и жалость изменили центр нашего внимания.

Это был брат Феликс.

По его выражению лица я понял, что он был в курсе всех событий. Однако он открыл свои объятия Морейре, как сделал бы отец, нашедший сына. И друг, впавший с расстройство чувств, ощутил себя подхваченным обновительными потоками и растроганно вспомнил о первой встрече, когда благодетель попросил его о помощи на благо Мариты, и расчувствовался.

Не проявляя ни малейшего жеста упрёка его в дезертирстве, Феликс обратился к нему в абсолютном доверии:

— Ах, друг мой, друг мой!… Наша Марита!…

И на вопросы своего собеседника, которого он считал равным себе, он объяснил, что состояние малышки ухудшилось. Резкая боль пронизывала всё её тело. Она ослабла, она была удручена. С момента, когда он, Морейра, ушёл, всё указывало на то, что бедная малышка вошла в режим полного бездействия. Страдающий ребёнок нуждался в нём, она ждала его, чтобы найти в нём облегчение.

Услышав искренние фразы, глубоко задевшие его, бывший одержатель Клаудио без промедления вернулся в больницу в нашей компании, где в действительности девушка находилась в положении, вызывающем жалость и сожаление.

Прошли четыре часа, изменившие рамки нашего служения.

Оказалось, что просьба Феликса соответствовала действительности. Поддерживаемая Тельмо, который нагнетал в неё энергии, Марита больше не усваивала помощь с таким же успехом, как раньше.

Без малейшего намерения осуждения хотелось бы подчеркнуть, что между ними не хватало гармонии, необходимой для зубцов особой зубчатой передачи в плане поддержки. Тельмо, богатый силой, нажимая на неё, был подобен новой ценной обуви на больной ноге. Место уступили вновь прибывшему, который с готовностью занял его, и сразу же стало заметно определённое облегчение. Марита механически подстроилась к тому вниманию, которое ей предлагал Морейра. Но несмотря на всё это, перитонит установил своё господство.

Недомогание усиливалось.

Дочь Араселии стонала, находясь под пристальным вниманием Клаудио, который сам страдал от внутренней боли. И сейчас тот, кто был вампиром из Фламенго, казался совершенно другим. Изнемогая от физических страданий, Марита, истекающая потом, раздавленная, истерзанная, могла думать лишь о собственной боли… И телесная жертва, выражавшаяся в великом невыразимом стоне, вызывала в Морейре симпатию и сочувствие.

5

В конце следующего дня, когда мы вблизи наблюдали растущее внутреннее обновление Клаудио, уже несколько раз поговорившего с Агостиньо, обретая всё более обширные ресурсы духовной культуры, дочь Араселии находилась под наблюдением Морейры, который находил утешение в результате, компенсировавшем его усилия. В этот момент даже он понимал, что между ними существуют сходства, с большим эффектом во флюидной поддержке. И он радовался этому.

Божественное Провидение благословляло начинающего труженика, предоставляя ему шанс созерцать многообещающие зародыши первых посевов добра, посаженных им.

Если ему приходилось удаляться от своего поста на несколько минут, молодая женщина, чьё духовное тело облачалось в необъяснимую чувственность из-за своего физического истощения, начинала стонать, и это указывало на усиливавшиеся страдания, и внезапно замолкала, как только наш друг, поддерживавший её, возвращался на своё место.

Морейра чувствовал себя полезным, и это наполняло его гордостью. Он находил причины поспорить с нами, обмениваясь идеями. Он требовал объяснений, чтобы быть более эффективным в процессе помощи. Он обрёл интерес к работе и стал походить на человека, который напрасно долгое время вздыхал по положению отца, и, обрёл ребёнка, который позволил ему заполнить пустоту своего сердца.

Со своей стороны, Клаудио не ограничивался лишь своим собственным преображением. Он старался распространять на свою дочь всю нежность и помощь, которую он был в состоянии оказать.

Утром знакомый врач привёл невролога. Речь шла об изменении в ходе лечения и переводе малышки в медицинское учреждение Ботафого. Тем не менее, перитонит не позволял резких изменений в лечении. Поэтому врач соединил это с массовым применением антибиотиков, пока ожидаемое улучшение не позволит предпринять предписанные меры.

Отец был благодарен любому вниманию и не отвергал никакие средства, которые в состоянии помочь Марине, не заботясь о том, сколько бы это ему стоило.

Настала ночь, брат Феликс навестил нас и, поздравив Морейру со сделанной работой, проинформировал нас о развоплощении «донны» Беатрисы.

Супруга Немезио» наконец, оставила своё тело, истощённое раковой опухолью.

Стабильность служения строго соблюдалась, и наставник пригласил меня сопроводить его к дому Торресов.