Вильям Козлов - Поцелуй сатаны
— Скажут… — хмуро заметил Лапин. — Обязательно рано или поздно зададут нам этот вопрос. И придется на него отвечать. И тебе и мне. Да и кое-кому, кто повыше нас…
— Вот пусть они и отвечают, — сказал заведующий — Я пришел в обком, когда все уже было… И менять что-либо или воевать с кем-либо уже не имело никакого смысла. Помнишь, на моем месте сидел Постников? Он тут было развил бешеную деятельность, заговорил о групповщине в творческих Союзах, о засилье групповщиков в газетах, журналах, театрах, киностудиях, радиотелевидении… Ну и чего он добился? Потихоньку перевели на советскую работу, где его не видно и не слышно. Потом вышел на пенсию, написал две или три критических книжки и, говорят, неплохих — он по образованию филолог — так его даже с таким багажом в Союз писателей не приняли! Припомнили его нападки на групповщину…
— Что же мне сказать Сергею Строкову?
— Скажи: пусть поборется, — улыбнулся заведующий отделом — Пусть отстаивает свою позицию… Я знаю, он принципиальный мужик! И не боится открыто выступать против мафии… — заведующий поморщился, — точнее, групповщины.
— Так все-таки, мафии или групповщины? — посмотрел в глаза ему Лапин.
— Послушай, Михаил Федорович, — не отвел взгляда заведующий — Не лезь ты в это дело! Строков — свободный художник, а мы с тобой — партийные работники или, как нас теперь обзывают, «партбюрократы», и разными такими словечками мы не вправе бросаться. Все эти творческие Союзы десятилетиями складывались, в газеты-журналы подбирались преданные групповщине люди, то же самое и в другие творческие организации… Я тоже, как и ты, один раз пытался предложить в журнал вместо ушедшего на пенсию главного редактора умного честного писателя. Что тогда поднялось? Во всех газетах началась кампания против нашей кандидатуры, и в результате назначили опять своего ставленника: серого, безликого литератора, который тут же превратил журнал в кормушку для таких же, как и он сам… Ну и что? Я, как говорится, схлопотал по носу, да еще получил нагоняй от начальства за близорукость… Как же, я пошел против общественного мнения! Не прислушался к голосу творческой интеллигенции… Они ведь хитрые, посылают в Москву хлопотать видных людей: академиков, лауреатов, Героев Соцтруда…
— Все это получивших с нашей помощью, — вставил Лапин.
— Их же поддерживали групповщики. Как же отказать в награде или звании?
— А один из этих… как ты их называешь, мафиози, — продолжал заведующий, — так прямо мне в глаза заявил, что если я хочу усидеть на своем месте, то лучше мне не высовываться… Вот так, Миша! Меня даже по телевизору несколько раз крыли почем зря… Думал, переведут куда-нибудь… с повышением, но, кажется, обошлось. Теперь-то мы мало куда нос свой суем и почти не влияем на политику печати, телевизионные передачи, издательства… Так что верни Строкову альманах, наберись мужества и признайся, что ты ничего в данном случае сделать не можешь… Я, например, так поступил.
— Он был у тебя?
— Был…
Лапин прокрутил в голове весь этот разговор. Заведующий не лукавил перед ним, все сказал честно. Может, в прежние времена, когда слово ответственного партработника было для всех законом, он бы и настоял на том, чтобы альманах напечатали, просто из принципа. Если уж быть честным перед самим собой, то проблемы литераторов мало занимали его и альманах он прочел лишь из уважения к Строкову, который произвел на него самое благоприятное впечатление. Но и Сергей Иванович, конечно, понимал — мужик-то умный, — что Лапин вряд ли поможет, это было написано у него на лице, когда они прощались…
Да, неинтересно стало работать в партийных органах! Сидишь, как попка, в кабинете и перебираешь пустые, никчемные бумажки, да поглядываешь на молчащий часами телефон. Ой как трудно избавиться от ощущения исключительности, полновластности, когда одного твоего звонка было достаточно, чтобы все закрутилось-завертелось…
Бывало, угроза исключить из партии действовала безотказно. А сейчас? Несут и несут в райкомы партийные билеты, заявления, а то и по почте присылают… Все больше ощущаешь всю бессмысленность своей работы, ее ненужность. Жизнь потоком течет в другом направлении, как в весеннее половодье, огибает цитадели партии — Смольный, райкомы, парткомы — мертвые островки былого величия… Все чаще по телевидению, в печати напоминают о том, что пришла пора освобождать дворцы и особняки, занятые под райкомы…
Жена толкует, что пора подыскивать другую работу… Но как уйти с руководящего кресла и сесть на стул, а может, и на жесткую табуретку школьного учителя?..
Михаил Федорович отпустил шофера на обед, а сам поднялся к себе в кабинет. Жара несколько спала, ночью над городом прогрохотала июльская гроза, утром на асфальте блестели лужи. Небо было мутным, привычным ленинградским, но если дождь и смыл пыль с мостовых и деревьев, то долгожданной прохлады не принес, наоборот, в городе парило, раскаленные каменные здания так и не смог охладить летний теплый дождик.
Усевшись за письменный стол, Лапин полистал настольный календарь, набрал номер телефона Строкова, втайне надеясь, что того нет дома, однако после нескольких длинных гудков трубку снял писатель. Поздоровавшись, секретарь райкома рассказал о своих безрезультатных хлопотах с альманахом «Русское слово». Сергей Иванович ни разу не перебил, слышалось лишь его ровное дыхание в трубку, несколько раз он коротко подтвердил, что слушает.
— Я не вижу причин, чтобы его не печатать, — в заключение сказал Лапин.
— Однако печатать Куприн и Добролюбов не хотят, — помолчав, ответил Строков.
— Если бы я был директором…
— Директор там ничего не решает, — не совсем вежливо перебил Сергей Иванович — Вы сами знаете, кто теперь решает судьбу произведений ленинградских русских писателей.
— Почему только русских? — возразил Михаил Федорович.
— Групповщики все без исключения широко печатаются в журналах, издательствах, на их безликие книги пишутся в наших и центральных газетах-журналах хвалебные рецензии, правда, их никто сейчас не читает, кроме… партийных работников.
— Я сделал все, что мог… — устало сказал Лапин. Как он и ожидал, разговор с писателем получался тяжелым…
— Не много же вы можете… — с издевкой заметил Строков, но тут же поправился. — Не сердитесь на меня, Михаил Федорович, мы живем в каком-то заколдованном круге, я не вижу никакого выхода. Знал, что не стоит вас беспокоить, но не удержался… Очевидно, по старинке. Раньше-то мы иногда находили в райкоме, обкоме КПСС поддержку… Хоть в чем-то, но шли нам навстречу…
