Поль Гаден - Силоам
И на этих словах оба края занавеса слились, как губы.
Они снова раздвинулись, и стало видно, что в небе и в лесу настала ночь, чистая и синяя, сквозь ее прозрачную ткань пробивался мерцающий свет золотых звездочек с лучиками, как на картинках. И в этой тиши и сини взвилась птичья трель и затерялась среди звезд, принявших ее, моргнув ресничками. Молодой человек полулежал на земле, на куче листьев, а она, стоя на коленях рядом с ним, держала его за руку. И он спрашивал ее: «Послушай: ты когда-нибудь так делала?» — «Как?..» — «Закрывала глаза…» — «Зачем?» — «Стоит только закрыть глаза, чтобы все пришло…»
Конец. Из-за кулис Симон услышал долгую овацию Минни. Почти тотчас же появилась она сама, широко улыбаясь на фоне освещенной сцены, в этом мягком черно-желтом платье, обтягивающем ее бедра и так соблазнительно облегающем грудь. Она вихрем пронеслась мимо, слегка задев его, и он с сожалением увидел, как ее живая фигурка растворилась в темноте.
Следующей пьесе предшествовало несколько интермедий. Симон вышел на сцену с двумя-тремя товарищами, чтобы кое-что поправить, и через дырочку в занавесе посмотрел в зал. На мгновение, под его взглядом, толпа перестала быть безымянной, а лица — светлыми пятнами в полумраке. Он издалека заметил в компании девушек Ариадну, чья головка цвела над белым воротничком в виде лепестков. Неподвижная и тоненькая, она сидела среди подруг, от которых ее едва можно было отличить. Симон поспешно ушел, смутившись, увидя перед собой вновь ставшую безымянной толпу, в которой Ариадна была лишь одним лицом из многих.
Спустившись со сцены, он окунулся в полумрак кулис, где актеры пользовались антрактом, чтобы сменить костюм, одеться или даже простодушно еще раз просмотреть роль. Им овладел порыв радостного возбуждения; в нем ожило воспоминание о спектаклях, в которых он участвовал раньше, в школе; он почти жалел о своем прошлом поведении с Минни. По ту сторону занавеса был слышен шум разговоров, передвигаемых стульев; люди поднимались, чтобы пойти покурить в коридоре. На сцене меняли декорации, вбивали гвозди, натягивали холст. Гримировавшиеся спорили за останки разбившегося зеркала, но вечно чего-нибудь не хватало, и когда наконец удавалось завладеть осколком вожделенного зеркала, оказывалось, что кто-то унес коробку с гримом или что свечи сейчас догорят. Симон бежал к товарищам, которым нужна была помощь, и помогал им, как только мог, в то время как перед его глазами витал неясный образ сияющего и обнаженного лица. Но чье это было лицо?.. На патефоне докручивалась пластинка — увертюра из «Тангейзера», первая часть которой заканчивалась на пронзительной ноте. Но, когда Симон метнулся, чтобы перевернуть пластинку, он вдруг натолкнулся на Минни, возникшую из темноты.
— Деламбр!.. Я как раз вас ищу!
Она была здесь, со своими живыми, пронзительными глазами. Он бы ее, наверное, не искал, но ее появление отвечало тайной надежде. Он почувствовал руку Минни на своей руке. Она сняла свой восхитительный черный капюшон, ее волосы стягивала зеленая перекрученная лента, мило завязанная бантом на затылке, но на ней все еще было длинное блестящее платье, облегавшее ее и колыхавшееся при каждом движении. Она щелкала пальцами от нетерпения.
— Представьте себе, не могу найти свою брошюру!
— Какую брошюру?
— Ну… брошюру мою, текст, роль! Вы ее не видели? Никак не могу найти! Кошмар какой-то, секунду назад была здесь. Она нужна суфлеру.
— Да найдем мы вам ее! — пообещал Симон.
Он занервничал, стал переставлять стулья и уже ползал под столами, когда его окликнули:
— Симон!
— Нашли?
— Нет, но я вспомнила. Она просто осталась в моей комнате. Послушайте, миленький, будьте так добры, сходите за ней! На шестом этаже, знаете, да? Вот ключ. Толкните вторую дверь, за прихожей. Она, должно быть, осталась на тумбочке возле дивана… Симон! — крикнула она снова, когда тот уже побежал. — Там в оловянной плошке на той же тумбочке — черная ленточка, очень красивая, бархатная. Принесите ее тоже, хорошо?
Говоря, Минни вынимала шпильки, рвала нитки. Симон рванулся к двери.
— Симон!..
— Нет, ну это невозможно! — сказал он смеясь. — Что еще?
— Ничего. Не забудьте черную ленточку!..
Симон не вполне понимал, что делает. Он думал о комнате Минни, куда шел. Крикнул на ходу: «Эй, не забудьте поменять пластинку!» В коридоре было полно народу. Он наткнулся на оживленно говорившие компании, ошибся лестницей, был вынужден вернуться обратно, заблудился. Проворно поднимаясь по ступенькам, он мысленно повторял в такт шагам короткое слово: «Минни-Минни-Минни!» Оказался на площадке второго этажа, выбрал один из двух коридоров, понесся по нему. Все живое в Обрыве Арменаз в этот момент находилось в зале или коридорах первого этажа. Коридор второго был пустынным и звонким, ужасно пустынным, ужасно звонким. Коридор третьего — и того больше. Он вспомнил день, когда заблудился, в самом начале своего пребывания в этом странном доме: воспоминание вдруг изменило смысл этого дня и само содержание этой немного необычной минуты. Для него теперь настало продолжение того первого дня — это должно было когда-нибудь случиться. Совершенно ясно, что в тот день, пока он плутал по коридору, он видел в своем воображении эту женщину, которая скажет ему однажды: Деламбр, миленький Деламбр, пожалуйста, принесите мою черную бархатную ленточку… События связывались по-новому; в глубине старого замка открывалась новая, потайная комната. И почему бы жизнь, действительно, не стала «похожа на сон»?..
Симон, наконец, оказался на последнем этаже Дома, на самом верху лестницы, перед маленькой дверью. «Так, ключ…» С ума сойти: подошел. Он вошел в темную прихожую, наткнулся на сундук, затем на стол, не нащупав выключателя. Однако он нашел вторую дверь, соблаговолившую открыться. Это была комната. Совершенно круглая луна, подвешенная в середине окна, катясь по наклонному лесу, лила свой свет на хрупкие предметы, составлявшие мир Минни, в то время как в другом углу неба собирались тучи. Симон нащупал выключатель и, одним движением пальца, уничтожил луну, лес, ночь. Комната стала ясной; предметы набрали вес и говорили о Минни незавуалированными словами. Но зачем он пришел сюда?.. Как далек был тот миг, когда Минни приказала ему подняться сюда! Как далек был весь этот мир, шевелившийся под ним! И как далеки были эти подмостки с картонными декорациями!.. Он взглянул на диван, осмотрел маленькую тумбочку, очаровательную, но совершенно пустую. Ни брошюры, ни черной ленточки, ни оловянной плошки. Что делать?.. Правда, была книжная полка. Он поискал там. Ничего не находил, нервничал, удивлялся тому, что он здесь — и больше этому не удивлялся. В конце концов, это было естественно. Это должно было произойти уже давным-давно! Но что «это»?.. Он принялся бродить по комнате — маленькой, душистой, расцвеченной; в конце концов взгляд его помутился; но, отступив назад, он наткнулся на диван и сел. Диван Минни. Диван, на который этим вечером, раздевшись, она ляжет совершенно обнаженной. Ведь он помнил фразу, которую она бросила ему однажды, смеясь — он снова видел блеск ее зубов под полураскрытыми губами: «Ну же, дорогой мой, ну же, вы прекрасно знаете, что красивая женщина спит совсем обнаженной!..» И этот аромат в комнате. И эта тишина. Необыкновенно. Снизу сюда едва долетал приглушенный шум, forte из «Тангейзера» — да, снова этот «Тангейзер»! — потом тишина; снова ставили пластинку, снова звучала назойливая тема. Окно выходило на дорогу. По ней шли какие-то женщины, болтали, вскрикивали. Почему их так громко слышно? Симон увидел, что окно плохо закрыто. Он прижал раму, чтобы больше не слышать этих звуков, но не смог ее закрепить. На столе была бутылка портвейна и рюмки. Надо же, две рюмки… Симона окружили журналы, золоченые, посеребренные рамки, затем куча женских вещей, тряпок, изящных дамских поделок — все самое что ни на есть колдовское, но ни книги, ни черной ленты не было. У него голова пошла кругом. Было слишком глупо вернуться с пустыми руками. Минни будет над ним смеяться. Минни!.. «Минни-Минни-Минни…» Он услышал в коридоре шум быстрых шагов. Щелкнул замок. Это Минни. Она расхохоталась.
— Ну и ну! Да не стесняйтесь! Хорошо же вы выполняете мои поручения! Валяетесь на моем диване, крушите мою библиотеку, разбрасываете безделушки!.. Ах, эти мужчины!.. Хотите сигарету?..
Она подошла к нему. Ее голос звучал фальшиво. Она два-три раза прошлась по комнате, переставляя предметы. Ее шея шаловливо торчала из платья; высокая прическа восхитительно украшала затылок. Она снова стала решительной, победительницей, ее глаза с сумасшедшинкой, зеленый и голубой, смеялись между двумя рядами ресниц, затвердевших от туши.
— В конце концов, время у нас есть… Эти сценки еще на целый час… Да нет, останьтесь, — сказала она быстро, когда Симон сделал вид, что встает. — Успокойтесь: там, по крайней мере, два или три «любителя» должны декламировать Виктора Гюго!
