Донна Тартт - Маленький друг
– Это надо было видеть, – приговаривал он, то и дело всей пятерней взволнованно откидывая назад челку, которая лезла ему в глаза, – короче, Джеймс Бонд просто спалил эту змею. У него, в общем, в руках был баллончик дезодоранта, что-то типа того. И он, такой, видит змею в зеркале, вот так вот рррра-азворачивается, подносит к баллончику сигару и бабах! – пламя как шарахнет, прямо через всю комнату – вжжжжжж!..
Звонко присвистнув, он попятился назад, а Гарриет тем временем глядела на спящую медноголовку и раздумывала, что им делать дальше. Они вышли на охоту, вооружившись воздушкой Хили, двумя оструганными рогатинами, справочником “Рептилии и земноводные Юго-востока США”, садовыми рукавицами Честера, жгутом, перочинным ножом, мелочью, чтоб было на что позвонить из автомата, если кого-то из них укусят, и старой жестяной коробкой с надписью “Королева школы”, в которой Гарриет отверткой кое-как проковыряла несколько дырок для воздуха (коробка была разрисована чирлидершами с косичками и бойкими королевами красоты в диадемах, Эллисон раньше носила в ней ланч). План был такой: они подкрадываются к змее – лучше после броска, когда она еще не успела собраться для нового – и рогатиной прижимают ее голову к земле. Затем они ее хватают (хватают очень близко к голове, чтоб она не сумела вывернуться и их ужалить), бросают в коробку и захлопывают крышку.
Легко сказать. Сначала они наткнулись на трех ржаво-красных, переливчатых молодых медноголовок, которые грелись на солнышке, свернувшись на бетонной плите, но побоялись к ним подойти. Хили швырнул в них камнем. Две тотчас же шмыгнули в разные стороны, а третья, разъярившись, начала быстро, не поднимая головы, бросаться во все стороны – на плиту, в воздух, всюду, где чуяла опасность.
Дети страшно перепугались. Они осторожно, вытянув перед собой рогатины, обошли плиту, затем метнулись поближе и так же быстро отпрыгнули, когда змея развернулась и стала кидаться в разные стороны, пытаясь их ужалить. Гарриет думала, что упадет в обморок – так ей было страшно. Хили ткнул в змею палкой и промахнулся, змея отскочила и всем телом, словно кнутом, выстрелила в сторону Хили, и тут Гарриет, взвизгнув, прижала ее за голову своей рогатиной. Змея тотчас же принялась так яростно бить двухфутовым хвостом и вырываться, будто в нее вселился дьявол. Содрогаясь от отвращения, Гарриет отшатнулась, чтобы ей по ногам не попало хвостом; извернувшись, змея высвободилась, шмыгнула в сторону Хили, который стал отпрыгивать от нее, визжа так, будто его на кол сажают, и исчезла в выжженной траве.
Что показательно: если б ребенок – да или кто угодно – вот так долго визжал и надрывался на Джордж-стрит, то уже через секунду на улицу высыпали бы и миссис Фонтейн, и миссис Годфри, и Ида Рью, и еще с полдесятка домработниц (“Дети! А ну отойдите от змеи! Ну-ка брысь!”). И настроены они были бы самым решительным образом, и никаких отговорок не потерпели бы, а потом еще стояли бы в кухнях возле окон, чтоб убедиться – все ли, мол, в порядке. Но на Дубовой Лужайке все было по-другому. От одного вида домов тут делалось не по себе – казалось, что они стоят опечатанные, будто какие-то бункеры или мавзолеи. Здесь никто никого не знал. Тут можно было орать до посинения, какой-нибудь уголовник мог прямо на улице душить тебя колючей проволокой, и все равно никто не выйдет посмотреть, что происходит. По напряженной, дрожащей от зноя тишине разносились пугающие взрывы безумного хохота: в соседнем доме – наглухо зашторенной гасиенде, которая воинственно раскорячилась за сосновыми каркасами посреди пустого участка – кто-то смотрел телевикторину. В окнах темно. Под гаражным навесом, на песчаной дорожке припаркован блестящий новенький “бьюик”.
– Энн Кендалл! Спускайтесь-ка к нам!
Бурные зрительские аплодисменты.
Кто там живет, в этом доме, словно в полусне размышляла Гарриет, прикрывая ладонью глаза от солнца. Чей-то муж, который напился и не пошел на работу? Какая-нибудь нерасторопная мамаша из “Женской лиги”, вроде тех юных матерей-неумех, с чьими детьми Эллисон тут иногда сидела – лежит себе в полутемной комнате с работающим телевизором и грудой нестираного белья?
– “Цену удачи” я терпеть не могу, – пропыхтел Хили – он сделал шаг назад, запнулся и, дернувшись, поглядел на землю. – А вот в “Парочке вопросов” у них там и деньги, и машины.
– Мне нравится “Своя игра”.
Хили ее не слушал. Он энергично ворошил траву рогатиной.
– Из России с любо-о-вью, – промурлыкал он, не смог вспомнить слова и поэтому повторил: – Из России с любо-о-вью…
Четвертую змею им долго искать не пришлось – ей оказался грязновато-желтый, будто восковой, мокасин, длиной примерно с виденных ими медноголовок, зато толще, чем рука у Хили. Хили, хоть и трясся от страха, но настоял на том, чтобы идти первым, и поэтому на змею чуть не наступил. Змея вскинулась разжавшейся пружиной и едва не ужалила его в икру – Хили, которого до сих пор потряхивало от предыдущей схватки со змеями, среагировал моментально и одним ударом пригвоздил змею к земле.
– Ха! – крикнул он.
Гарриет расхохоталась и трясущимися пальцами задергала защелку на крышке “королевской” коробки для ланча. Эта змея оказалась не такой шустрой. Она настороженно поводила туда-сюда мощным омерзительно-желтушным хвостом. Но она же крупнее медноголовки, поместится ли в коробку? Хили, который от ужаса тоже зашелся пронзительным истеричным смехом, вытянул руку и нагнулся, чтобы схватить змею.
– Голова! – вскрикнула Гарриет, с грохотом выронив коробку. Хили отпрыгнул. Рогатина выпала у него из рук. Змея замерла.
Плавно вскинула голову и уставилась на них глазами-щелочками – долгий, леденящий душу миг, – а потом распахнула омерзительно белесую изнутри пасть и кинулась в их сторону.
Гарриет с Хили развернулись, врезались друг в друга и бросились бежать, они боялись споткнуться и свалиться в яму, но и глянуть вниз боялись тоже – ветки трещали у них под ногами, и едкий запах примятой полыни вихрился в раскаленном воздухе, будто запах самого страха.
Путь к полосе асфальта им преградила канава с мутной водой, в которой кишели головастики. Канава была широкая, просто так и не перепрыгнешь, а ее скользкие бетонные бортики заросли мхом. Они съехали прямо в канаву (всколыхнув со дна такую вонь нечистот и гниющей рыбы, что обоих тотчас же скрутило в приступе кашля), шлепнулись на руки, вскарабкались наверх. Слезы градом катились у них по щекам, они обернулись, но позади осталась только дорожка, которую они протоптали в зарослях жухлой полыни, да еще чуть дальше уныло поблескивала коробка для ланча.
Гарриет с Хили тяжело дышали, их, будто пьяных, шатало из стороны в сторону, лица у них побагровели. Они оба чувствовали, что вот-вот могут свалиться в обморок, но кругом было грязно, небезопасно, да и присесть было особо некуда. Из канавы выполз крупный, уже отрастивший себе лапки головастик, который теперь не мог сдвинуться с места – он, подергиваясь, лежал на дороге, и от влажных шлепков его склизкого тельца по асфальту Гарриет снова замутило.
Начисто позабыв весь школьный кодекс приличий, который запрещал мальчику приближаться к девочке ближе, чем на два фута, если только он не хотел ее пнуть или толкнуть, Гарриет с Хили жались друг к другу, пытаясь устоять на ногах: Гарриет и думать забыла о том, что надо казаться храброй, а Хили и думать не думал о том, как бы ее поцеловать или напугать. Джинсы у них были облеплены репьями и утыканы колючками, штанины – насквозь мокрые и тяжелые – воняли жижей из канавы. Хили согнулся и издавал такие звуки, будто его сейчас вырвет.
– Ты нормально? – спросила Гарриет, но тут она заметила желто-зеленую слизь у него на рукаве – кишки головастика, – и ее саму чуть не вырвало.
Хили, откашливаясь, будто кошка, которая пытается срыгнуть комок шерсти, пожал плечами и собрался было идти обратно, за рогатиной и коробкой.
Гарриет ухватила его мокрую от пота майку.
– Подожди, – кое-как выговорила она.
Чтобы передохнуть, они взгромоздились на велосипеды – у Хили был “стинг-рэй” с “рогатым” рулем и удлиненным сиденьем, у Гарриет бывший Робинов “вестерн флайер” – и так и сидели, молча переводя дух. Когда сердца у них перестали бешено колотиться, они угрюмо похлебали теплой, отдающей пластмассой воды из фляжки Хили и снова отправились на пустошь, на этот раз вооружившись воздушкой.
Хили, потерявший поначалу дар речи, теперь разошелся вовсю. Бурно жестикулируя, он громко хвастался, как поймает водяного мокасина, а когда поймает, то выстрелит ему прямо в морду, схватит за хвост и раскрутит над головой, переломает его как палку, разрубит его пополам, а куски потом переедет на велосипеде. Лицо у него было пунцовое, дышал он тяжело, шумно; он то и дело разряжал ружье в траву, останавливался и с остервенением дергал за насос – вшшш, вшшш, вшшш, – чтобы снова нагнать воздух в камеру.
