Нина Георге - Лавандовая комната
Как она любила своего еще не родившегося ребенка! Как радостно кормила его своей любовью, горевшей в ней ярким неугасимым пламенем!
«Неудивительно, что Виктория такая сильная!» – подумал он.
Манон отдала ей себя – всю без остатка.
Он отлистал назад, к той августовской ночи, когда Манон решила покинуть его.
Ты лежишь на спине, напоминая танцора, выполняющего пируэт. Одна нога выпрямлена, другая подтянута к животу. Одна рука над головой, другая как бы упирается в бок.
Ты всегда смотрел на меня как на некое уникальное создание. Пять лет подряд. Я ни разу не разозлилась на тебя, ни разу не прочла в твоем взгляде равнодушия. Как тебе это удалось?
Кастор не сводит с меня глаз. Наверное, мы, двуногие, кажемся кошкам в высшей степени странными существами.
Вечность, которая ждет меня, уже давит мне на плечи страшным грузом.
Иногда – но это злая, гадкая мысль! – мне хотелось, чтобы у меня был кто-то, кого я люблю и кто ушел бы первым. Чтобы я знала, что мне это тоже по плечу.
Иногда я думала, что ты должен уйти первым, чтобы я тоже смогла сделать это. Зная, что ты ждешь меня там…
Прощай, Жан Эгаре.
Завидую тебе, каждому году, что тебе еще предстоит прожить.
Я уйду в свою последнюю комнату, а оттуда – в сад. Да, так это и будет. Я пройду через высокую светлую дверь на террасу и – прямо в закат. И… и превращусь в свет, а значит, буду везде, всюду.
Это будет МОЯ природа, я всегда буду здесь, каждый вечер.
Жан Эгаре налил еще один стакан.
Солнце медленно клонилось к горизонту. Его розовый свет залил землю и окрасил фасады в золотистые тона, стекла и окна засверкали, как алмазы.
И тут наконец произошло то, чего он так ждал.
Воздух наполнился каким-то странным сиянием.
Словно он был соткан из миллиардов пляшущих искр. На горы, на долину и на него, Эгаре, опустилось прозрачное покрывало из драгоценного и словно ликующего света.
Такого заката Эгаре не видел никогда в жизни.
Он сделал еще глоток вина, глядя, как облака распускаются, точно гигантский хвост павлина, переливающийся всеми цветами радуги – от вишнево-малинового до золотого.
И он вдруг понял: Она здесь. Вон там!
Вся эта земля, этот ветер – все это и было душой Манон, ее энергией, ее освободившимся от плоти бытием. Она предстала перед ним во всей своей подлинной, сияющей, благоуханной красоте.
…потому что все в нас. И ничто не исчезает.
Жан Эгаре рассмеялся. Но этот смех больно отозвался в сердце, и он оборвал его, слушая, как пляшет его эхо в груди.
Манон, ты права.
Все по-прежнему здесь. Наше время с тобой – непреходяще, бессмертно. И жизнь никогда не прекратится.
Смерть наших любимых – это лишь грань между концом и новым началом.
Жан медленно вдохнул и так же медленно выдохнул.
Он попросит Катрин подняться вместе с ним на эту следующую ступень, вместе с ним начать следующую жизнь. Вместе с ним шагнуть в этот новый, светлый день после долгой мрачной ночи, начавшейся двадцать один год назад.
– До свидания, Манон Морелло! – прошептал Жан Эгаре. – До свидания… Как хорошо, что ты была!..
Солнце скрылось за холмами Воклюза, и небо запылало, как расплавленное золото.
Когда краски померкли и мир скрыли ночные тени, Эгаре допил свой стакан «Манон» до дна, до последней капли.
Эпилог
Они уже дважды вместе попробовали тринадцать рождественских десертов в сочельник, дважды сменили три скатерти – для умерших, для живых и для счастья нового года. Три места за длинным столом в доме Люка Бассе всегда оставались свободными.
Они слушали окситанскую молитву «Обряд развеивания праха», которую Виктория читала перед горящим камином в кухне. Она свято хранила эту традицию и читала молитву каждый год в день смерти своей матери Манон, для нее и для себя. Послание умерших любимым родственникам и друзьям.
Я – челн, что привезет тебя ко мне,
Соль на твоих немых устах, я – аромат,
Я – суть, душа всех яств, застигнутый врасплох рассвет,
Болтливый солнечный закат. Я – остров
Незыблемый, не тронутый прибоем.
Я – то, что обретешь ты в срок и что меня освободит,
Спасительная грань сиротства твоего…
Произнося последние слова, Вик плакала. А вместе с ней Жан и Катрин, державшие друг друга за руки. И Жоакен Альбер Эгаре, и Лирабель Бернье (некогда Эгаре), которые, заключив нечто вроде пакта о любви и дружбе, испытывали и то и другое здесь, в Боньё, на прочность. Даже эти суровые северяне, которых не так-то просто растрогать. Особенно словами.
Они очень привязались к своему, так сказать, «усыновленному» внуку Максу. Как и семья Бассе, с которой их породнили любовь, смерть и боль. Все эти странные чувства свели вместе родителей Эгаре на несколько праздничных дней. В одной постели, за одним столом, в одной машине. Остальное время года Эгаре, естественно, по-прежнему придется выслушивать по телефону жалобы матери на ее бывшего мужа, «страдающего идиосинкразией к правилам приличия», или иронические опусы отца о «госпоже профессорше».
Катрин предположила, что они просто «разогревают» друг друга своими колкостями, чтобы в День взятия Бастилии, в сочельник, а теперь, по новой традиции, еще в день рождения Эгаре жадно наброситься друг на друга в очередном порыве страсти.
Рождественские каникулы, с двадцать третьего декабря до Богоявления, Эгаре-старшие и Катрин с Жаном проводили в Боньё.
Дни проходили в застольях, веселье, разговорах, долгих прогулках и дегустациях, женской болтовне и мужских состязаниях в синхронном молчании.
И вот приближалась новая пора. В очередной раз.
Цветение персиков в конце зимы, когда грядущая весна покрывает фруктовые деревья на берегах Роны почками, знаменует в Провансе начало новой жизни. Макс и Вик выбрали для свадьбы именно эту бело-красную пору цветения. Она «выдерживала» его двенадцать месяцев, прежде чем позволить первый поцелуй. Правда, с этого момента все пошло очень быстро.
Вскоре была издана первая детская книга Макса «Волшебник в саду. Книга о героях».
Реакцией на нее были одна растерянно-недоуменная газетная статья, досада родителей и восторг детей и тинейджеров по поводу того, как бесит эта книга их воспитателей.
Автор призывал подвергнуть ревизии все, что взрослые понимают под «так не делают».
Катрин после долгих поисков по всему Провансу, которые они провели вместе с Жаном, нашла себе мастерскую. Помещение само по себе – не проблема. Но Катрин нужна была местность, которая точно отвечала бы состоянию души их обоих. В конце концов они остановили выбор на каменном сарае рядом с восхитительным старинным провансальским крестьянским домом, между Со и Мазаном. Справа – лавандовое поле, слева – гора, впереди – широкий вид на виноградники и Мон-Ванту. А сзади – фруктовая рощица, по которой бродили их кошки Роден и Немировски.
– У меня такое ощущение, как будто я вернулась домой, – призналась Катрин, после того как с чувством глубочайшего удовлетворения оставила у нотариуса львиную долю своего бонуса по бракоразводному процессу. – Как будто я вдруг в конце длинной извилистой дороги узнала свой вечный дом.
Ее скульптуры были чуть ли не вдвое выше человеческого роста. Катрин словно видела в камне некие существа, словно сквозь необработанные каменные массы проникала взглядом до самой их души, слышала их зов, чувствовала биение их сердец. И начинала высвобождать их из каменного плена.
Это не всегда были удачные образы.
Ненависть. Отчаяние. Снисходительность. Душевед.
Минутку!
В самом деле. Из куба размером с ящик из-под бананов Катрин «высвободила» две руки, которые зашевелились, словно изучая на ощупь некие незримые формы. Что они делают? Читают? Ласкают? Ощупывают слова? Чьи это руки? Куда направлены их движения – вовне или внутрь?
Стоило приблизить лицо к камню, и казалось, что в тебе самом открывается некая потаенная замурованная дверь. Куда? В какую комнату?..
– В каждом человеке есть внутренняя комната, в которой затаились демоны. Есть только один способ освободиться от них – открыть дверь и бросить им вызов, – говорила Катрин.
Жан Эгаре заботился о том, чтобы ей было хорошо – в Провансе или в Париже, где они вместе жили в его квартире на рю Монтаньяр.
Он следил за тем, чтобы Катрин правильно питалась, хорошо спала, встречалась с подругами и благополучно избавлялась утром от своих ночных призраков.
Они занимались любовью, все еще с той медленной сосредоточенностью. Он знал в ней все, каждую совершенную и каждую несовершенную черточку. И гладил, и ласкал каждую несовершенную, пока ее тело не поверило ему, что она для него – самая красивая.
Эгаре работал на полставке в книжном магазине в Баноне, а еще он ходил на охоту. Пока Катрин в Париже или в Провансе занималась своей скульптурой, вела курсы, продавала свои работы, оттачивала, шлифовала, исправляла, он «охотился» на самые увлекательные в мире книги, прочесывая школьные библиотеки, собрания книг, завещанные родным и близким мрачными, нелюдимыми «книжными червями» и болтливыми торговками фруктов, забытые подвалы и самодельные бункеры времен «холодной войны».
