Карлос Оливейра - Современная португальская повесть
Во время наших обедов, когда смех звучит громко, слова сочувствия глубоко запрятаны, а рыдания глохнут в салфетке между saucisson[110] и côte de veau[111], когда он осушает залпом un pichet de rouge[112], а я потихоньку жую жвачку собственных переживаний, я думаю о том, кем мог бы и должен был стать Ким — продюсером, критиком, творцом — и что он есть — veilleur de nuit, ночной сторож в гостинице, живущий в вечном страхе потерять место… Даже раздобревший, — но это нездоровая полнота, от сердечной недостаточности. Он отошел от всего. Сдался. Иногда взрывается за кофе и коньяком: «Ты еще увидишь, как имярека разденут догола в Террейро-до-Пасо, вымажут дегтем, вставят в задницу страусиное перо… И понесут… Я никому смерти не желаю, но…»
Я спокойно дожидаюсь конца этой его вспышки тщеславия, вернее — острого, невыразимого, почти самоубийственного ощущения полного краха…
* * *Я вижу сны, а может, это бред, не пойму, — меня часто выносит за пределы реального; я словно кочевник брожу как придется по будням жизни и нипочем не хочу размеренно тикать, подобно часам. Особенно теперь, когда я уже тронут осенними красками, а на горизонте виднеется мачта корабля, который увезет меня в небытие. Конец всему!.. А взрослым я, пожалуй, так и не стану, если взрослый — это тот, кто не грезит наяву. Меня не прельщает пресловутый материальный успех, деньги не вызывают во мне трепета. Я презираю обеспеченность.
Есть люди намного несчастнее меня, даже сравнивать нельзя. Мне, может, хочется быть таким, каков я есть (всегда и сейчас). Бывают у меня и минуты печали, когда вспомню, например, мягкость спелых губ, вечную загадку девичьих глаз (а в них почти всегда сияет свет маяка, зовущий в спокойные воды семейного счастья).
Я холост. Ну и что ж! Я видывал долгие любвеобильные дни (теперь они все короче), любил не только женщин, но и легкие облачка, прохладную речную воду, весенний лес, залитый солнцем. Я говорю это шепотом. Иначе мои слова покажутся странными. Людям — потому что они сами странные. Пока еще. В этих условиях.
* * * КИНТА-ДО-НАРИГАН (коллаж)Неподалеку от проспекта Гаго-Коутиньо, одной из самых благоустроенных и элегантных магистралей в районе Аэропорта, где окна домов с опущенными жалюзи источают счастье (возможно), богатство или, по крайней мере, обеспеченность (наверняка), совсем рядом прячется один из самых нищих и жутких кварталов Лиссабона: Кинта-до-Нариган. Он по левую руку, когда едешь из города. Два-три поворота, и картина резко меняется: улица идет под уклон, зимой там — грязь по колено, летом — тучи пыли. И зимой и летом зрелище удручающее, не столько из-за жалких домишек, похожих на курятники, как (и в особенности) из-за средневековой сточной канавы, по которой течет грязная вода и все (или почти все) прочие нечистоты и отбросы квартала.
От вони порой перехватывает дух.
Разговор с матерью о сыне.
— Где работает ваш сын?
— В типографии он работает, учеником.
— И сколько же он там зарабатывает?
— Зарабатывает… зарабатывает-то он сорок эскудо. Да только…
— А что это за типография? Она при каком-нибудь учреждении?
— Ну да, у них контора на улице Конде-да-Сабугоза, там еще рядом большой магазин самообслуживания, «Сахарная голова» называется…
— Понятно. А давно он работает печатником?
— Печатник-то он с прошлого года, только начинал он в другой типографии, потом перешел. Там ему платили тридцать эскудо, а здесь положили сорок.
— Значит, сорок?
— Сорок, да вот беда: пока что на него начет, и не получает он ни гроша, потому что задолжал за три месяца в страховую кассу, а задолжал он… (Ой!.. Телефон, послушай, деточка, это, наверно, мне племянница звонит!..)
(В лачуге напротив — телефон, невиданная роскошь для здешних мест.)
— А кто эта девочка?
— Моя внучка, дочь вот этого моего сына, что в очках… (На стене висит фотография в коленкоровой рамке.) Так вот, мой сын три месяца не платил взносы в кассу, а потом получил извещение, что получать ему нечего.
— Почему же он не платил взносы?
— Не платил, потому что ушел из той типографии, где мало зарабатывал, и пришел попытать счастья сюда, где он теперь. А здесь не затребовали его карточку, и сам он за ней не ходил, не знал еще, как понравится новым хозяевам… Но они-то им довольны… Так, когда ему первый раз сделали начет, он пошел за своей карточкой, а канцелярия была закрыта. Ему второй раз ничего не дали, он опять туда. Так они ему отказали: сначала, мол, погаси задолженность. Вот он ничего и не получает.
О доме.
— А чем занимаетесь вы, сеньора?
— Да я вот по дому работаю.
— По дому, ясно. А как же вы…
— Такая уж, видно, судьба…
— А все же у вас тут чистенько, пусть не богато, но прибрано как следует…
— Да что там! Бедность наша, смотреть не на что!
— Ну, все же… В доме порядок… Вот у вас диван. Не у каждого тут мягкая мебель.
— Да это одна сеньора…
— Вам его подарила?
— Это диван-кровать.
— Так что же?
— У этой сеньоры служит моя невестка, мать вот этой девочки.
— Понятно…
— Сеньора хотела выбросить его на свалку, а я сказала, что взяла бы себе. Он был уже вот такой, взгляните (поднимает чехол из цветастого ситца, которым покрыт диван). Поди погуляй (девочке, которая сидела на диване).
— Он не новый, но все же вещь удобная.
— Хотела я его перетянуть, да не по силам. Вот если б тут был мой второй сын, который сейчас во Франции, тогда другое дело, он…
О сыне, который во Франции.
— А чем занимается ваш сын во Франции?
— Он обойщик мебели. Вот этот стул, и этот, и вон то кресло — все его работа.
— О-о!
— Был у него и свой дом, да сплыл. Тогда он и уехал во Францию, тут ему было никак не устроиться.
— А здесь он еще чем-нибудь занимался, кроме обивки мебели?
— Он только обойщиком работал.
— И мало зарабатывал?
— Гроши. А за аренду дома надо было платить целое конто.
— А где он жил?
— Еще не так давно он жил в своем доме.
— Но в каком районе?
— В Одивеласе он жил.
— Это что, квартал вроде вашего?
— Да нет, это вообще не квартал. Его дом был у самого кладбища, есть в Одивеласе такое маленькое кладбище, там он и жил.
— Вот как. Но конто — это дороговато…
— Конечно, это большие деньги. Сын недавно женился, ну и переехал в новый дом. Новоселье… А потом пришлось отказаться, заработок не тот.
— Сколько же он зарабатывал? Что-нибудь около сотни эскудо в день?
— Да, сотню в день. А хозяину дома каждый месяц выложи конто, как тут обернешься.
— Да уж не обернешься.
— Он и уехал во Францию. Приезжал в этом году, в августе месяце.
— Наверное, купил уже машину?
— Да, машину он себе купил. Теперь копит на участок, хочет купить где-нибудь полдома.
— Ну что ж…
— За этим он и поехал, очень уж ему хочется зажить своим домом.
— Ему лет двадцать или больше?
— Двадцать девятый пошел.
— Вы вдова?
— Нет, благодарение господу, тьфу-тьфу, чтоб не сглазить, муж мой жив…
— А он что делает?
— Работает на стройке.
— А-а, строительный рабочий?
— Да, на стройке работает.
— Подсобником или кем-нибудь еще?
— Нет, он зубильщик.
— Зубильщик? А что это такое?
— Ну, понимаете, пробивает дыры для выключателей, всяких там труб…
— Ах, вот оно что…
— Работа как работа!..
— Ну а он сколько получает в день?
— Полтораста эскудо.
— М-да, маловато. Тут не развернешься.
— По правде говоря, у меня до конца недели всего полторы сотни и осталось, ей-богу! Когда в доме больной… У меня еще четыре рецепта, а я, понимаете, уже выложила в аптеке сто двадцать эскудо, в той аптеке, что там, внизу, а еще эти рецепты… Хотите посмотреть? Вот, видите, я не вру (раскладывает рецепты на столе). Вот эти три лекарства надо еще заказывать. Это чтобы ему можно было в будущем месяце сделать операцию в горле.
— Кому, вашему мужу?
— Нет, моему младшему сыну.
— Ах, у вас еще есть младший…
— Он уже влетел мне в копеечку. Знаете, я пошла к частному врачу, тут неподалеку. И сына повела, потому что ходил он к доктору для бедных, что при страховой кассе, так тот ему одну только микстуру выписал. Мальчишка весь горит, градусов сорок. А тот ему какую-то микстуру… Да это еще не все, вы только послушайте…
Доктор для бедных.
— Прописал ему микстуру, взял мазок да назначил всякие анализы.
— Ба!.. Бабушка!
— А? Что, золотко?
— Хлебца…
— Ладно, сейчас дам тебе хлебца. Ух ты, какой черствый, вчерашний, видать, а может, еще с субботы. Я же видела, что у него температура… не меньше сорока… А он ему одну микстуру… Вон стоит, непочатая, не любит он микстуру. А мне что делать? Ну ладно, думаю, поведу в больницу. Тут мальчишка в слезы, не хочу, мол, в больницу. Боится он ее, никогда там не был. Спасибо, соседка научила: «Да покажите вы его частному врачу, вот этому, нашему, который мою дочку лечил. Он хороший доктор. Ну, уж за визит, конечно, — двести мильрейсов!» Я и говорю себе: «Что поделаешь, видно, придется». Муж как раз за неделю получил. Правда, пришлось рассчитаться с бакалейщиком, но еще оставалось… «Что ж, пойду». И пошла, отдала две сотни за визит, да еще на четыреста он выписал лекарств. Ну, думаю, бедная моя головушка… Пошла в аптеку и говорю аптекарю: «Сеньор Жозе…», ах нет, его не было, жена его была, докторша, хозяйка аптеки. «Сеньора, — говорю я ей, — а что, сеньора Жозе нет дома?» — «Нет, — говорит. — А что вам угодно?»
