Алексей Мальцев - Призрачно всё...
И сейчас, услышав про отца, Савелий весь напрягся:
— Думаешь, патрубок заявится, мне полегчает? — он на секунду зажмурился, словно пережидая приступ мучительной колики. — Святая простота, ма… Это для своих… страждущих больных он, ля, спасительная помощь. Лично для меня он — что тряпка красная для быка, почти убитого, кстати. Терпеть не могу, ненавижу… Мразь!
— Да когда ж это кончится? — сквозь слезы простонала Ольга.
— Никогда, — твердо заключил Савелий. Его лиловые щеки затряслись, кадык на худой шее задергался. Ольга знала, что ничего хорошего это не предвещает.
Звук открываемой двери прервал начинавшийся приступ, оба на секунду замерли. Савелий опомнился первым: ткнув указательным пальцем в потолок, округлил глаза:
— Помяни черта, он тут как тут, сам пожаловал! Попс! Не прошло и минуты, как мы о нем вспоминали. Это ли не счастье! А мы не ценим, близорукие, блин!
— Что он тебе сделал плохого? — всхлипывая, поинтересовалась мать.
— Почему обязательно мне? — искренне удивился Савелий. Ольге показалось, что дрожь на секунду отпустила его. — Только не надо делать вид, что ты впервые слышишь это! Почему я не могу его ненавидеть из-за тебя?! Он тебя вокруг пальца водит, двуликий анус, ля! Только ты делаешь вид, что все о'кей, а я не намерен ему прощать его закидоны. У меня все это знаешь где застряло?
— Замолчи немедленно! — Ольга испугалась не на шутку. Столько подробностей сразу она бы не вынесла. — Я умоляю тебя!
— Пусть продолжает, мать, — послышалось из прихожей. — Не сдерживай порыв. Мне самому интересно. Продолжай, Савел, я слушаю.
Ольга схватилась за голову, предчувствуя приближающийся, словно цунами, скандал. Аркадий медленно шагнул на кухню, перекрыв пути для отступления и жене, и сыну, как бы подчеркивая, что час пробил и пора ставить вопрос ребром. Савелий отрешенно улыбался, сидя на табурете.
— Такого удовольствия я тебе не собираюсь доставлять, — причмокивая, прохрипел он. — Перебьешься на изжоге. Как-нибудь в следующий раз, ма… Скучно с вами, как в краеведческом музее, честное слово. Тягомотина одна. Никакого разнообразия.
Едва не потеряв равновесие, он протиснулся мимо родителя.
— Вот так, мать, — натянуто улыбаясь, Изместьев-старший прошел к окну, открыл створки. — Не заметили, как стали музейными экспонатами. Скучно с нами! В утиль скоро сдадут. Савушка то, Савушка се… Прими слабительное, Савушка. Сколько можно с ним сюсюкаться?
Сын тем временем медленно двигался к себе в комнату. У самых дверей он задержался, какое-то время размышлял, говорить или нет, потом махнул рукой и исчез у себя в комнате. Ольга сидела, уронив голову на руки, ее плечи изредка вздрагивали.
— Можно подумать, это ты с ним сюсюкаешься, — кое-как разобрал Аркадий приглушенный голос жены. — Ты давно отошел от семейных проблем. Они тебя не касаются. Нечего из себя благодетеля разыгрывать. Ты сына никогда не любил. Как будто он не твой вовсе, а так… нагулянный.
— Что ты несешь?! — вспылил Аркадий. — Взбредет же такое в голову! Только твоя… безразмерная родительская любовь не дает, как видишь, результатов. Он нас в грош не ставит с тобой.
Дверь комнаты Савелия неожиданно открылась.
— Только обобщать не надо! — голос сына прозвучал неожиданно серьезно. — Это ты нас в грош не ставишь. Нас с маман, подчеркиваю. Ты сожалеешь, что женился, что я родился. Мы для тебя — неудачный, черновой, так сказать, вариант. Ты намереваешься переписать заново…
— Господи, Савушка, как ты можешь?! — навзрыд прокричала Ольга, сотрясая в воздухе кулаками. — Это отец твой! Родителей не выбирают!
— Вот именно, как национальность. Как разрез глаз или рост. Я знаю, что говорю! — сын стоял в лучах закатного солнца, уперев руки в бока. — Этого попса интересуют в основном крали в ажурных колготках, в черных «мерсах» и «лексусах», которые ворочают миллионами и заведуют банками. А мы с тобой ему по барабану.
Изместьев-старший ощутил, как в трахею ему кто-то сыпанул мелко истолченный мел, закупорив оба бронха намертво. Будучи не в силах продохнуть, он раскрыл рот, подобно выброшенному на песок окуню.
— Я не хотел говорить, — продолжал тем временем Савелий, — но ты сам напросился. Кажется, ее, кралю эту твою, зовут Жанна Аленевская. Одноклассница, кажись. У нее ты провел предыдущую ночь. Только ты ей не нужен, она тебя порекомендовала своей очкастой подружке… как породистого кобеля. Люси, кажись, кликуха. Пошел ты по рукам, попс!
— Это правда? — спросила Ольга, когда Савелий закрыл дверь.
— Ну, встретились мы позавчера с Жанкой, — начал Аркадий подготовленную речь. — Посидели в «Камских огнях», вспоминали школьные годы. Дальше-то что?
— Я спрашиваю не про это! — завизжала Ольга. — Ты прекрасно понимаешь, о чем я…
— А дальше то, что его на «скорой» не было вчера, никакой ночной смены, вот! — перебил ее сын, вновь приоткрыв дверь. — Вместо него дежурил кто-то другой, его прикрывали… Но спрашивать надо не у сотрудников, там все схвачено. Круговая порука, так сказать. А у водителей, к примеру. Есть там такой… Усатенький. О, я представляю… Это был крутой попкорн. Не так ли?! А то, что вы вразжопицу спите… Так это ни для кого не секрет.
Прямой удар в челюсть свалил Савелия с ног. Ольга заревела в голос, упав на колени. Приподнявшись на локтях и сплюнув сгусток крови, сын закончил фразу:
— Ни для кого, в том числе и для «скорой». Вся шоферня в курсах.
«Сука, Пахомыч! — пронеслось в разгоряченной голове у Аркадия. Об этом он как-то не подумал. — Ну, сынок, ну, выкормыш!» Он действительно не подумал о том, что водители не знают, что следует отвечать по телефону. Так они никогда к телефону и не подходят. Если к ним конкретно не подъехать, конечно. Савел, видимо, подъехал… Все — дерьмо, дерьмо.
Чего скрывать, Аркадий частенько прикрывал ночными дежурствами свои «заплывы». Коллеги были в курсе, тем более что заплывы эти случались практически на их глазах. Особенно — с медсестрой Леночкой. Его прикрывали в случае если Ольга вдруг звонила среди ночи, просила позвать к телефону. В основном это случалось, когда у Савелия была очередная «ломка». До сегодняшнего дня все шло гладко. Так Аркадию казалось, во всяком случае.
— Хватит! — крикнула неожиданно Ольга, поднимаясь с коленей и вытирая слезы. Схватив со стола стакан, она бросила его на пол. Стакан, как ни странно, уцелел. — Достаточно на сегодня! Я не вынесу больше! Можешь врать что угодно. Раз сын в курсе, то зачем изображать прилежную семью, да? Не стоит корячиться. Расслабься. Ты и так переусердствовал…
— О чем это ты? — несколько фальшиво удивился он, захлопнув дверь в комнату, где на полу очухивался после удара его родной сын. Вернувшись к жене, он старался не смотреть ей в глаза. — Я ничего не изображаю. Даже не думаю…
— Да, ты примерный муж, — она взглянула на него, быстро отвела глаза в сторону, как бы подбирая слова. — Особенно в постели. Я… никогда не выносила сор из избы… А тебя это устраивало. Так и жили, как слепые. Не замечали… Делали вид.
Он молча вышел в прихожую, оделся, обулся, задержался на несколько секунд, но, так ничего и не сказав, покинул квартиру. Его никто не задерживал.
Самородок
— Ты куда смотрела, недоросль?! — худосочный доктор, тонким носом и неприбранными усами напомнивший Кристине почтальона Печкина, словно попытался подцепить шкафоподобную санитарку за край халата и опрокинуть ее на видавшую виды каталку. — Ну не мог же он невидимкой проскользнуть, он вышел через дверь!
— Дак я… Дак на минутку, — оправдывалась та, широко разводя руками, любая из которых при резком движении запросто могла бы отправить исходящего криком докторишку в получасовой нокаут. — Дак в туалет отошла. Ненадолго.
— Ключ тебе на кой ляд даден? Чтоб закрывала дверь! У нас не психиатрия, заборов и видеонаблюдения нет. А по поводу данного больного тебя предупреждали конкретно, — голос доктора истошно дребезжал, словно по ржавой железной кровле маршировал полк оловянных солдатиков. Обладатель «дребезга» продолжал при этом наступать на провинившуюся санитарку.
Кристина стояла боком в проеме дверей и не знала, что ей делать. Она уже тысячу раз пожалела, что сообщила «почтальону Печкину» об уходе Вениамина из клиники, но кто мог знать о подобной реакции! Зачем она здесь, среди мрачноватых медсестер и мужеподобных санитарок? Среди серых стен и старых оконных рам? Кто знает.
У доктора вдруг словно кончился запал, он как-то осунулся, сгорбился, повернулся и поплелся к себе. Когда он проходил мимо посторонившейся Кристины, она расслышала:
— Нет, я так больше не могу. Хватит с меня. С кем работать приходится! Господи, один сброд, один сброд. Где теперь его, беглеца этого, искать? Не во всероссийский розыск же подавать!
