Джон О'Хара - Жажда жить
Джон О'Хара - Жажда жить краткое содержание
Джон О'Хара
Жажда жить
Посвящается Белль
А Флавия? Не столько богомольна,
Как всеотзывчива и своевольна.
Небесной манны попусту не ждет —
«За жизнь сполна» — сполна, увы, и пьет.
И вдруг: желает смерти и кинжала
Лукреции. О, как бедняжка пала!
Кто надломил неколебимый дух —
Неверный друг или супруг-евнух?
Несчастная! Духовные услады
Не принесли обещанной отрады.
Несчастная! Ведь бросилась сама
На острие неженского ума,
На острие несбыточной затеи, —
И умерла от жажды жить полнее[1].
От автора
Столицей штата Пенсильвания является, как известно, Гаррисберг, расположенный в графстве Дофин на берегу реки Саскуэханна. Гаррисберг — один из моих любимых городов; здесь, в графстве Дофин, где родилась моя мать, я провел счастливейшие дни своего детства, а Саскуэханна — полноводная и славная река. Но поскольку произведение это вымышленное, мне пришлось стереть с карты и Гаррисберг, и графство Дофин и заменить их графством Форт-Пенн и рекой Несквехелой. Точно так же я поменял людей, проживающих или когда-либо проживавших в Гаррисберге и графстве Дофин, и любой, кто сочтет, будто нашел в этом романе свое либо чье-то еще отражение, совершит ошибку.
Нью-Йорк, 1949
Часть 1
Глава 1
В среду, 4 июля 1917 года, с самого утра моросил дождь, и члены Фестивального комитета собрались, чтобы решить, не отложить ли празднество до ближайшей субботы. Кто-то сказал, что суббота вообще предпочтительнее среды, пусть даже 4 июля выпадает нынче как раз на среду. Хотя некоторые представители делового мира Форт-Пенна отмечали, что, если отложить фестиваль до субботы, коммерсанты потеряют на этой неделе два с половиной дня: среду, 4 июля; часть четверга, ибо решением местной ассоциации коммерсантов вторая половина этого дня давно объявлена нерабочей; и теперь вот еще субботу.
— Вопрос заключается в том, — заметил один из членов комитета, — для кого мы это затеваем — для коммерсантов или для Красного Креста? Если для Красного Креста, то верно, погоду следует принять во внимание. Я хочу сказать, что если дождь не прекратится, Красный Крест только выиграет, пусть даже коммерсанты понесут некоторые потери на продажах. Но если нас заботят прежде всего интересы последних, то, с моей точки зрения, надо провести этот чертов праздник сегодня, не думая о дожде, а если никто не придет на представление, можно сделать коммерсантам приличные скидки на лотерейные билеты, еду, пиво, сандвичи, колу — пусть себе всю ночь накачиваются и обжираются, и фестиваль получится как раз таким, каким им хочется его видеть. Тем более что к субботнему утру они успеют прийти в себя, свеженькие и бодрые откроют свои лавки и будут в состоянии обслужить свою обычную субботнюю клиентуру.
Выступавший — мужчина по имени Майлз Бринкерхофф сел на место, и тут же поднялся другой член комитета, Фред Бауэр.
— У брата Бринкерхоффа о нас, коммерсантах, сложилось странное представление. Странное. Брат Бринкерхофф выступает нынче в роли фермера, кем, как нам известно, он и является, а мы, коммерсанты, эгоистичные, жадные, жирные, как свиньи, коммерсанты, можем лишь надеяться на то, что когда-нибудь в будущем брат Бринкерхофф станет таким же успешным фермером, каким в свою пору был коммерсантом, благодаря чему и сколотил капитал, достаточный для того, чтобы оставить торговлю и купить ферму, а теперь позволяет незаслуженно оскорблять нас, коммерсантов. В те времена, когда брат Бринкерхофф еще был коммерсантом, многие из нас, особенно те, у которых с ним был один бизнес, сильно опасались его как конкурента; лично я никогда с ним в торговле не конкурировал, но не раз соревновался в том, кто выпьет больше пива. Посмотрите теперь на меня, коммерсанта, — мой вес не больше ста пятидесяти фунтов, и на брата Бринкерхоффа, который весит почти вдвое больше, и вы легко убедитесь, у кого лучше получается быть свиньей.
Раздался смех и аплодисменты, к которым присоединился и брат Бринкерхофф, а Бауэр тем временем продолжал:
— Мне кажется, фестиваль откладывать не надо. Может, кто-то подзабыл, но мы рекламировали его проведение в любую погоду, дождь ли шел, солнце ли светило, и теперь к нам собираются люди со всего графства. Иные выехали из дома чуть свет, при полном параде, и сейчас, пока мы тут с вами сидим да рассуждаем, уже приближаются к городу. Из южной части графства прибудет оркестр — думаю, нет нужды рассказывать комитету, чего нам стоило заполучить его. Вряд ли есть смысл также напоминать людям немецкого происхождения, коих здесь большинство, что фестиваль должен пройти с большим успехом, мы должны, как говорится, попасть в яблочко. От кого-то я слышал, что сейчас на Форт-Пенн устремлены взгляды людей всего мира, как раз потому, что здесь так много немцев. С этим я не согласен. Не думаю даже, будто на Форт-Пенн устремлены взгляды всего Ридинга[2]. Но мой сын смотрит на меня, а он в армии, и вы тоже смотрите сами на себя, ложась ночью спать; и брату Бринкерхоффу известно это не хуже моего, но брат Бринкерхофф любит пошутить. Как представитель сословия коммерсантов Форт-Пенна я голосую за проведение фестиваля. Город рассчитывает заработать на нем двадцать тысяч долларов, и мы, коммерсанты, готовы покрыть разницу между этой суммой и расходами на проведение фестиваля. Меня, правда, никто не уполномочивал, но думаю, что, выступая с таким заявлением, я немногим рискую.
Состоялось голосование, итогом которого стало единогласно принятое решение провести фестиваль при любой погоде. После чего поднялся еще один член комитета.
— Не знаю, как вы, коммерсанты, — сказал он, — но один адвокат собирается спуститься вниз и выпить кружку пива. — Заседание, проходившее в игорном зале спортивного клуба Форт-Пенна, можно было закрывать, но тут снова встал брат Бринкерхофф.
— Один исправившийся коммерсант тоже не прочь выпить пива, но не следует ли сначала позвонить миссис Тейт и сказать, что фестиваль не откладывается? В конце концов, господа, это ее ферма.
— На самом деле, — заметил Фред Бауэр, — позвонить следовало бы Сидни Тейту, а не его жене.
— Отлично, Фред, вот ты и позвони, — сказал Бринкерхофф.
— Но ведь он же твой сосед, Майлз, — возразил Бауэр.
— Вот именно поэтому я и хочу, чтобы позвонил ты, — ответил Бринкерхофф.
— Ладно, договорились.
Члены комитета двинулись вниз по лестнице, и как раз в этот момент выглянуло солнце.
В справочниках и на официальных бланках значилось: Риверсайд-Фарм, но на самом деле это место никто так не называл. Для кого-то оно было фермой Колдуэллов, но в последнее время прижилось другое название — ферма Тейта, так что даже Грейс Колдуэлл называли теперь Грейс Тейт. Указатель дороги, обозначенный на плакатах и другой рекламной продукции, подготовленной к фестивалю Красного Креста, отражал эту неопределенность: «Несквехела-Пайк, 11 миль к северу от Форт-Пенна. Поворот на ферму Тейта (старая ферма Колдуэллов)».
Впрочем, в этот день никто, под каким бы названием ни было ему известно указанное место, не пропустил бы этого поворота. Конечно же, коренных фермеров не мог смутить моросящий с утра дождь, и они начали съезжаться уже с десяти утра, когда члены комитета все еще решали, не лучше ли отложить проведение фестиваля до субботы. Самые первые прибыли в фургонах, либо на прицепах для сена, либо подводах, запряженных то рабочими лошадьми, то мулами, а то теми и другими сразу. Затем начали появляться фермеры посостоятельнее; эти подъезжали в колясках, легких открытых экипажах, ландо, кабриолетах, четырехколесных бричках. Чуть позже показались грузовики и легковые машины: «форды», «максвеллы», «шевроле», «партен-палмеры», «бьюики», «ханы», «маккары», «гарфорды», «вимы», несколько «кадиллаков», «Франклинов» и по одному «локомобилю» и «винтону». И все это время тут же на лошадях крутилась фермерская детвора — кто на английских седлах, кто на ковбойских, кто на кентуккийских, кто на попоне вместо седла, а кто и вовсе на крупе. Изредка в общей массе мелькали породистые оседланные скакуны, но в основном здесь были рабочие лошадки и мулы с подпругой и вожжами, которые заменяли бельевые веревки. Другие фермерские мальчишки точно так же весь день разъезжали на велосипедах, то по одному, то по двое, но чаще всего группами человек по двадцать. Их двухколесный транспорт издавал какие-то особенные звуки, напоминающие скрежет проволочных колес или звон одинокого колокола, следом за которым сразу раздаются удары еще двадцати. Угрюмо они выглядели, эти ребята, не достигшие еще призывного возраста; молчание они нарушали отрывистыми фразами на пенсильванском голландском, странно напоминающими язык бельгийских военных мотоциклистов, чьих двоюродных братьев побили на войне двоюродные братья этих фермерских ребят. Мальчишки-всадники смеялись, мальчишки-велосипедисты нет. Все вокруг было вычищено до блеска: никелированная обивка уздечек, серебряные украшения ковбойских седел, радиаторы машин, велосипедные цепи, удила и муфты колес и лампы фургонов и их белый парусиновый верх, покрашенные лошадиные копыта, и желтые обода колес на бричках, и черные кожаные крылья экипажей, и продолговатые, три на шесть дюймов, окна, и бензобаки, и колпаки на колесах автомобилей, и отмытые до белизны лица мужчин и женщин, мальчишек и девчонок.
