Нина Георге - Лавандовая комната
Юго-восточней Авиньона они выехали на дорогу, идущую параллельно автомагистрали D900. До Боньё оставалось всего сорок четыре километра.
Макс, как зачарованный, смотрел в открытое окно. Простиравшиеся справа и слева поля подсолнечника, виноградники и лавандовые плантации раскрашивали землю в яркие цвета, а над этим желто-зелено-фиолетовым ковром сияло влажно-голубое небо, выложенное сахарной ватой белоснежных облаков.
Вдали, на самом горизонте, виднелись Большой и Малый Люберон – огромное длинное плато, похожее на стол с табуретом.
Солнце яростно палило землю, жгло все живое и неживое, заливало поля и населенные пункты прозрачной раскаленной лавой.
– Нам нужны соломенные шляпы, – простонал Макс, блаженно щурясь. – И льняные штаны.
– Нам нужен дезодорант и крем от загара, – сухо возразил Эгаре.
Максу новые впечатления и ощущения были явно по душе. Он легко вошел в эту новую среду обитания, словно правильно подобранный элемент в картонный пазл.
В отличие от Жана. Тому все казалось странно чужим и далеким. Он все еще чувствовал себя оглушенным.
Зеленые холмы, увенчанные, словно коронами, деревушками. Светлый песчаник, светлые черепичные крыши, не поддающиеся зною. Пернатые хищники, в гордом полете величественно обозревающие окрестности. Узкие пустынные дороги.
Эти горы, холмы и цветные поля видела Манон. Она вдыхала этот мягкий воздух, знала эти вековые деревья, в густых кронах которых сидели десятки цикад и оглушительно терли лапками о брюшко. В их звоне Жану слышался один и тот же назойливый вопрос: «Что? Что? Что?»
Что ты здесь делаешь? Что ты здесь ищешь? Что ты здесь чувствуешь?
Ничего.
Жану эта земля не говорила ровным счетом ничего.
Они уже проехали Менерб с его скалами цвета карри и, двигаясь вдоль виноградников и ферм, приближались к долине Калавон и Боньё.
– Боньё громоздится уступами между Большим и Малым Любероном, как огромный пятиэтажный дом, похожий на слоеный торт, – рассказывала Жану Манон. – На самом верху – старинная церковь, и столетние кедры, и самое красивое кладбище в Любероне. Внизу – виноградники, фруктовые сады и пансионы для отдыхающих. А три «этажа» посредине – это жилые дома и рестораны. И все «этажи» связаны крутыми улочками-лестницами, поэтому у всех девушек в Боньё красивые крепкие икры.
Она показала Жану свои икры, и он поцеловал их.
– Красивые места, – сказал Макс.
Они тряслись по ухабистым полевым дорогам, обогнули поле подсолнечника, пересекли виноградник и… поняли, что заблудились. Жан остановил машину и заглушил мотор.
– Это должно быть где-то здесь, – пробормотал Макс, впившись глазами в карту.
Цикады звенели. Теперь этот звон напоминал Жану смех: «Хе-хе-хе-хе-хе». Больше ничто не нарушало глубокой тишины сельской местности.
Потом послышалось тарахтение трактора. Он выехал из виноградника на приличной скорости. Такого трактора они еще никогда не видели: необыкновенно узкий, с тонкими, но очень высокими колесами, чтобы носиться по виноградникам.
В кабине сидел молодой человек в бейсболке, темных очках, обрезанных джинсах и выгоревшей белой футболке. Проезжая мимо, он едва заметно кивнул им. Когда Макс отчаянно замахал ему вслед рукой, он остановился. Макс подбежал к трактору.
– Извините, мсье! – крикнул он сквозь тарахтение мотора. – Как нам найти «Ле Пти Сен-Жан», дом Брижит Бонне?
Молодой человек заглушил мотор, снял бейсболку и очки и вытер рукой пот со лба. На его плечи хлынула волна шоколадно-каштановых волос.
– О, pardonnez-moi![67] Извините, мадемуазель, я думал, что вы… э-э-э… мужчина, – в крайнем смущении пролепетал Макс.
– Конечно, женщину можно представить себе только в вечернем платье, но уж никак не на тракторе, – холодно ответила она и снова засунула волосы под бейсболку.
– Нет, почему же? Ее еще можно представить себе беременной или босиком у плиты, – возразил Макс.
Она удивленно взглянула на него и звонко расхохоталась.
Когда Жан, оставшийся сидеть в машине, оглянулся на них, она уже надела свои огромные солнцезащитные очки и объясняла Максу дорогу. Усадьба Бонне находилась с другой стороны виноградника, им надо было просто все время держаться правее.
– Merci[68], мадемуазель!
Его последние слова потонули в реве мотора. Эгаре успел еще увидеть веселую улыбку на губах женщины. Потом она резко дала газу и промчалась мимо них, подняв облако пыли.
– Красивые места, – сказал Макс, садясь в машину.
Жану показалось, что тот весь светится.
– Что, было что-нибудь? – спросил он.
– С ней? – Макс рассмеялся чуть громче и чуть выше, чем обычно. – Да как тебе сказать?.. Не знаю… Во всяком случае, выглядит она сногсшибательно. Грязная, потная, но до того хороша, что просто слов нет! А больше ничего. Классный трактор. А что?
Макс удивленно посмотрел на Жана. Тот подумал, что он похож на счастливого плюшевого зайца.
– Да нет, ничего.
Через несколько минут они нашли «Ле Пти Сен-Жан», крестьянскую усадьбу начала XVIII века, как с картинки художественного альбома. Темно-серые камни, высокие узкие окна, живописный сад, запущенный, но буйно цветущий.
Макс забронировал здесь один из последних свободных номеров, когда в интернет-кафе сначала обнаружил сайт Люберона, а потом и мадам Бонне. В перестроенной голубятне. С завтраком.
Брижит Бонне, маленькая, коротковолосая женщина лет пятидесяти, дочерна загорелая, с сияющими синими глазами, встретила их сердечной улыбкой и вместо хлеба-соли вручила им корзинку со свежими, прямо с дерева, абрикосами, покрытыми нежным пушком. Она была в мужской нижней рубашке, светло-зеленых бермудах и фетровой шляпе.
Бывшая голубятня оказалась каморкой четыре на четыре с маленьким чаном в качестве ванны, крохотным, размером со шкаф, туалетом, несколькими крючками для одежды на стене и одной довольно узкой кроватью.
– А где же вторая кровать? – поинтересовался Жан.
– О мсье, здесь только одна кровать. А вы… разве не пара?..
– Я буду спать снаружи, – быстро произнес Макс.
Голубятня была маленькой и удивительно красивой. В большом, чуть ли не во всю стену, окне открывался роскошный вид на плато Валансоль. Строение окружали огромный фруктовый и лавандовый сад, усыпанная галькой терраса и широкая стена из природного камня, казавшаяся остатками древнего замка.
Рядом с голубятней весело лопотал маленький фонтан. В нем можно было охлаждать вино, сидя рядом на стене, беспечно болтая ногами и любуясь долиной с ее фруктовыми садами, полями и виноградниками, и взгляд улетал так далеко, что появлялось ощущение нереальности мира. Тот, кто устроил здесь этот фонтан и сложил эту стену, явно обладал ярко выраженным чувством перспективы.
Макс запрыгнул на стену и, прикрыв глаза рукой, как козырьком, посмотрел на равнину. Если прислушаться, можно было различить далекий шум трактора, а если присмотреться – то и увидеть сам трактор, ползавший в облачке пыли слева направо и назад.
Вокруг террасы тоже пестрели лавандовые кусты, розы и фруктовые деревья. Под огромным тентом стояли два кресла с удобными подушками и столик с мозаичной столешницей.
Туда мадам Бонне и принесла новым гостям две пузатые бутылочки холодной оранжины и в качестве «приветственного коктейля» бутылку охлажденного светло-золотистого вина.
– Это наше местное вино «Люк Бассе», – болтала Бонне. – Виноградники были посажены в семнадцатом веке. Сама усадьба тут недалеко, по ту сторону дороги D36, минут пятнадцать пешком. «Манон-семнадцать» в этом году даже получило золотую медаль.
– Что?.. Манон?.. – с изумлением произнес Эгаре.
Макс не растерялся и, чтобы отвлечь смущенную хозяйку, стал горячо благодарить ее за гостеприимство.
Потом, когда Брижит Бонне удалилась, обрывая по пути засохшие листья на своих роскошных цветочных грядках, принялся изучать этикетку на бутылке. Над надписью «Манон» был помещен тонкий рисунок, выполненный тушью: женское лицо в обрамлении вьющихся волос, полуулыбка, выразительный взгляд больших глаз, устремленных на зрителя.
– Это твоя Манон?
Жан сначала кивнул. Потом отрицательно покачал головой.
Нет, конечно, это была не она. И уж тем более не его Манон.
Его Манон умерла и была жива и красива лишь в его снах и воспоминаниях.
И вот она вдруг – без предупреждения – воззрилась на него с винной этикетки.
Он взял бутылку в руки. Нежно провел пальцем по лицу Манон. По ее волосам. По ее щеке. По подбородку. По губам. По шее. Все это он когда-то целовал…
Только теперь пришла дрожь.
Начавшись в коленях, она росла, ширилась, обожгла легким ознобом живот и грудь, охватила руки и, наконец, поднялась к лицу; у него затряслись губы и веки.
Сейчас подскочит давление.
– Она любила характерный звук, который издают абрикосы, когда их срываешь прямо с дерева, – едва слышно произнес он бесцветным голосом. – Нужно взять плод тремя пальцами и легонько повернуть его, и он отрывается с тихим щелчком – кнак… Ее кошку звали Мяу. Мяу спала зимой у нее на голове, как шляпа. Она говорила, что унаследовала от отца пальцы ног – «с талией». Манон очень любила своего отца. А еще она любила блины с сыром банон и лавандовым медом… Она во сне иногда смеялась, Макс… Она была замужем за Люком, а я был всего лишь любовник… Люк Бассе, винодел…
