Секс и судьба - Хавьер Шико

Она расслабилась.

Она хотела выспаться, отдохнуть… Но не могла.

Бесчувственный, желая разрушить во мне всякую симпатию к беззащитной бухгалтерше, Морейра сказал мне, что подвергнет её допросу о Марите, чтобы я мог услышать невнятное свидетельство, и сам мог оценить этот случай.

Я надеялся на получение ответов, которые возвысили бы готовящееся ментальное обследование. Увы, все мои надежды были сметены с самого начала.

Нежеланный защитник Мариты, сам себя возвысивший до звания судьи, выплюнул оскорбление, ранящее слух молодой женщины, перед тем, как потребовать её мнения о своей помещённой в больницу сестре. Пусть она объяснится, пусть изложит свою точку зрения по поводу этого волнующего самоубийства.

Всё ещё плохо себя чувствуя, Марина решила, что её осаждают собственные мысли, притягивающие внимание к её сестре, жертве несчастного случая, и думая, что ведёт монолог с собой, она дала свободный ход своим мыслям в мозгу, без каких-либо тормозов самокритики.

Ей было тяжело за сестру, расчётливо размышляла она, но была признательна судьбе за то, что освободила от неё. Бесспорно, ей бы не хватило смелости довести её до смерти. Поэтому, если она сама решила исчезнуть, уступая ей место, она чувствовала большое облегчение. Жильберто проинформировал её о телефонном звонке, третьего дня вечером. Он поверил ей свои мысли без каких-либо насмешек. Они пришли к заключению, что, вероятно, Марита сымитировала её голос, проведя свою разведку… Удостоверившись, что парень не хочет быть с ней, она предпочла умереть. Жильберто достаточно ясно выразился. По теме телефонного разговора, подробности которого он её передал, Марита хотела знать о его чувствах с целью вырвать у него косвенное признание. Разочарованная, она решила отказаться. Поэтому она не должна была теряться в отступлениях. Если молодой Торрес любил её той же любовью, с которой она отдалась ему, и если та другая решила исчезнуть, то не было причин беспокоиться. Жильберто сам, несколькими неделями ранее, задавал ей какие-то странные вопросы насчёт причуд её сестры. Он считал, что у неё невротическое расстройство из-за того, что касалось её неизвестного отца. Сын Немезио полагал, что её мозг мог затронуть сифилис, утверждая, что Марита не создана для брака.

После короткой паузы в мыслях, как если бы свет на мгновение погас, а потом снова включился, изменяя сценарий, девушка из Фламенго продолжила свои размышления-воспоминания…

Ночью она позвонила домой, и мать проинформировала её, что Марита ещё не умерла. Однако врач, который постоянно звонил, объяснил ей, «донне» Марсии, что Наука не располагает средствами спасти её, и она умрёт через несколько дней. Врач попросил её обратить особое внимание на Клаудио, который казался подавленным. Он посоветовал ей ничего не говорить мужу о его мнении, которое он сформулировал только ради неё, поскольку она казалась более спокойной перед лицом страданий. Как мать, она должна была остерегаться сильных эмоций, чтобы поддержать семью перед лицом смерти, которое может проявиться со дня на день.

Эти объяснения среди тишины дома ранили Морейру вплоть до самых тонких струн души. Врачебная информация, таки образом развёрнутая, произвела на него эффект стрельбы.

Он не мог смириться с утратой Мариты на физическом плане. Без сознания, она расходовала свои флюидные ресурсы, которые сочетались с его ресурсами, давая ему ощущение эйфории, придавая силы. Он вытягивал из неё ментальные возбуждающие средства, придававшие силы его мужественности, как он это обычно делал с Клаудио, чтобы жить на Земле как любое человеческое существо.

Находясь между фрустрацией и несогласием, он назвал Марину непристойным именем и оправдался передо мной своим решением наказать её. Словно малое дитя, холерик, он вопил, что мы оба видели ту радость, с которой она думала о несчастье той другой. Он кричал, что я не могу отрицать холодность её чувств, что мои слова должны будут сочетаться с его словами, и что в нужный момент я должен буду служить ему свидетелем.

Но Марина продолжала медитировать, проясняя детали, словно непринуждённо добавляя маргинальные размышления на тему, которую ей внушил Морейра.

Да, она любит Жильберто, только Жильберто. Она нашла средства отделиться от Торреса-отца. Чем больше проходило времени, тем больше она убеждалась в том, что принадлежит этому молодому человеку. Она желала выйти за него замуж, быть женой и хозяйкой в доме, быть матерью его детей…

Но когда далёкое видение будущего семейного очага вырисовалось в её воображении, мой собеседник набросился на неё и прорычал:

— Никогда!… Ты никогда не будешь счастлива!… Ты убила свою сестру… Убийца!… Убийца!…

Испытавшая ещё одно нападение, тогда как мне не было дано защищать её — моё изолированное вмешательство не рекомендовалось для её же собственного блага — молодая женщина почувствовала себя охваченной странным недомоганием. Обвинения сильно били по ней, словно кто-то пронзал её мысли.

Охваченная волнением, она задыхалась.

В её разум стали приходить размышления о Марите, и эти размышления принимали новый аспект, устанавливая противостояние. Напрасно она встряхивала свои мысли, стараясь отбросить угрызения совести, проникавшие в её сознание. Ей казалось, что она противоречит себе, и в беспокойстве стонала. Она не знала, что оказалась в борьбе против Разумной силы, остававшееся невидимой и требующей от неё расчёт по делам. Но по мере того, как соперник словно молотом вбивал своё осуждение, с которым она соглашалась, чувствуя себя виновной, она начала утрачивать своё положение. Её рассуждения становились туманными, она мобилизовала все свои силы, чтобы не упасть в обморок, она опасалась впасть в безумие…

Осаждающий бросал вызов крепости, выискивая бреши. Крепость без ущерба могла бы противостоять, если бы сама была безупречной. Но бреши существовали, и сквозь них враг бросал взрывные устройства, созданные из сарказма и проклятий, порождая безумие и призывая смерть.

Безрезультатно я молча старался поставить на место ментальные силы поддержки, чтобы жертва могла освободиться. Но девушка, ловкая в том, что касается действий среди мужчин, не компрометируя себя на поверхности обстоятельств, оказывалась лишённой каких-либо знаний и навыков, которые помогли бы ей в облагораживании себя, знаний, которые могли бы просветить её, заставив отступить по ухоженной тропинке, чтобы усвоить другое направление.

По милости силы, которая разрывала в клочья её психические ресурсы, Марина чувствовала себя сбившейся с пути… От невозмутимости, с которой она встретила катастрофу с ей сестрой, она перешла угнетённости, к страху…

При контакте с инквизитором, который рылся в её разуме, она начала думать, что в действительности, Марита не пыталась бы покончить с собой, если бы нашла в ней честную и сочувствующую спутницу.

Она вспомнила ночь, когда она впервые поспорила с Жильберто. Молодой человек выходил из кино в компании её сестры, укрывая её от дождя. В их глазах стояла такая нежность, такая мягкость была в их объятиях!… Ей даже показалось, что она встретилась с молодым Немезио. Живя рядом с Торресом-отцом, она словно видела в сыне атрибуты молодости, которой ей так не хватало… По капризу или по любви, но она воспылала страстью к этому парню, она открыто ухаживала за ним. Она оплела его своими интеллектуальными качествами и разожгла в его восторженной душе возможность делить с ней свои мечты и чувства. Она приглашала его на развлечения, она завладела его сердцем. В нём прочно устроилась необходимость быть с ней, он стал зависеть от неё, он стал её рабом. Она полностью манипулировала им, что её сестра, неопытная и искренняя, никогда не смогла бы сделать, хоть и знала о тайном обещании, и даже о признании самого парня. Когда она увидела, что он привязан к другой, она усовершенствовала свою тактику соблазнения. Она ласкала его, навязывала себя ему, сковала по рукам и ногам, словно паук, ткущий шёлковую нить, чтобы поймать в сети насекомое, которого он собирается сожрать…