Жорж Сименон - Три комнаты на Манхэттене. Стриптиз. Тюрьма. Ноябрь
Ален гнал машину на полной скорости, но не в направлении Парижа. Он достиг Эвре, через который ему уже не раз случалось проезжать. Он искал бар, но по сторонам мелькали фасады ярко-желтых или сиреневых бистро, где виски, конечно, не подавали.
Несколько минут он блуждал в лабиринте похожих друг на друга улиц, пока не заметил дорожный знак и надпись: «Шартр».
Шартр так Шартр. Он не проехал и пятнадцати минут, как заметил туристский мотель. Его вывеска изображала стоящую на газоне старую коляску. Раз мотель — значит, непременно есть и бар.
Действительно, бар в мотеле был. Бармен слушал по радио репортаж со скачек.
— Двойное…
Он чуть было не передумал, но бармен понял его на лету и схватил бутылку «Джонни Уокер». Не он один употребляет этот термин. Двойной скоч, двойное виски, двойное… От одних этих слов его мутило.
— Неплохая погодка для автомобильной прогулки.
Он рассеянно буркнул «да». Плевать ему на погоду.
К его программе она отношения не имеет. Он едет не на парад.
— Еще раз двойное!
— Кажется, вы у нас бывали.
Конечно, бывал, старина. Все и повсюду его уже знают. Даже там, где он никогда не бывал. Просто-напросто потому, что его фотография напечатана на первых страницах газет.
— Счастливо оставаться!
— До скорого!
Наверно, «ягуар» вызывал зависть. Ален снова дал полную скорость, хотя дорога не была приспособлена для такой езды. На двух поворотах он чуть не перевернулся.
Вот и Шартр. Прекрасно. Он знал знаменитые витражи Шартрского собора, но особенно запомнил ресторан с уютным баром на углу одной улицы. Разыскать его не стоило труда.
— Двойной скоч!
Кажется, пошло веселей. Алкоголь делал свое дело. Ален вновь пришел в свое обычное приподнятое состояние. По всегдашней манере ошарашивать людей, он решил подшутить над барменом, но шутка обернулась против него самого.
— Помнится, вы тут работали уже два года назад? А?
— Нет, месье, я поступил сюда в прошлом месяце.
— Где же вы жили раньше?
— В Лугано.
Ален никогда не бывал в Лугано. Промах! Ну и начхать! Не имеет он, что ли, права промахнуться?
Ален ехал вперед, смотрел на встречные машины, на водителей, крутивших с серьезным видом баранку.
А он всю жизнь поступал как раз наоборот, делал все с самым несерьезным видом, и люди верили, что он и вправду таков.
Глядя на его развязность, никто не заподозрил бы в нем робкого мальчика, изображающего из себя отважного индейца.
А между тем он был подвержен таким же страхам, что и его ближние. Иногда он даже бывал трусливей их. Например, не решался смотреть людям прямо в глаза. И чтобы побороть робость, он небрежно бросал им:
«Привет, заинька!»
Или:
«Ах ты глупышка!»
Это помогало. А они — они покорно терпели. Но в действительности освобождало ли это его от страхов, давало ли подлинную уверенность в себе?
Нет, он мало выпил. Сейчас, проезжая Сен-Клу, он снова сделает остановку. Там большое кабаре, где по субботним вечерам играет оркестр и можно потанцевать. Как-то он провел там субботу с одной из своих машинисток. Воспользовался отъездом Мур-Мур в Амстердам: она отправилась туда брать интервью. У какого-то американского ученого, если память ему не изменяет.
А с машинисточкой они устроились на берегу Сены и занялись любовью прямо на траве.
Не они первые изобрели этот способ. Ален не боялся женщин, до этого не доходило. Но он преклонялся перед ними. Так было с детства, с первых прочитанных книг. В душе он ставил женщин на пьедестал, смотрел на них снизу вверх.
И чтобы победить в себе это, он задирал им юбки и подминал их под себя. Пьедесталы летели к черту.
Ален снова очутился на Западной автостраде, доехал до Сен-Клу, не пропуская по дороге ни одного кабачка. Пейзаж изменился. Вид домов тоже. Но бары были повсюду.
— Двойное виски!
Все же виски действовало медленней, чем это было третьего дня. Он сохранял хладнокровие, помнил советы комиссара Руманя. Он дал комиссару слово. Симпатяга этот комиссар, свой в доску. И он многое понял, даже слишком. Да, быть бы таким человеком, как комиссар Румань…
Положительным, крепко стоящим на ногах человеком, который не нуждается в…
Слишком поздно! Он по уши в дерьме!
— Сколько с меня?
Ну и занудливое же это дело! Однако решение, принятое вчера вечером, было непоколебимо. Он рассчитал всю программу до мелочей и ничего в ней не изменит.
Чепуха! Он вдруг понял, что досадовать сейчас на что бы то ни было нелепо. Образы пережитого отступили куда-то вдаль. Лица знакомых людей стерлись и расплылись. Он с трудом вспоминал их черты.
Елисейские Поля! Взгляд Алена проник в глубь улицы Мариньян, задержался на фасаде здания, на котором каждый вечер вспыхивало огнем огромное «Ты».
Он поставил машину на Биржевой площади. Зашел в бистро. Здесь часто бывали журналисты: в квартале расположены редакции многих газет. Иногда и он забегал сюда закусить.
— Красного, сынок!
Молоденький официант в синем переднике, видимо, еще не помнил постоянных клиентов в лицо. Алена он явно забыл, хотя тот заходил сюда совсем недавно.
— Еще стаканчик!
Терпкое красное вино. Это в программу не входило. Нет, надо быть точным.
— Сколько с меня?
Он ничего против них не имел, ни против одной, ни против другой. Мур-Мур шла за ним, пока могла. Может быть, она верила в него, думала, что она ему необходима? Не все ли равно!
Просто ей надоело быть Мур-Мур, вечно плыть в его фарватере. Ей тоже захотелось играть первую роль.
Первую роль! Смехота.
В старое здание на улице Монмартр Ален вошел, как к себе домой. На лестнице с выщербленными ступеньками валялись окурки. С той поры, когда он бывал здесь, стены ни разу не перекрашивались. На дверях висели все те же эмалевые таблички. Исчезла только одна — на двери, за которой помещалась редакция еженедельничка, где он сотрудничал. Собственно, не исчезла, вместо старой появилась новая:
АДА
Искусственные цветы
А может, это всего только камуфляж и на самом деле там не цветы, а дом свиданий? Возможно, эта Ада изготовляет заодно и траурные венки? Отлично моющиеся, не боящиеся дождя венки из пластмассы.
Еще два этажа. Алену стало жарко. Наконец он вошел в коридор. На третьей двери слева была прибита не эмалевая табличка, а визитная карточка, обернутая в целлофан:
ЖЮЛЬЕН БУР
Фотограф-художник
Фотограф-художник! Только и всего. В замке торчал ключ. Ален открыл дверь и оказался в довольно просторном салоне. Повсюду стояли юпитеры. Над дверью в соседнюю комнату горела красная лампочка. Мужской голос крикнул:
— Не открывай. Я сейчас выйду.
Это был голос Бура. Кого он ждал? Может быть, комиссар предупредил его о приходе Алена?
В углу, установленный на четырех деревянных обрубках, помещался пружинный матрас, покрытый марокканским ковром. Он служил хозяину одновременно диваном и кроватью. Ален толкнул вторую дверь. Она вела в крохотную туалетную комнату с сидячей ванной. От времени под кранами образовались ржавые борозды.
Он прикрыл дверь, обернулся и оказался лицом к лицу с Буром. Фотограф был в жилете, без галстука. Он застыл на месте и побледнел, как мертвец.
— Не волнуйся, глупыш!
Бур оглянулся на дверь, словно намеревался бежать.
— Садись. Не бойся. Я тебе ничего не сделаю.
Почему вчера вечером ему казалось, что этот визит так уж необходим? Видеть жалкого, до смерти перепуганного Бура не доставило ему ни малейшего удовольствия. Так же равнодушно смотрел он и на диван, на котором поочередно валялись его жена и свояченица. Он попытался представить себе рядом с ними голого Бура. Но даже и тут ничего не шевельнулось в его душе.
— Клянусь вам, патрон…
О господи! Да плевать мне на это на все! Просто захотелось посмотреть, где ты живешь и на тебя заодно. И вот смотрю и думаю: пожалуй, ты прав, что не следишь за собой. Наверно, есть женщины, которым это нравится.
Он закурил сигарету, подошел к окну и посмотрел на двор, загроможденный ручными тачками. Вероятно, это был один из немногих парижских дворов, где вместо машин стояли ручные тачки.
— Ты ждешь кого-нибудь?
— Должна прийти натурщица.
Ален вглядывался в Бура. Непривычно так внимательно рассматривать человека, от которого тебе ничего не требуется, о котором ты даже не собираешься составить мнение. Так рассматривают какое-нибудь животное. Видишь, как оно дышит, как косит на тебя настороженными глазками. Отмечаешь, что губы у него тревожно дергаются, а над верхней губой от страха проступил пот.
— Сфотографируй меня, а?
Это тоже не входило в программу. Случайно промелькнувшая мысль.
— Зачем? Вы не шутите?..
