Музей суицида - Дорфман Ариэль

Я просто больше не хотел, чтобы меня выставляли напоказ, не желал навечно характеризоваться тем, что пережил в тот день, чтобы моя жизнь бесконечно привязывалась к той секунде, когда Сальвадор Альенде падает под пулями. И еще одно: я понял, что больше не рассказываю про то, что видел, а пытаюсь вспомнить, что раньше говорил про то, что я видел. Чтобы избежать противоречий между одним вариантом и другим. Когда я второй раз говорил с Фиделем, это уже начало звучать фальшиво: просто ворох слов, проигрывание истории, которая все дальше и дальше отходит от описываемого события. Частое повторение каким-то образом обесценивало ее истинность, удаляло всю свежесть и надежность. И еще одно, Абель: я не мог рассказывать эту историю, не выглядя героем. А я им не был. Я был просто везунчиком, задержался просто случайно, решил, что у меня будет больше шансов выжить, если я спрячусь в развалинах, а не сдамся безжалостным военным патрулям. Альенде – вот он был героем, умер, как положено легендарной личности. Но чтобы мне поверили слушатели, мне надо было включить в рассказ себя, я не мог избежать внимания – и вся история как-то криво становилась моей. Я не мог ее не эксплуатировать… на самом деле я уже это сделал, потому что именно благодаря ей смог покинуть Чили, попал в первоклассную больницу, получил билет до Лондона. Хватит! С этой минуты все, чего я добьюсь, будет благодаря моим собственным усилиям.

Надеюсь, эта исповедь будет тебе так же полезна, как и мне самому. Так что поблагодари своего друга Ариэля за то, что он заставил меня объяснить, почему я не желаю повторять рассказ о смерти Сальвадора Альенде. Хотя результат оказался не таким, на который он мог надеяться: излагая все так четко, я почувствовал еще меньшую готовность говорить с ним об этом, если он все-таки навестит меня в Лондоне. Единственное, что я могу ему предложить, – это бутылку хорошего вина и чилийскую трапезу, приготовленную твоей племянницей Амандой, которая по-прежнему остается самым чудесным человеком, когда-либо жившим на этой земле. Сейчас она как раз зашла ко мне в комнату и знаками изобразила сердечко и поцелуй с той улыбкой, которая каждое утро помогает солнцу взойти. Знаешь, чем она сейчас занимается? Переводит „Дон Кихота“ на язык жестов!

Лаура и мальчики заняты совершенно другими делами, но тоже шлют тебе свою любовь. Мы все молимся о том, чтобы ты скоро вышел на свободу и смог сразу же приехать нас повидать, оставил месть и насилие, зарыл свой меч и щит и перестал воевать… одна из моих самых любимых песен. Я ее тебе сыграю там, где ручей журчит, мы вдвоем пройдем по берегу Темзы. И тебя будут ждать не только река, но и постель, и место за нашим столом, и масса приятных воспоминаний, которые долго будут согревать нас по вечерам.

Обнимаю тебя так же горячо, как и всегда.

Адриан».

Значит, Адриан был там, в «Ла Монеде»! Если Адриан вот так открылся брату просто потому, что я спросил про смерть Альенде, то, возможно, мой приезд в Лондон, к нему в дом, все-таки подвигнет его на то, чтобы поведать мне эту историю. Неужели мое расследование подходит к концу? Однако мое ликование погасло при виде расстроенно кривящегося Абеля.

Абель, который стремительно запрыгнул на территорию посольства и столь же отважно вылез с нее на следующий день, чтобы снова вернуться к годам нелегальной деятельности – Абель, выдержавший пытки и казнивший врагов с большим хладнокровием, чем снимая офицера или ладью с шахматной доски… этот самый Абель был готов расплакаться.

– Не понимаю, как он перестал быть тем братом-близнецом, с которым я вырос.

– Эй, почти все, кого мы знали в те времена, сейчас изменились. Некоторые доводят это до крайности – часть из тех, кто ходил с нами на марши протеста, стали предпринимателями или высокооплачиваемыми консультантами, которые пользуются тем, что вошли в правительство. Вот это реально удивляет и тревожит. Но учиться на прошлых событиях и решать, что не хочешь повторять вчерашних ошибок, – это просто в природе человека.

– Нет-нет, ты не понимаешь. Мои мама и папа умерли, мне больше не к кому… он – моя единственная семья, черт подери. Мы – братья, близнецы, с одинаковыми генами – как мы могли получиться настолько разными? Если бы ты предсказал, что один из нас сядет в тюрьму за революционную деятельность, я бы поставил на то, что это окажется он, а не я. Именно он переехал в «Ла Викторию», был согласен жить в бедном рабочем районе, тогда как я остался в богатом квартале. Он бросил учебу, чтобы всего себя посвятить делу революции, а я получил диплом социолога. Я был более слабым, тем, кто был склонен идти на компромиссы. Не понимаю! Ведь он продолжает помогать самым неприкаянным обитателям Лондона, презренным иммигрантам из бывших колоний, пакистанцам, мулатам с островов Карибского бассейна, мужчинам и женщинам из Нигерии и Кении – обращается с ними как с лицами королевской крови. Но, наверное, мне следовало бы догадаться, что он придет именно к этому. Детьми мы проходили мимо нищего, ничего ему не дав: родители говорили нам, что важно бороться с причинами нищеты, а не с ее проявлениями. А он тайком возвращался и отдавал попрошайке свое недельное содержание.

– Так что тебе надо принять, что он должен был стать именно таким.

– Нет, мы не создадим рай через отдельные личные добрые дела. Я должен в это верить, Ариэль, – иначе какого черта я сижу в этой вонючей дыре, дожидаясь амнистии от правительства, которое я презираю? Выживаю ради того, чтобы… знаешь, что я сделаю, если выйду отсюда, Ариэль? Выслежу их.

– Выследишь кого?

– Тех, кто убил Альенде.

Я глубоко вздохнул:

– А если выяснишь, что Альенде покончил с собой?

– А он не кончал с собой, потому что мой брат видел, как его застрелили, но даже если бы ты принес мне доказательство того, что брат был в трансе и не видел того, что, как он клялся, видел, это не устранит необходимость отомстить за Альенде: ведь если бы он действительно покончил с собой, то его вынудили это сделать, и расплата все равно нужна. Но я тоже задам тебе вопрос. Ты пишешь детектив – и игнорируешь самый первый вопрос, который задает хороший следователь. Кому выгодно? Для кого нужно, чтобы Альенде оказался самоубийцей? Прежде всего тем, кто его убил. Громадная победа для его врагов. Они были правы насчет его смерти, а мы ошибались, мы лгали все эти годы, чтобы доить солидарность, сговорились скрывать правду. А ведь настоящий заговор устроили твои друзья из «Согласия»: с теми, кто их преследовал, их объединяет одно – обе стороны пугает пример Альенде, они хотят скрыть правду – что он умер, сражаясь до последнего. Cui bono? Кому выгодно?

– Абель, Абель! Нельзя приписывать вероломство людям просто потому, что ты не принимаешь их политику. Я готов признать, что самоубийство Альенде выгодно нынешней правящей коалиции. Но то, что это удобно тем, кто стремится к мирному переходу – а кто не стремится, друг, кто не мечтает о мире после стольких страданий? – само то, что это им на руку, еще не доказывает, что его убили или он погиб в бою. Их мотивы могут быть дурными, но оценка все равно может оказаться верной. Как мне понять, правы они или ошибаются, если я не буду задавать неудобные вопросы?

Абель сдернул с носа очки, яростно их протер и надел обратно.

– Наверное, тебе надо пойти и спросить у него.

– У твоего брата? Да, именно это…

– У Альенде, спроси у Альенде. Пойди на его могилу, спроси у него. О, я знаю, что он мертв, но внимательно прислушайся к собственным мыслям, послушай то, что глубоко у тебя в душе, – и ты найдешь ответ. Я бы пошел с тобой, если бы… Ну, мои перемещения сейчас типа ограничены.

– Я был на похоронах, Абель, и не получил ясного ответа, ни да, ни нет. Есть только разобщенная страна, которая никак не решит, что все это означает. Никакого сговора. Просто затраханная страна.

– Пойди на могилу один, Ариэль, без толп, без речей. Только ты – и голос Альенде в тебе.