Джон О'Хара - Жажда жить
— А я не знала, что вы ирландка, — удивилась Грейс.
— Ну да, вы привыкли называть меня миссис Баркер, но до того я была Мэри Ши, из Бостона, — улыбнулась она. — Знаете, говорят, что католики любят макрель, а протестанты треску. Так вот я любительница макрели, но не из тех, что видят в треске только дурное. Понимаете?
— Мэри Ши Баркер. Я так привыкла к этому имени, что даже ни разу не полюбопытствовала, что скрыто за инициалом посредине. Да, можно годами жить под одной крышей и не знать друг друга.
— Меня все устраивает, и дальше все будет по-прежнему. Муж и жена, брат и сестра, мать и ребенок. Особенно муж и жена, миссис Тейт.
— Почему муж и жена особенно? — спросила Грейс.
— Муж не так уж часто считается с чувствами жены. — Миссис Баркер пристально посмотрела на Грейс. — Я не вдова, миссис Тейт. Я разведена. Муж развелся со мной.
— Ясно, — сказала Грейс. — Ясно. Благодарю вас. Благодарю вас, миссис Баркер.
— Девятнадцать лет назад мне пришлось начать жизнь заново, и, если бы все повторилось, я, наверное, поступила бы точно так же… Но все же жаль, что рядом не нашлось никого, кто бы… Вы читали «Алую букву» Натаниэла Готорна?
— Конечно.
— К платью женщины было принято пришивать букву «А»[19], но уверена, что даже в те времена многим из тех, кто должен был носить это клеймо, удавалось избежать позора. Только девятнадцать лет назад я этого не знала. Наш мир по-прежнему перекошен в одну, мужскую, сторону, отчасти потому, что и женщинам так нравится. Они видят в мужчине опору и добытчика, и верность для них — небольшая цена за то, чтобы за ними ухаживали после того, как они утратят свежесть, потолстеют, растеряют зубы… Собственно, это вообще не цена, потому что у них даже нет возможности согрешить. Что-то я разговорилась. А ведь хотела сказать только то, что сказала.
— Так и не сказали, — возразила Грейс, — и спасибо за это. За то, что не сказали, а… только дали понять.
— Спасибо вам. Теперь насчет продовольствия и корреспонденции. Морер с почтового отделения в Бексвилле не боится детского паралича, говорит, заказы можно передавать через него, а он будет приезжать дважды в день, один раз, когда развозит почту, другой — специально, днем, с едой. А то в иных магазинах, наверное, поостерегутся особенно, как прочитают объявление в «Часовом».
— А что там?
— В дневном выпуске будет про Билли.
— Я не хочу никаких сообщений, — отрезала Грейс.
— Знаю, и, когда из редакции позвонили, я сказала это, но говорят, надо же хоть что-то напечатать.
— С кем вы говорили? — осведомилась Грейс.
— С мистером Холлистером.
— Не может быть, он ведь больше не работает в газете. На покой ушел.
— Наверное, вернулся, во всяком случае, звонил он.
— Ладно, я разберусь с этим, — сказала Грейс. — Еще раз спасибо, миссис Баркер… за разговор.
— Не за что.
Грейс вернулась в кабинет и позвонила в редакцию.
Ответил мужской голос.
— Мистер Холлистер?
— Он самый.
— Что-то у вас голос на свой не похож, мистер Холлистер. Это Грейс Тейт.
— Говорит Джон Холлистер. Сын Артура Джеймса Холлистера. Вы меня не знаете.
— Тогда понятно, почему и голос не узнала. Сын мистера Холлистера, говорите?
— Да, сын Артура Джеймса. Мы все очень опечалены случившимся, миссис Тейт, и позвольте мне от имени редакции высказать вам самое искреннее сочувствие.
— Спасибо, мистер Холлистер, но, по моему мнению, вы могли бы продемонстрировать это сочувствие иным, более конкретным способом. Насколько я понимаю, вы собираетесь напечатать материал о смерти моего сына. Так вот, я против.
— Извините, миссис Тейт, мы не собираемся, сообщение уже напечатано, и дневной выпуск поступил в продажу.
— Да как вы смеете… действовать вопреки моим желаниям? Вы, может, не знаете, кому принадлежит газета?
— Знаю. Конечно, знаю, но у нас есть обязательства перед людьми, читателями. Примите также во внимание практическую сторону дела, миссис Тейт. Если не печатать новостей, не будет успешной, приносящей прибыль газеты.
— Прибыль — не ваше дело. Мне и раньше приходилось кое о чем умалчивать, и если бы вы дольше работали в газете, то знали бы, что мы печатаем не все.
— Миссис Тейт, позвольте мне кое-что объяснить вам, и, надеюсь, вы измените свою точку зрения.
— Мистер Холлистер, боюсь, вы меня не понимаете. Меня не интересуют ваши объяснения. Я просто вам приказываю — снять материал. Газета принадлежит мне. Мне и моему брату Броку Колдуэллу. Это наша газета, мистер Холлистер. Мы владеем контрольным пакетом акций, так что я просто приказываю вам.
— Ясно, ясно, вроде того, как приказывают кухарке вымыть посуду.
— Вот-вот. Хотя такие параллели проводить не обязательно.
— А какая разница? Вы платите кухарке, и вы платите мне, так что мы обязаны выполнять ваши указания.
— Что ж, если вам так угодно… Я-то вашу работу с работой судомойки не сравниваю. Снимите материал о смерти моего сына — вот и все, что от вас требуется.
— Но почему?
— Почему? Неужели недостаточно того, что умер мой муж и об этой смерти столько писали и говорили? Неужели необходимо, чтобы то же самое стали писать и говорить о мальчике, которому едва исполнилось девять лет? Неужели мало похорон мужа?
— Я там был, миссис Тейт, — сказал Холлистер. — Не как представитель газеты, а просто потому, что знал вашего мужа и любил его.
— Очень любезно с вашей стороны. Но в таком случае должна ли я объяснять, почему не хочу, чтобы о смерти сына писали в газете?
— Миссис Тейт, позвольте мне прочитать эту заметку. Она короткая, так что можно и по телефону. Слушаете?
— Да, прошу.
— Она опубликована на полосе, где печатаются некрологи. Заголовок — маленьким шрифтом: «Сын Тейтов — жертва паралича». Маленьким, потому что мы не хотим пугать людей. Насколько нам известно, сообщается только о двух смертельных случаях, помимо вашего сына. Детским параличом заболел мальчик из Флиглервилля, что в южной части графства. Так что не надо сеять панику.
— Ясно, продолжайте.
— Текст такой: «Девятилетний Уильям Колдуэлл Тейт, сын мистера и миссис Сидни Тейт, скончался вчера у себя дома, в окрестностях Бексвилла, от детского паралича. От той же болезни на прошлой неделе умер его отец Сидни Тейт, видный житель города Форт-Пенна. После смерти отца и сына в семье остались мать мальчика, в девичестве мисс Грейс Колдуэлл, брат Альфред, 13 лет, и сестра Анна, 11 лет. Похороны состоялись сегодня, в фамильном склепе на кладбище церкви Святой Троицы». Это все, только под заметкой мы напечатали то, что на газетном жаргоне называется хвостом, — небольшой абзац, в котором говорится, что, согласно информации, полученной в управлении здравоохранения графства, зарегистрирован еще один случай детского паралича, во Флиглервилле.
— Действительно, материал небольшой. Что ж, тем проще будет снять его с полосы.
— Извините, миссис Тейт, но я же сказал, что газета уже доставляется подписчикам и продается на улицах.
— Ясно. Вы, стало быть, все взяли на себя, даже несмотря на то что вам было сказано, что семья не хочет никаких публикаций.
— Да, я взял на себя такую ответственность.
— В таком случае вы должны знать о последствиях, — отрезала Грейс.
— Хорошо, только еще одно. Жаль, конечно, что вы решили меня уволить, но на следующей неделе я все равно ухожу на военную службу, так что потеря невелика. Однако на прощание я вот что хочу сказать, миссис Тейт: у меня у самого двое детей, девочка шести лет и мальчик четырех, и, как отец, я предпочитаю знать факты, а именно, что в графстве зафиксировано два смертных случая от детского паралича и сообщается еще о одном заболевшем. Да, я предпочитаю факты диким слухам о начале нового витка эпидемии. А если станет известно, что такие видные люди, как Тейты, предпочитают молчать, можете быть уверены, появятся самые фантастические домыслы и конца им не будет. Я-то знаю, какие вы люди и как… э-э… добросовестно относитесь к карантину, но ведь есть и другие, я главным образом говорю о бедных семьях, там просто начнется паника. Детей не будут пускать в школу, сами же перестанут ходить на работу, на фабрики, где производится военное оборудование, ну и так далее. Глядишь, и к вам на ферму явятся. Я не пугаю, но, поверьте, мне известно, что такое слухи… Да, заметка опубликована вопреки вашим желаниям, но, честно говоря, я бы поместил ее, даже если бы переговорил лично с вами. Это мой долг, это моя ответственность, уж извините за пафос… Право, миссис Тейт, попробуйте взять себя в руки. У вас тяжелая полоса, и, поверьте, меньше всего мне хотелось бы отягчать ваши переживания. Наши с вами отцы были друзьями, и, пусть вы меня не знаете, я всегда был самого высокого мнения о вашей семье. Не о всякой семье я так скажу… Вы слушаете меня?
