Вильям Козлов - Поцелуй сатаны
— Нам? — усмехнулся Лапин. Значит, у вас тоже… группа?
Мы — это то меньшинство, кто не хочет признавать господство мафии, подчиняться ей, плясать под ее дудку. Кто не хочет быть русскоязычным, кто хочет писать образным национальным русским языком, богатым своими великими традициями в мировой литературе.
— Неужели все так серьезно? — недоверчиво вырвалось у секретаря райкома.
— Более серьезно, чем вы предполагаете. Идет идеологическое наступление на все национальное, русское, неужели вы не чувствуете этого? — сказал Строков и, попрощавшись, повесил трубку.
Впервые Михаил Федорович почувствовал себя бессильным что-либо сделать, распорядиться, дать указание… Кому дать? Он попробовал повлиять на издательство, но с его мнением никто не посчитался. Даже те люди, которые раньше в рот смотрели и ловили каждое слово секретаря. Кстати, им это нравилось! Нравилось прятаться за широкую спину райкома, обкома… Достаточно было заявить строптивому автору, что обком против опубликования книги и вопрос автоматически закрывался, а автор искал иные пути для опубликования рукописи.
Дверь кабинета приоткрылась и секретарша сказала, что звонит жена.
— Коля, Никита сегодня уезжает в Оптину пустынь, — сообщила Людмила Юрьевна.
— А что это такое? — удивился Лапин.
— Я тут посмотрела в энциклопедии, это в Калужской области монастырь такой… Ну, туда еще ездили Лев Толстой, Достоевский…
— На экскурсию, что ли?
— Ну, вроде того… Сказал, что хочет поклониться святым местам.
— Господи! — вырвалось у Михаила Федоровича. Где он откопал эту Оптину пустынь?
— Там монахи восстанавливают старинный монастырь… — жена умолкла, видно, заглянула в энциклопедию. После революции его закрыли, комиссары разграбили, даже содрали позолоту с каких-то врат, а теперь вот снова восстанавливают на деньги верующих. И живут там монахи. Они и строят его.
Повесив трубку, Лапин задумался: неужели у сына все это всерьез? В глубине души он надеялся, что Никита вскоре охладеет к религии и займется каким-нибудь полезным делом. Не заказан ему путь и в университет. Можно ведь снова восстановиться. Отошел от мерзкой компании, наркомании и вот ударился в религиозный дурман!.. Увидев в его комнате над кроватью икону в позолоченном окладе, он в сердцах хотел ее сорвать и спрятать куда-нибудь подальше, но сын загородил собой и решительно сказал, что не позволит тронуть икону. Пусть лучше отец сначала его убьет. Пришлось отступить. Многие ведь старинные иконы собирают, особенно много их в мастерских художников, где раньше Лапин частенько сиживал за хлебосольно накрытым столом.
В одном Никита явно изменился — стал ровным, спокойным, не повышал ни на кого голос. Мог часами читать толстые старинные книги, которые приносил из Александро-Невской лавры. Он туда, как на работу, каждый божий день ходил. Экзамены он сдал, осенью пойдет в академию или семинарию — в этом Михаил Федорович не очень разбирался, — сказал, что, вероятно, будет жить в общежитии при лавре.
Оптина пустынь… Сроду про такую не слышал! Что-то в этом названии беспокоило его. Почему именно в Оптину? Позвонил Алексею Прыгунову, тот продолжал поддерживать дружеские отношения с сыном. Потолковав о студенческом отряде одного из институтов — там произошла драка студентов с вьетнамцами, живущими поблизости в общежитии, — спросил про Оптину пустынь, мол, что это такое?
— Я еду туда с Никитой, — огорошил его секретарь райкома комсомола — В шестнадцать с минутами отходит поезд на Москву.
— Решил тоже стать монахом? — хмуро хмыкнул Михаил Федорович.
— Оптина пустынь — это знаменитое место, — рассказал Алексей, — Великие люди посещали ее.
— Знаю, знаю, — вставил Лапин. — Толстой, Достоевский…
— Как у нас это водится, в девятнадцатом году монастырь преобразовали в сельхозартель… Кстати, монахи производили на своем подсобном хозяйстве сельскохозяйственной продукции в двадцать раз больше, чем разорившие монастырь колхозники… — спокойно продолжал Прыгунов. — В общем, коммунисты-активисты в несколько лет полностью уничтожили монастырь: разрушили шестидесятипятиметровую редкой красоты колокольню, снесли гостиницу, где жили великие люди, сорвали золоченые главы старинных церквей… И вот только в 1987 году государственные мужи спохватились, что натворили! Оптину пустынь передали церкви, и там снова открылся монастырь. Уже кое-что восстановили, но работы еще непочатый край.
— Ладно, Никита, но ты-то зачем едешь туда?
— Интересно, — коротко ответил Алексей. — И потом, я ухожу в отпуск. — И, извинившись, мол, времени в обрез, повесил трубку. Точно так же, как писатель Строков…
«К чертовой матери, плюну на все и тоже поеду в эту Оптину пустынь, — мелькнула абсурдная мысль в голове. — Что же мы наделали?! Столько всего наломали, разрушили, а теперь спохватились и восстанавливаем? А может, мы не только храмы и святыни уничтожили, а и душу русского народа? Да и не только русского… Об этом ведь и говорили на Съезде народных депутатов?.. И Сергей Строков все про то же!..».
3
Белые ночи в конце июля в Ленинграде еще полыхали багровыми зарницами, над Васильевским островом и Петропавловкой всю ночь пылало небо. По городу распространился слух, что в Сосновом Бору на АЭС специалисты никак не могут заглушить неисправный атомный реактор, комментаторы из «600 секунд» заверяли, что радиационный уровень в норме, однако на вокзалах и междугородных автобусных станциях заметно прибавилось уезжающих. Все еще помнили Чернобыль. После двухдневной свежести, вызванной грозами и проливными дождями, снова установилась жара, духота. В 1989 году лето было на редкость солнечным, теплым. Уже днем в пятницу из Ленинграда начинали тянуться потоки легковых автомобилей за город. У бензоколонок выстраивались длинные очереди, уже не первый год летом с бензином были перебои. Водители рассказывали, что на Псковщине, Новгородчине и в других областях иногда по неделям на колонках не продают ни капли. Будто черные змеи, обернулись вокруг колонок шланги, чтобы издали было видно, что бензина нет. Грузовикам выдавали по 10–20 литров в день. На багажниках личных автомашин уезжающих в отпуск ленинградцев громоздились зеленые и белые канистры с бензином. Как обычно, когда чего-либо не хватает, люди поскорее начинают запасаться впрок. Ввели талоны не только на сахарный песок, но и на чай, мыло. Поговаривали, что ограничат продажу мясопродуктов. Пропал в городе сыр, и опять пополз упорный слух, что прибалты перестали его поставлять в РСФСР. И что вообще они хотят отделяться от нас. Надоело жить в нищете, как живут русские.
