Донна Тартт - Маленький друг
– Значит, любишь змей ловить? – спросил он у отражения Гарриет.
– Нет, – ответила Гарриет, насмешливый тон Пема ее и смутил, и обидел. Она снова отодвинулась подальше.
– Тут нечего стесняться.
– А кто сказал, что я стесняюсь?
Пем расхохотался.
– Ты крутышка, Гарриет, – сказал он. – Ты классная. Но вот что я вам скажу, ребята, вы чокнутые, что стали рогатиной ее ловить.
Надо всего-то достать кусок алюминиевой трубы и протянуть через нее бельевую веревку с петлей на конце. Тогда вам только и останется, что накинуть петлю змее на голову и хорошенько затянуть. Все, поймали. И тогда уж кладите ее в банку и тащите на Научную ярмарку, чтоб перед всеми покрасоваться. – Он вскинул руку, щелкнул Хили по уху. – Дело я говорю?
– Заткнись! – завопил Хили, сердито потирая ухо.
Уж Пем ни за что не даст ему забыть эту историю с куколкой бабочки, которую Хили принес в школу на Научную ярмарку. Он полтора месяца выхаживал эту куколку, читал книжки, делал записи, следил за температурой, в общем, делал все, что полагалось, но когда он принес кокон с так и не проклюнувшейся из него бабочкой в школу на Научную ярмарку – принес в шкатулке для драгоценностей, на хлопковой подушечке, – то оказалось, что это никакая не куколка, а окаменевшая кошачья какашка.
– Может, тебе показалось, что ты поймал водяного мокасина, – хохотал Пем, перекрикивая запальчивые оскорбления, которыми его осыпал Хили. – Может, это и не змея была никакая. Если так посмотреть, то огромная свеженькая собачья какашка, когда лежит так горкой в траве, здорово похожа…
– …на тебя! – кричал Хили и молотил кулаками по плечу брата.
– Я же сказал, закроем тему, ясно? – Хили ей это уже раз десять сказал.
Они с Гарриет держались за бортики, покачиваясь на воде у глубокого края бассейна. Близился вечер, сгущались тени. Штук пять или шесть малышей вопили и плескались в лягушатнике, не обращая никакого внимания на взволнованную толстуху-мамашу, которая металась рядом и умоляла их вылезти. Поближе к бару на шезлонгах растянулась стайка старшеклассниц – они кутались в полотенца, болтали, хихикали. Пембертон сегодня не работал. Хили почти никогда не плавал, если Пем дежурил на спасательной вышке, потому что Пем вечно к нему цеплялся, выкрикивая сверху обидные словечки и приказы (типа “Не бегать возле бассейна!”, хотя Хили вовсе и не бегал, просто быстро шел), и поэтому Хили, перед тем как пойти в бассейн, всегда старательно сверялся с висевшим на холодильнике расписанием смен Пема. А это было вообще не круто, потому что летом ему каждый день хотелось плавать.
– Дурак, – бормотал он, вспоминая Пема. Он до сих пор злился, что Пем вспомнил эту историю с кошачьей какашкой на Научной ярмарке.
Гарриет глядела на него пустым, тусклым взглядом. Волосы у нее намокли и прилипли к голове, по лицу крест-накрест бежали волнистые дорожки света, от чего глаза у нее казались маленькими, а сама она – страхолюдиной. Хили она весь день бесила, он и сам не заметил, как его стыд и смущение переросли в обиду, а теперь он и вовсе пришел в ярость. Гарриет смеялась над какашкой вместе со всеми учителями, судьями и посетителями Научной ярмарки, и стоило ему это вспомнить, он так и вскипал от злости. Она все глядела на него. В ответ он выпучил глаза.
– Чего смотришь? – спросил он.
Гарриет оттолкнулась ногами от бортика и – довольно выпендрежно – сделала кувырок назад. Тоже мне номер, подумал Хили. Опомниться не успеешь, как она опять решит проверить, кто из них дольше может не дышать под водой, а эту игру Хили терпеть не мог, потому что Гарриет всегда выигрывала, а он – еще ни разу.
Когда она вынырнула, Хили притворился, будто и не замечает, что она сердится. Как будто бы ненароком он брызнул в нее водой – метко пущенная струя угодила ей прямо в глаз.
– Ровер, Ровер, Ровер, милый пес, – пропел он сладеньким голоском, который Гарриет терпеть не могла,
Жаль, не увернулся ты из-под колес,
Твоя левая нога
Была мне дорога…
– Ну и не ходи со мной завтра. Мне одной даже лучше будет.
– … но ее уже кто-то унес, – громко пел Хили, перекрикивая Гарриет, глядя в небо с невиннейшим выражением лица.
– Мне все равно, пойдешь ты со мной или нет.
– Я хоть в обморок не хлопнулся и не ревел, как малышня какая-нибудь, – он захлопал ресницами. – “Ой, Хили! Спаси меня, спаси меня!” – прокричал он фальцетом, так что на противоположной стороне бассейна захихикали старшеклассницы.
В лицо ему ударил фонтан воды.
Он умело пустил кулаком струю в ее сторону и увернулся от встречных брызг.
– Гарриет, эй, Гарриет, – позвал он ее детским голоском. Ему стало необъяснимо приятно от того, что удалось ее задеть. – Давай поиграем в лошадку? Я буду передней частью, а ты веди себя как обычно!
Он торжествующе оттолкнулся от бортика и, спасаясь от возмездия, поплыл на середину бассейна – шумно молотя по воде руками. Он здорово обгорел на солнце, а хлорка жгла ему лицо не хуже кислоты, но после обеда он уже успел выпить пять кока-кол (три, когда он усталый и с пересохшим горлом ввалился домой, и еще две купил в киоске возле бассейна – в бокалах с колотым льдом и полосатыми соломинками), и теперь в ушах у него стоял звон, а пульс так и заходился от прилива сахара. Внутри у него все пело. Раньше ему часто делалось за себя стыдно, когда он видел, какая Гарриет храбрая. Охота на змей, конечно, его чуть заикой не оставила, и от страха он едва не чокнулся, но отчего-то он очень радовался ее обмороку.
Он вынырнул, радостно отплевываясь и разбрызгивая вокруг воду. Однако, сморгнув с ресниц жгучие капли, он вдруг заметил, что Гарриет в бассейне уже нет. Потом он увидел ее вдалеке – она быстрыми шагами, опустив голову, шла к женской раздевалке, оставляя за собой на бетонном полу зигзаг мокрых следов.
– Гарриет! – крикнул он не подумав, за что и поплатился, тотчас же набрав полный рот воды – он и забыл, что так и не вынырнул полностью.
Небо было сизо-серое, вечерний воздух – тяжелый, мягкий. Гарриет уже вышла на улицу, но даже отсюда еще было слышно, как вопят дети в лягушатнике. Подул легкий ветерок – руки и ноги у Гарриет покрылись гусиной кожей. Она поплотнее завернулась в полотенце и очень быстро зашагала домой.
Взвизгнув тормозами, из-за угла вырулила машина, набитая старшеклассницами. Все – одноклассницы Эллисон. Они заправляли всеми школьными клубами и выигрывали все школьные конкурсы: крошка Лиза Ливитт, брюнетка с забранными в хвост волосами Пэм Маккормик, победительница конкурса красоты Джинджер Херберт и Сисси Арнольд, которая хоть красоткой и не была, но тоже считалась крутой.
Их, словно голливудских старлеток, боготворили все младшеклассницы поголовно, их улыбающиеся лица глядели с каждой страницы школьных альбомов. Вот они с гордым видом стоят под прожекторами на пожелтевшем от яркого света футбольном поле, вот они в чирлидерских костюмчиках, в расшитой блестками военной форме, в перчатках и вечерних платьях на балу в честь встречи выпускников, вот они надрываются от хохота в парке аттракционов (“Лучшие ученицы!”), а вот – весело кувыркаются в копне сена на сентябрьском празднике урожая (“Лучшие подружки!”), но несмотря на то, что одежда у них всякий раз была разная – спортивная, повседневная, нарядная, – сами они были похожи на кукол с вечно одинаковыми улыбками и прическами.
На Гарриет никто из них даже не взглянул. Они пролетели мимо, за ними хвостом ракеты просвистела поп-музыка, но Гарриет упорно глядела себе под ноги, и щеки у нее пылали от необъяснимого, гневного стыда. Если бы с ней шел Хили, они бы точно притормозили и что-нибудь им крикнули, потому что и Пэм, и Лиза сохли по Пембертону. Но они, наверное, даже не знали, кто такая Гарриет, хотя все они вместе с Эллисон еще в детский сад ходили. У Эллисон над кроватью висел коллаж из веселых детсадовских снимков: вот Эллисон играет в “ручеек” вместе с Пэм Маккормик и Лизой Ливитт, вот Эллисон и Джинджер Херберт держатся за руки, стоя зимой посреди чьего-то двора – носы у них красные, обе весело хохочут, лучшие подружки да и только. Валентинки, которыми они обменивались в первом классе – старательно разрисованные, с выведенными карандашом печатными буквами: “Ты люби и будь любима в День святого Валентина! С любовью от Джинджер!” Этакие нежности теперь никак не вязались с нынешней Эллисон, да и с нынешней Джинджер (шифоновое платье, перчатки, накрашенные губы – стоит под аркой из искусственных цветов). Лицом Эллисон вышла не хуже, чем они (и она была уж точно симпатичнее Сисси Арнольд, у которой было тощенькое кунье тельце и огромные зубы, торчащие вперед, как у ведьмы), но каким-то образом Эллисон из подруги детства этих принцессок превратилась в невидимку, которой подружки звонили только узнать, что задано на дом. С их матерью была та же история. В колледже у нее была куча подруг, она состояла в сестринстве и считалась самой модной студенткой, но теперь большинство ее друзей просто перестали к ней заходить. Торнтоны и Бомонты, например, раньше каждую неделю играли в карты с родителями Гарриет – они все вместе снимали дом, когда ехали отдыхать на побережье, – а теперь не заходили в гости, даже когда приезжал отец Гарриет. Теперь, если они вдруг сталкивались с матерью Гарриет в церкви, то держались с натужным дружелюбием – мужья вон из кожи лезли, чтобы проявить радушие, в голосах жен прорезалась визгливая жизнерадостность, и при этом никто из них не глядел ее матери в глаза. Точно так же в школьном автобусе вели себя с Эллисон Джинджер и прочие девчонки: весело болтали, но глаза отводили, как будто боялись подхватить от Эллисон какую-то заразу.
