Жорж Сименон - Три комнаты на Манхэттене. Стриптиз. Тюрьма. Ноябрь
— Сфотографируй меня, а?
Это тоже не входило в программу. Случайно промелькнувшая мысль.
— Зачем? Вы не шутите?..
— Какие могут быть шутки.
— Сделать портрет?
— Можно и портрет.
Бур встал, нетвердыми шагами подошел к одному из юпитеров и включил его. Повернулся и двинулся к стоявшему в углу аппарату на штативе. По тому, как он втянул голову в плечи, было видно, что он ждет выстрела или удара ножом в спину.
Ален сидел не шевелясь.
— Анфас?
— Все равно.
Бур навел аппарат. Его пальцы дрожали.
— А Мур-Мур ты снимал?
— Нет, честное слово. Клянусь вам!
— Что за привычка клясться по любому поводу! Сказал «нет» — и баста. И тебе ни разу не захотелось снять ее голой? У тебя на диване?
— Что вы!
— А Адриену?
— Адриена сама меня попросила.
— И ты ее снимал?
— Да.
— Пленка сохранилась?
— Нет. Она ее уничтожила. Она только хотела посмотреть, как это выглядит.
— А в какой позе ты ее снял?
— В разных.
Ален услышал, как щелкнул затвор.
— Второй раз не надо?
— Нет. Выйдет хорошо.
— У тебя есть виски?
— Осталось только немного вина.
Ален еще раз пристально посмотрел на Бура, глаза в глаза.
— Прощай!
Что ему было здесь нужно? Чего он ждал от этой встречи? Помощник комиссара зря опасался. Все обошлось самым лучшим образом. В Алене ничто не возмутилось при виде соперника. По совести говоря, во всей этой истории Бур ни при чем, ему выпала случайная роль.
Где же машина? Ален искал ее на улице, потом вспомнил, что оставил «ягуар» на Биржевой площади.
Теперь торопиться больше некуда. Времени — пропасть. Надо только найти побольше приятных баров. Желательно таких, где его не знают. Говорить с людьми не хотелось.
Надоедало лишь отыскивать всякий раз стоянку для машины. Не отыскав стоянки, нельзя попасть в бар. Ну и ну!
Ален ехал по улице Фобур-Монмартр. Нет, на площадь Клиши он не завернет. С этим покончено, как и с «Монахиней». Он последователен.
Он очутился на площади Мадлен. Какой-то бар с девицами, поджидающими клиентов. Девицы его не интересовали.
— Двойное виски!
Красотки подмигивали ему, а он смотрел на них, как недавно смотрел на Бура, будто это не люди, а рыбы или кролики, в общем, всего-навсего какие-то живые твари, которые двигаются и дышат. Правда, когда смотришь, как они дышат, становится чуть-чуть не по себе.
— Еще стаканчик, старина!
Не легко отыскивать бары, где его не знают. Он попытал счастья на бульваре Осман. Какой-то новый бар. На бармене была красная куртка.
— Двойной!
— «Джонни Уокер»?
Как медленно действует на него алкоголь! И вкуса у виски никакого.
— Я похож на пьяного?
— Нет, месье.
Верно, Ален убедился в этом, посмотрев на себя в зеркало, но ему хотелось услышать подтверждение. Глубина зала тонула в полумраке. Какая-то парочка сидела на мягком диванчике, держась за руки.
Видно, все-таки любовь есть на свете! Есть! Ален пожал плечами и чуть не забыл заплатить. Впрочем, ему напомнили бы.
— Привет, Боб.
— Меня зовут Джонни, месье.
— Привет, глупыш!
Он невольно продолжал разыгрывать индейца.
Допустим… Нет! Слишком поздно менять решение. У него было довольно времени для размышлений. Но допустим. Просто так, из интереса. В понедельник он приходит в редакцию… Прекрасно… Все, и первый Борис, делают вид, будто ничего не случилось…
Вот только он, Ален, не сможет больше делать вид… И это главное! Ни перед другими, ни наедине с собой.
Все дело случая, пусть так. Когда Мур-Мур пожалела Жюльена Бура и потом влюбилась в него, она не могла предвидеть, что это приведет ее к убийству родной сестры.
Теперь и она знает. Знает. Как комиссар Румань. Потому и передала через Рабю, что не хочет его видеть.
«…Лишь на суде…»
Она уже обдумала все детали и мелочи. Это женщины умеют: обдумывать детали и мелочи. На это-то и уходит вся их потрясающая толковость.
А он оказался идиотом. Вполне достойным идиотских статей журнала «Ты».
— Двойное, бармен!
— Мартини, месье?
— Виски!
Это было где-то за Бурбонским дворцом, неподалеку от дома его зятя. Интересно, осмелился ли Бланше после всего, что произошло, заглянуть себе в душу при свете дня? Ну нет, не так-то он глуп! Знает, наверно, что это дело опасное.
Начать все сначала?.. Только вот с какого конца, спрашивается… И что, собственно, начинать?..
Если бы он не завалил бакалаврские экзамены… Э, не надо искать для себя оправданий! Завалил бы что-нибудь другое.
— Налейте-ка еще стаканчик!
Бармен посмотрел на него и помедлил, прежде чем налить.
Значит, заметно, что он пьянеет. Теперь пойдет быстро.
— Не бойтесь, я привык.
— Все так говорят, месье.
С чего это сегодня бармены так важничают?
Ален допил стакан и пошел к двери с подчеркнутым видом собственного достоинства. Он пытался скрыть неуверенность походки. В машине он с трудом зажег спичку, чтобы закурить сигарету.
«Ты ему нужен, Ален».
Слова матери. Казалось, он слышит их, видит тусклый взгляд ее глаз. Глаз женщины, никогда не знавшей радостей жизни. Впрочем, не знал этих радостей и его отец.
Что он, Ален, может дать Патрику? Не больше, чем Мур-Мур. Они ничего не значат для сына, ни он, ни она.
Патрик гораздо лучше чувствует себя с мадемуазель Жак, с Мусиком, как он ее называет, со стариками Лулу и Фердинандом. Он никогда не поймет, что «Монахиня» — это «липа», неудавшаяся мечта.
Патрик унаследует много денег. Миллионы читателей и читательниц — в особенности читательниц — принесли Алену богатство.
Несправедливо! Его отец всю жизнь, изо дня в день работал от темна до темна, чтобы свести концы с концами, а он, Ален, за стаканом виски в ночном кабаре, пошучивая с приятелями, напал на золотую жилу.
Где это он едет? Голова перестала соображать. Бульвару не было конца. Он хотел выехать к Булонскому лесу, а вовсе не на Большие бульвары. Он вел машину наугад, куда глаза глядят. Полицейский свисток заставил его остановиться. Его охватил страх, как бы из-за этого дурацкого свистка все не рухнуло.
— Проезд закрыт. Вы что, не видели?
Только бы полицейский не заметил, что он пьян.
— Прошу прощения. Будьте добры, как проехать в Булонский лес?
— Булонский лес позади вас. Сверните направо, потом еще раз направо к мосту Александра III.
Фу! Он заслужил последний глоток виски. Не сейчас, конечно. При въезде в лес. Места были знакомые. Он вошел в кафе. Во рту был вкус перегара.
— Виски?
— Простое. Или лучше…
Ален указал на полке квадратную бутылку «Джонни Уокер».
— Большой стакан.
Он больше не стыдился. Конец. Он держался молодцом до последней минуты. Может быть, он что-то забыл? Поздно думать. Мысли путались.
Мысли? Он взглянул на соседа. Увидел, как тот дышит. Вот именно: к чему мысли. Надо просто дышать.
— Налейте-ка еще.
И здесь гарсон посмотрел на него и заколебался.
— Я вас прошу. Очень.
Ален выпил стакан залпом и бросил стофранковую бумажку на мокрую стойку.
Сдачи не требовалось.
Тут где-то неподалеку есть дерево. Огромный платан. Как раз на повороте. Только бы его найти. У него были в парке приметные места.
Если бы Мур-Мур…
При чем тут Мур-Мур? С другой женщиной было бы то же самое. Он бы и ту, другую, назвал Мур-Мур или еще каким-нибудь уменьшительным именем. Мало ли уменьшительных имен. Заинька, глупышка и так далее.
Потому что все дело в том, что, в сущности, им всегда владел страх перед жизнью. И Мур-Мур теперь это знает. Они все теперь это знают.
Вот оно, его дерево. До него метров сто. Ален вогнал педаль газа до упора. «Ягуар» рванулся вперед. Все понеслось. Алену казалось, он всасывает встречные машины.
Всю жизнь им владел страх.
Только не сейчас. Нет.
Он не почувствовал удара, не услышал оглушительного скрежета металла, ни яростного визга тормозов чужих машин, ни топота бегущих ног, ни криков, ни возгласов, ни нарастающего воя санитарной кареты.
Для него все было кончено.
1967 г.
Ноябрь
I
Это был прямо-таки феномен природы — такого я еще не видела. Произошло это во вторую пятницу ноября, да, девятого ноября. Мы вчетвером, как обычно, сидели за круглым столом, ужинали. Мануэла только что убрала суповые тарелки и принесла приготовленный мамой омлет с зеленью.
С утра над Францией свирепствовал небывалый ураган; по радио говорили о сорванных крышах, о машинах, перенесенных на десятки метров, о том, что в Ла-Манше и Атлантическом океане суда терпят бедствие. Дом содрогался, словно неистовые порывы ветра пытались с корнем вырвать его из земли; окна, ставни, входные двери, казалось, вот-вот уступят напору бури. Безостановочно лил дождь, но иногда он налетал в каком-то ожесточенном, озлобленном приступе; шум был такой, будто прибой накатывает на галечный берег.
