Жорж Сименон - Три комнаты на Манхэттене. Стриптиз. Тюрьма. Ноябрь
Когда перед ним возникла кирпичная крыша и квадратная башня его загородной виллы, Ален вспомнил, что ни разу после Парижа не закурил.
Над невысокой оградой маячила старая измятая шляпа Фердинанда, Патрик наверняка вертелся где-нибудь возле него.
Ален въехал в ворота, которые днем всегда стояли открытыми, поставил машину во дворе перед скромным каменным крыльцом-террасой. Дверь ему открыла мадемуазель Жак. На ней было строгое синее платье, что-то вроде формы, которую она, должно быть, изобрела сама.
Высокая женщина, спокойная, с правильными чертами лица. Трудно сказать, хороша она собой или нет. Весьма возможно, что фигура у нее красивая, но на это почему-то никто не обращал внимания.
— Я не знала, приедете ли вы. Патрик в огороде.
— Я так и подумал, увидев над оградой шляпу Фердинанда. Патрик ничего не знает?
— Нет, я всех предупредила. Впрочем, кроме почтальона и поставщиков, к нам почти никто не заходит.
Он смотрел на окна с частыми квадратными переплетами, на белые стены. Сколько души было вложено в этот дом, сколько хлопот. Почти воплощенная мечта детства. Как хорошо родиться в таком доме, а еще лучше приезжать на каникулы к бабушке.
В просторной кухне пол выложен красными плитками. В комнатах паркет натерт до блеска. Сверкают белизной — под известку — стены отделанной в крестьянском стиле гостиной, оконные занавеси в цветочках.
— У вас усталый вид.
— Нет, сегодня я уже немного пришел в себя.
— Представляю, как вам было трудно.
— Да, нелегко.
— И никого рядом?
Он утвердительно кивнул.
— А как ваш зять?
— Держался довольно стойко, гораздо лучше, чем я ожидал.
Ален направился к огороду, окруженному шпалерами винограда. Повсюду виднелись огромные, налитые янтарной желтизной груши. Ветви яблонь гнулись под тяжестью плодов. За яблоками Фердинанд ухаживал особенно заботливо. Едва они начинали созревать, он на каждое яблоко надевал мешочек, чтобы уберечь плод от гусениц.
Ровные дорожки. Прямые, как по нитке протянутые, тщательно прополотые грядки.
Садовник и Патрик рвали бобы. Заметив отца, мальчик бросился к нему. Ален подхватил его на руки, и Патрик крепко обнял его за шею.
— Как рано приехал! А где мама?
Он искал глазами мать.
— Мама задержалась в Париже.
— Она приедет завтра?
— Вряд ли. У нее много работы.
Патрик не слишком огорчился. Фердинанд снял свою замызганную шляпу, обнажив бледную лысину, которая заблестела на солнце, будто полированная кость. Это было неожиданно при его обветренном, загорелом до темноты лице. Неожиданно и немного жутко.
— С благополучным прибытием, месье Ален.
— А мама не приехала, Фердинанд, у нее много работы. Ты не забыл, что обещал мне сделать лук?
Огород был как картинка из книжки. Дом тоже словно сошел с красочных страниц видового альбома.
— Патрик! Идем, пора завтракать!
— Колокол еще не звонил.
У них был даже колокол рядом с кухней, и Лулу, жена Фердинанда, звонила в него перед каждой трапезой.
— Здравствуйте, Лулу!
От нее пахло кроликами, луком, душистыми травами.
— Добрый день, месье Ален!
Она только пристально посмотрела на него, не осмеливаясь ни о чем спрашивать при ребенке.
— Мама не приедет, — объявил Патрик.
На кого он похож? Глаза как у матери, темные, то живые, то задумчивые. Переменчивые. Нижняя часть лица — его, Алена.
У Лулу был большой, выступающий под клетчатым фартуком живот, толстые ноги; на макушке жидкий узелок туго скрученных седых волос.
— Завтрак поспеет через несколько минут. Будете есть филе из селедки? Я его приготовила по просьбе Патрика.
Но Ален, должно быть, не расслышал. Он прошел мимо столовой в гостиную. Здесь в одном из углов в старинном шкафу треугольной формы стояли бутылки и бокалы. Ален налил себе виски, и Патрик с любопытством смотрел, как он пьет.
— Вкусно?
— Нет.
— Вкуснее лимонада?
— Нет.
— Так зачем же ты пьешь?
— Все взрослые пьют. У взрослых не всегда поймешь, почему они поступают так, а не иначе.
Тревожный взгляд, брошенный на него мадемуазель Жак, предупредил Алена, что следует выбирать выражения.
— А гости завтра приедут?
— Нет, сынок, не приедут.
— Никто-никто?
— Никто.
— О, тогда мы весь день будем играть с тобой вдвоем!
— Меня тоже не будет.
— Ты уезжаешь? Когда?
— Скоро.
— Зачем?
А в самом деле, зачем? Но как объяснить пятилетнему человеку, что два-три часа в атмосфере этого дома для его отца невыносимы? Слишком о многом напоминает ему здешняя обстановка.
Экономка тоже была удивлена. Спускавшаяся по лестнице горничная спросила:
— Внести чемоданы, месье?
— Я ничего не взял с собой, Ольга.
Зазвонил колокол. Об оконное стекло, звеня, билась оса. Он и забыл, что на свете есть осы.
Обедать сели втроем: он, Патрик и мадемуазель Жак. Овальный стол был украшен синей фаянсовой вазой с большим букетом цветов.
— Ты не взял филе, папа.
— Сейчас возьму, я задумался.
— Что с тобой, ты устал?
— Да, было много работы.
Он не солгал, работы было много. Грязной работы. Той, какую обычно человек проделывает лишь раз в жизни: нисхождение в глубины своего «я». Он соскреб с себя оболочку, соскреб все, до самого нутра, до сердцевины, так что кровь выступила. Теперь это уже позади. Раны не кровоточат. Но можно ли от него требовать, чтобы он стал прежним человеком?
Минна не догадалась, что сегодня утром ей выпало на долю соприкоснуться с чем-то таким, что ей наверняка никогда больше не доведется испытать.
Но и здесь, дома, никто об этом не догадывается: ни Патрик, ни няня, ни Лулу…
Ален ел, улыбался сыну.
— Мусик, можно налить мне в воду капельку вина?
— Завтра. Ты же знаешь — вино только по воскресеньям.
— Но завтра не будет папы.
Мадемуазель Жак вопросительно посмотрела на Алена и налила Патрику в стакан несколько капель вина.
Завтрак тянулся бесконечно. Окно было раскрыто. Слышалось пение птиц. Иногда в комнату залетали мухи, кружили над столом и стремительно уносились в открытое окно, навстречу солнцу.
— Подать кофе в салон?
Салон. Холл. Будто никогда и не было слова гостиная.
Ален прошел туда, сел в кресло, обитое коричневой кожей. Он увидел, что капот «ягуара» жарится на солнце, но не было душевных сил подняться и отвести машину в тень.
— Пойду посмотрю, позавтракал ли Фердинанд. Он обещал сделать мне лук.
Мадемуазель Жак не знала, уйти ей или остаться.
— У вас будут какие-нибудь распоряжения, месье Ален?
Он долго думал.
— Нет, пожалуй, никаких.
— Если позволите, я пойду посмотрю, что делает Патрик.
Ален допил кофе, поднялся по лестнице и обошел все комнаты второго этажа. Потолки были низкие, обстановка почти вся в деревенском стиле. Грубая крестьянская мебель. Но в целом все выглядело весело и просто.
Нарочито просто. Поддельная, фальшивая простота. Чтобы гости, приглашенные на уик-энд, ахали и удивлялись. Таким же поддельным, фальшивым был интимно-вкрадчивый тон журнала «Ты».
И таким же фальшивым был… Ни к чему! Слишком поздно! А может быть, слишком рано? Он открыл дверь в спальню. Волнения он не почувствовал.
Ален спустился вниз и застал Патрика в обществе садовника, который мастерил ему лук. Неподалеку стояла мадемуазель Жак.
К чему медлить? Ален подошел к ним, нагнулся к Патрику и поцеловал его.
— А на будущей неделе ты приедешь с мамой?
— Наверно.
Лук сейчас интересовал Патрика больше, чем отец.
Ален молча пожал руку мадемуазель Жак.
— Вы уже уезжаете, месье Ален?
— Дела, Фердинанд.
— Вам ничего не нужно? Может, захватите в Париж немного фруктов?
— Нет, спасибо.
Ален пошел попрощаться с Лулу.
— Кто бы мог подумать, месье Ален! — соболезнующе затараторила она, утирая глаза краем передника. — Женщина — такая…
Какая? Он отошел от Лулу, так и не узнав этого. Ален включил стартер, и машина вихрем вылетела за ворота усадьбы «Монахиня».
VIII
А теперь он будет пить. Теперь можно и должно. Все, что было сегодня, вплоть до мельчайших подробностей, и даже близость с Минной — все было решено и обдумано заранее. Как странно, что роль эта выпала на долю молоденькой фламандки, которую он впервые увидел только вчера и только потому, что случай привел ее к нему в дом.
Возможно, роль не бог весть какая значительная. Во всяком случае, менее значительная, чем это воображает Минна.
Времени в запасе оставалось еще много. Он пробыл на вилле меньше, чем рассчитывал. Он чувствовал, что задыхается там. Его отъезд — а он хотел уехать спокойно и никого не удивляя — походил на бегство.
