Музей суицида - Дорфман Ариэль

– Что это были за мероприятия? – спросила Анхелика. – Может, мы были знакомы.

– Я не хочу уточнять.

– Ну вот, опять! – возмутился я.

– Нет, – твердо ответила она, – если я его назову, мне будет угрожать опасность. И вам тоже. Он еще здесь, затаился в какой-нибудь дыре, в каком-нибудь притоне – он опасный человек. Как я поняла – к немалому моему изумлению – в день путча, когда вернулась к нам домой из своего кабинета в Министерстве финансов. Я была в шоке, боялась за свою жизнь и за ребенка, которого носила, и за моих товарищей, и за отца, и за дядю, и… Но больше всего я боялась за него: он был таким активистом! Я думала, что Рамиро присоединился к вооруженным рабочим на каком-нибудь предприятии – а он вместо этого пил шампанское! Он налил мне бокал и поднял тост за неминуемую смерть Альенде: «Извини, что не могу задержаться и праздновать с тобой, но мне надо доложиться начальству». Он оказался военным разведчиком под прикрытием – его начальство в 1969 году решило, что Альенде, скорее всего, победит на выборах: необходимо предотвратить захват власти коммунистами. Он пообещал меня прикрыть: я беременна его сыном и хороша в постели, и он уверен, что мои революционные настроения приутихнут, когда я узнаю, каким на самом деле был Альенде и как он собирался позволить кубинцам, корейцам и русским поработить нашу свободную страну. Что мне было делать? Любая попытка уйти от него подвергла бы опасности меня и ребенка. И остальных моих родных. А если он поможет мне сохранить работу в министерстве, я смогу передавать сведения Сопротивлению. Хотя это не было моей главной подпольной деятельностью: я начала использовать его машину с официальным пропуском, чтобы помогать людям, которые хотят укрыться в посольствах. Рамиро вел двойную жизнь. Настала моя очередь. Я сделала вид, что отказалась от своих радикальных идей, возмущена тем, что Альенде был продажный, порнографический, развратный. Благодаря этим глупым заявлениям я смогла спасти многих альендистов: так я оправдывала то, что дарю свое тело такому, как Рамиро – который не желал принять мои отговорки насчет того, что секс вреден ребенку. Малышка! Она приковала меня к Чили и к ее отцу. И что-то новое растет во мне именно сейчас, когда все мечты рушатся… Но я не теряла контакта с Джозефом. Когда моего отца арестовали – а потом выпустили благодаря связям Рамиро, – Орта достал билеты для него, для моего дяди и его семьи, нашел им работу во Франции. Но я к ним не присоединилась. А потом малышка умерла в возрасте шести месяцев, но мою боль от потери смягчило… нет, боль не ушла совсем, но ее легче было переносить, зная, что меня к Чили больше ничего не привязывает. Тем более что Орта был готов прийти на помощь.

Она замолчала. Она что-то увидела в моем взгляде – возможно, приняла это за скепсис. Если так, то она ошибалась. Пока она говорила, я думал про свой нереализованный роман и про то, что мой психопат Рауль был похож на тайного агента Рамиро, а еще что я мог бы использовать такой персонаж, как Пилар, – женщину, связанную как с преступниками, так и с жертвами. И которая в итоге решает, что ей надо бежать из страны. Как я когда-то.

– Уезжать всегда трудно, – сказал я, сочувствующе кивая. – Я рад, что вас ждал Джозеф.

– В Париже, – подтвердила она. – С документами на новую личность: этим новым именем я с тех пор и пользуюсь – с фальшивыми документами и визой США. Я обязана ему всем. Он не только позаботился о моих родных и спас мою шкуру, но и дал мне цель, то, ради чего я могу жить. Потому что у моего побега были последствия. Вскоре после моего отъезда арестовали подпольщиков, с которыми я работала. Ни одному не удалось избежать пыток, некоторые провели многие месяцы в концентрационных лагерях, кое-кто по-прежнему числится без вести пропавшим, большинство в конце концов освободили. Я никогда не узнаю, не был ли причиной мой отъезд: может быть, под моим прикрытием супруги капитана, если бы я продолжала ими руководить, я смогла бы избежать этих арестов? Что еще страшнее – не Рамиро ли догадался, как работала наша сеть, и не мстил ли мне, выслеживая членов группы, не допрашивал ли их с той яростью, которую я слишком хорошо помню? Я предпочла не знать, не посмела с ними встречаться – даже сейчас, когда я вернулась впервые за почти двадцать лет, я не знаю, что бы стала говорить.

Анхелика вздохнула:

– А что тут можно говорить? Ариэль так и не поговорил с родными Клаудио Химено – нашего друга, который поменялся с ним дежурством в «Ла Монеде» ночью 10 сентября. Ариэль не виноват, но…

– Так Джозеф мне и сказал. Странно, потому что когда я оказалась в изгнании, то использовала эту ситуацию для того, чтобы снова попытаться убедить его в том, что он не виноват в самоубийстве его жены. Я даже солгала ему – сказала, что, если бы он меня не выручил, я поступила бы так же, как Тамара. Мои доводы его не убедили, а меня не убедили его аргументы. Меня исцелила наша совместная работа, его идея, что можно искупить свои ошибки – преднамеренные или случайные – тем, что в будущем мы будем действовать лучше. Вы, Ариэль, – это один небольшой пример того, чего мы достигли. А сейчас наша самая важная инициатива – это музей, спасение не кого-то одного, а всего мира. Есть ли лучший способ отпраздновать то, что я избежала смерти в Чили? Понимаете?

– Конечно, – сказал я, совершенно искренне.

Пилар ухватилась за мое согласие.

– Тогда, Ариэль, вы с Анхеликой понимаете и то, что, когда я узнала, как Джозеф во время своего недавнего визита в Чили глупо рискнул вашей безопасностью… я не смогла бы жить, если бы ничего не предприняла. Мне не нужны были распоряжения от Джозефа. И теперь, если вы… он начал видеть в вас брата, которого он лишился, Ариэль, и я даже передать не могу, как он вами восхищается, Анхелика: я даже какое-то время ревновала. Но теперь, когда мы познакомились, я еще сильнее сожалею об этих неприятностях, хоть результат и положительный, потому что теперь мы знаем, что вам не грозит опасность, ничего дурного не случилось.

Я подумал, что она смогла вывернуться из этой ситуации, при этом прикрыв своего босса и любовника. С талантом, которому позавидовал бы любой писатель, она выдала версию своего прошлого, которую мы не могли ни проверить, ни опровергнуть. Ее отчет был чуть ли не слишком безупречным, поскольку включал все, что нас тронет сильнее всего, хитро смешав слепоту и героизм, чувство вины и искупление, изгнание и подпольную деятельность. На самом деле не важно было, говорила ли она правду: я не собирался выходить из проекта. На данном этапе я не остановился бы, даже если бы она назвалась незаконнорожденной дочерью Пиночета. Я только что прочел письмо Адриана и не собирался сходить со следа. Однако поимка Пилар давала мне рычаг, позволяла распоряжаться своим временем без посторонних указаний: больше никаких неожиданных вызовов в отель «Каррера».

Орта, конечно же, заявил о своей непричастности, был расстроен тем, что Пилар пустилась на такое безрассудство, но это так на нее похоже!

– Вечно пытается меня оберегать, – сказал Орта, посмеиваясь, – как будто я маленький ребенок, которого надо опекать. Но серьезно, Ариэль, больше ничего подобного не будет.

Я не собирался так легко ему это спускать.

– Давайте внесем ясность. Малейший признак вашего вмешательства – и я устраняюсь. У меня заметные подвижки. Абель утверждает: его брат видел, как Альенде убивали. И я проеду через Конститусион, где сейчас устроился Кихон, на обратном пути из Вальдивии – не помню, говорил ли я вам, что приглашен туда на литературный фестиваль. До моего отлета в Лондон остается полтора месяца. Просто не дергайте меня – и получите окончательное заключение, если еще там будете.

Он ответил, что – да, он почти уверен, что в ближайшем будущем останется в Англии. Можно ли будет со мной связаться при изменении планов, в экстренном случае?

Я снизил уровень враждебности и спросил, стало ли Ханне лучше.

– Мы не знаем, сколько ей осталось.

– У вас усталый голос.