Ева Софман - Та, что гуляет сама по себе
Обзор книги Ева Софман - Та, что гуляет сама по себе
Таше пятнадцать лет, она белокура и большеглаза, живёт в Вольном Волшебном Королевстве и верит, что жизнь — сказка со счастливым концом. Ещё вчера она была обычным оборотнем, вполне довольным своей жизнью. Сегодня она — принцесса, а её личный мирок разбит вдребезги. Но не надо печалиться! Пусть у неё убили мать, пусть украли маленькую сестру, пусть невесть за что затаивший злобу некромант уже спустил своих монструозных собачек, гонящих её навстречу… чему-то явно не очень приятному — не всё потеряно! Ведь у неё есть святой отец, — в самых буквальных смыслах почти святой и почти отец. И отважный персональный рыцарь, — по совместительству колдун-недоучка с раздвоением личности. И главное, что они — настоящие друзья… друзья? Правда ведь?
Да ксаш с ними. Друзья или не друзья — в конце концов ведь всё будет хорошо. Не может же быть иначе… Верно?
Софман Ева
Та, что гуляет сама по себе
Паладины огня… Это то, что мы знали всегда —
Кто подарит нам ветер, когда божества не хранят?
Кто коснётся плеча, когда нет ни меча, ни коня,
И найдёт, и удержит, всегда возвращая назад?
Паладины мечты… В ураганах — звездой-маяком
Неизменно светя, чтобы мы успевали на свет.
Ты не видишь лица, да и голос тебе незнаком,
Только это — тот голос, в котором ты слышишь ответ.
Паладины любви… Вот и всё, и нужны ли слова?
Или просто улыбка, и просто костёр и рука…
Подойди. Посмотри. В его взгляде — туман, и трава,
И дороги, и солнце. И радуга. И облака.
Паладины огня… И пути, и полётов во сне,
Это те, кого ждёшь, это те, кто спускается вниз
И живёт среди нас, предпочтя своё небо — земле,
Чтоб вершины и ветер — всем тем, кто тоскует о них.
М. Шейдон
Он пришёл на закате, когда умирающий свет патокой переливался через горы.
Он осадил коня у плетня, и, когда он спешился, подошвы сапог коснулись пыли без единого звука.
Он оглянулся, любуясь безлюдьем. Деревенские улочки вымерли. Даже если бы стрелки часов не указывали на время вечернего чая — здесь, на окраине, всегда было безлюдно.
Он положил руку на калитку, подтолкнул совсем легонько. Скользнув в приоткрывшуюся щель, ступил на мощёную камнем дорожку и бросил через плечо:
— Я позову. Скоро.
Двое наёмников уже спрыгнули наземь. Держа руки на эфесах клинков, косились за плетень, на добротный деревенский дом с белёными стенами — светлый островок в море яблоневых крон вокруг.
Он поднялся по трём ступеням террасного крыльца, и ветер донёс ему в спину обрывки шёпота:
— …те самые Фаргори…
— …так самоуверен…
— …знает, что никто не увидит?
— …а если увидит — сильно пожалеет…
Он коротко стукнул в дверь.
Её шагов он не услышал. Не мог услышать.
— Кто там? — голос за дверью звенел нежными переливами — не хуже альвийских флейт.
Он улыбнулся:
— Боюсь, мой ответ вам не понравится… Ваше Высочество.
Тишина за дверью обратилась в полную противоположность звука.
— Ваше Высочество?
Он прижался щекой к некрашеной двери. Дерево было нагретым и сухим — оно грело, как печка.
— Ваше Высочество, обойдёмся без шума. Мне нужна ваша дочь. Отдайте её, и вас никто не тронет.
— Я вас не понимаю, — её голосом можно было колоть лёд. — Меня зовут Мариэль, и я из семьи Фаргори, что испокон веков живут в Прадмунте и делают сидр, и я простая крестьянка. Если всё это шутка, то чрезвычайно глупая. А теперь — уходите.
— Неплохо, Ваше Высочество. Снимаю шляпу и восхищаюсь вашей выдержкой. Но, боюсь, в этой игре вам выпали плохие карты, и если вы не откроете мне дверь, я открою её сам, только и всего.
— Вы угрожать явились? — она казалась спокойной. — Я умею громко кричать, поверьте. И стоит мне крикнуть, как сбегутся…
— Далековато докрикиваться. А даже если сбегутся — значит, придётся убрать на пару человек больше. Или на десяток человек, — он отступил на шаг. — Я не шутить пришёл, Ваше Высочество. И с пустыми руками уходить не намерен. Чем скорее вы это поймёте, тем лучше.
Когда она заговорила вновь, её голос звучал глухо:
— Я пойду с тобой, но Таша… Оставь её. Она здесь ни при чём, она ничего не знает, клянусь.
— Таша? О, нет. Мне нужна не она. Речь идёт о младшей. Лив.
— Лив? Но… — она запнулась.
— Неожиданно, правда? — его улыбка стала шире. — Отдайте нелюбимую дочь — останетесь жить. Вы бы сами этого хотели. Знаете ведь.
— Кто ты? — она почти шипела. — Откуда знаешь обо мне… столько?
— Я знаю больше, чем вы можете себе представить, Ваше Высочество. Но, боюсь, ответить на ваши вопросы… выше моих сил, — он взмахнул рукой с изящностью дирижёра. Двое за плетнем только того и ждали: миг спустя сапоги уже чеканили шаг по дорожке. — Так откроете?
Две серые тени поднялись на террасу, встав за его спиной.
Яблони шелестом взволновались на ветру.
— Нет.
Улыбаясь, он склонил голову набок:
— Благодарю, Ваше Высочество. Вы меня не разочаровали.
Он не шепнул таинственные слова. Рука его не взметнулась в замысловатом пассе. Казалось, он ровным счётом ничего не сделал — но дверные цепочки и засовы с той стороны тихо звякнули.
Когда под порывом неощутимого ветра дверь распахнулась, за ней никого не было.
Он шагнул в пустую прихожую. Наперёд зная, куда смотреть, взглянул вниз — и мыском сапога поворошил серый ком сброшенного платья.
— Поняла, что уйти не удастся… правильно, из дома никто не выйдет, пока я того не захочу. Значит, в прятки играем? — кивок на дальнюю дверь. — Там. В детской. Осторожно.
Клинки выскользнули из ножен беззвучно. Серебряное покрытие с тонкой рунной вязью блеснуло закатным багрянцем.
Две тени скользнули вперёд, подчиняясь мановению его руки. Дверная ручка, тихо щёлкнув, провернулась невидимой ладонью.
Всё случилось быстро. Она не стала рычать — все разговоры, все предупреждения остались позади. Она просто атаковала.
А они просто защитились.
Он почти видел, как кровь алыми ртутными шариками скатывается с заговорённых лезвий.
Визжать или скулить она тоже не стала. Хотя раны "нечестивыми" клинками — он знал — для неё были очень болезненны…
— Мама, МАМА!!!
Вот теперь, кажется, пришло время его действий.
Смелая девочка. Глупая девочка. Наверняка же сказано было спрятаться и сидеть тихо.
Ой, не зря…
…а где-то далеко, за много вёрст от светлого дома и яблоневых садов, по облитой закатной глазурью дороге мирно рысила каурая кобылка. Всадник, сгорбившись в седле, казался дремлющим — до того самого момента, как придорожная трава тихо всколыхнулась. Очень странно всколыхнулась: двумя полосами, на миг пролегшими и тут же сгладившимися в травяном море.
Кобылка, поведя мордой по ветру, встревоженно стригнула воздух ушами — но всадник не встрепенулся. Даже не выпрямился.
Лишь чуть повернул голову.
Какое-то время он всматривался в заросли лебеды, вымахавшей в человеческий рост. Потом медленно, медленно протянул руку за спину.
Лебеда глухо, бесконечно злобно зарычала в ответ.
Лошадь понесла в тот самый миг, когда стена высокой травы выплюнула две мохнатые тени. Лошадь понесла тогда, когда звери уже взвились в прыжке.
Лошадь понесла безнадёжно поздно…
…но всё это действительно было далеко.
А здесь и сейчас — в доме смолк детский крик.
