Дональд Бартельми - Шестьдесят рассказов
— Темнишь?
— Не без этого.
— А что это за парень?
— Не знаю, я только знаю, что он из Антверпена, а больше ничего не знаю.
— Изумрудная Биржа?
— Наверное.
— А что это у него за конвертики в руках?
— Запечатанные предложения цены?
— Слышь, Пустобрех, глянь-ка сюда.
— Как тебя звать, парень?
— Мое имя Дитрих фон Дитерсдорф.
— Врешь ты что-то.
— Ты не веришь, что мое имя это мое имя?
— Слишком уж шикарное имя для такого задрипанного типа, как ты.
— Меня не смутишь и не остановишь. Глянь-ка сюда.
— А что это у тебя?
— Серебряные талеры, друг мой, талеры, большие, как ломтики лука.
— Это деньги что ли, верно?
— Верно.
— И что я должен сделать?
— Уснуть.
— Уснуть на своем посту, прямо здесь, перед дверью?
— Верно. Так сделаешь ты это?
— Я могу. Вот только стоит ли?
— Откуда исходит это «стоит ли»?
— Из моего разума. У меня есть разум, он кипит и пылает.
— Ну так разберись с ним, мужик, разберись с ним. Сделаешь?
— Сделаю ли я? Сделаю ли я? Я не знаю!
— Где мой папа? — спросил изумруд, — Где мой папочка?
Молл выронила стакан и даже не взглянула на брызнувшие осколки.
— Твой отец.
— Да, — сказал изумруд, — у всех есть отцы, чем я хуже?
— Его здесь нет.
— Замечаю, — сказал изумруд.
— Я никогда не знаю точно, что ты знаешь и чего не знаешь.
— Мой вопрос вызван самым искренним недоумением.
— Это был Деус Лунус. Лунный бог. Называемый иногда «человек-на-Луне».
— Чушь! — сказал изумруд, — Я не верю.
— Ты веришь, что я твоя мать?
— Верю.
— Ты веришь, что ты изумруд?
— Я изумруд.
— Когда-то, — сказала Молл, — женщина ни за какие коврижки не стала бы пить из стакана, куда заглянул месяц. Из страха подзалететь.
— Но ведь это же суеверие, да?
— Да? — сказала Молл, — Ничего себе суеверие.
— Мне казалось, что луна имеет женскую природу.
— Ты забываешь о многообразии культур. Для одних культур и исторических периодов это верно, для других — нет.
— Что ты чувствовала? На что это было похоже?
— Не самый подходящий предмет для обсуждения с ребенком.
Изумруд обиженно надулся. Всплески зеленого света.
— Ну, далеко не худший из эпизодов. Далеко не худший. Мой оргазм продолжался три часа кряду. Кто как, а я считаю, что это совсем не плохо.
— Что такое оргазм?
— Ощущение, пробивающее твою природную электропроводку слабенькими разрядами, щелк, щелк, множество несильных электрических разрядов, щелк, щелк, щелк, щелк…
— Научи меня чему-нибудь. Научи меня чему-нибудь, мати моя, про этот твой серый мир.
— Что я знаю, чему я могу научить? Несколько убогих заклинаний. По большей части они не способны даже навести блеск на ботинки.
— Научи меня хоть какому-нибудь из них.
— Сожгу в воде, остужу в огне — и будет все, как нужно мне.
— Что оно делает?
— Жарит во фритюре. Все, что угодно, что хочешь, то и поджарит.
— И только?
— В общем да.
— Я нарушил на хрен все твое спокойствие.
— Нет нет нет нет нет.
— Я ценен, — сказал изумруд, — Я представляю собой ценный предмет. В добавление к моей личности как таковой — если я могу использовать этот термин.
— Ты представляешь собой ценность. Ценность внешнюю по отношению к моей системе ценностей.
— Какого размера?
— Ценность, эквивалентная, я бы сказала, одной трети моря.
— А это много?
— Далеко не незначительно.
— Люди хотят порезать меня, а потом вставлять маленькие кусочки меня в кольца и браслеты.
— Да. Как это ни печально.
— Вандермастер не такого пошиба.
— Вандермастер вообще совершенно отдельный пошиб.
— Что делает его еще более опасным.
— Да.
— Что ты намерена предпринять?
— Разжиться деньгами. Что бы там ни творилось, эта радость пребудет.
А теперь Моллпрогулка Моллвыход в свирепую Наружу с проволочной магазинной каталкой чего этот фраер делает? приподнимает шляпу сгибает талию сучит ногами да никак реверанс сколько месяцев я не видела реверанса он исполняет вполне приличный реверанс я улыбаюсь, мельком, с дороги, се грядет гражданин воют сирены в этот (слишком уж много) душный летний день и тут идиот и там идиот этот глазеет на меня глазел на меня на углу глазел на меня из-за угла как поется в песне Бешеной Молл а этот стоит раздавив свою щеку о стену склада а этот обшаривает мусорную урну а этот залез в карман этого а этот с наглым глазом и обеими руками на своем да я ужаблю тебя ублюдок да я…
— Эй, вы, женщина, подойдите и постойте рядом со мной.
— Хиляй отсюда, малый, я на королевской службе и не могу тратить время по пустякам.
— Так вы не хотите чуть задержаться и взглянуть на эту штуку, которая у меня?
— Что там еще за штука?
— О, это редчайшая штука, прекраснейшая штука, крутая штука, такая штука, что любая женщина отдаст один свой глаз, лишь бы только взглянуть вторым на эту штуку.
— Ладно, прекрасно, только что же она такое?
— Я не могу сказать вам, я должен показать. Подойдите и встаньте там, у входа в этот темный проулок.
— Не, мужик, я и думать не собираюсь идти с тобой в никакие переулки, ты что, совсем за дуру меня считаешь?
— Я считаю вас очень красивой женщиной, пусть даже на вашем подбородке чернеет клочок бороды, похожий на кусок подгоревшего сухаря или еще что, очень даже к лицу. А эта отметина на лбу, похожая на мертвое насекомое, придает вам определенную…
— Кончай травить баланду, папашка, и покажи, что у тебя там. Прямо здесь. А не хочешь, я пошла.
— Нет, эта вещь слишком ценная и необычная для яркого дневного света, нам необходима тень, эта вещь слишком…
— Если скажется, что это самый обычный…
— Нет, нет, нет, ничего подобного. Вы хотите сказать, вы думаете, я могу оказаться этим, как их там называют, одним из этих парней, которые…
— Ваши речи, сэр, дают серьезнейшие основания для такого предположения.
— А как ваше имя?
— Молл. Бешеная Молл. Известна также как Бедняжка Молл.
— Прекрасное имя. А вы не могли бы назвать мне имя своей матери или любимой тети?
Молл подытожила его ударом в яйца.
Господи Иисусе, все эти ублюдки, ну что ты будешь с ними делать?
Она заходит в магазин и покупает банку полировальной пасты.
Отполирую свой изумруд до такой на хрен яркости, что все вы на хрен ослепнете.
Сидит на улице с корзинкой грязных продажных морд. Грязные морды всех расцветок, белые черные желтые коричневые розовато-красные.
— Купите грязную морду! Украсьте ею свою жену! Купите грязную морду! Усложните себе жизнь.
Но никто не покупает.
Парень толкает по улице сломанный велосипед.
— Эй леди что это за штуки они вроде как лица.
— Они самые и есть, лица.
— Леди, до Хэллоуина еще целых…
— Ладно, парень, двигай дальше, не хочешь покупать лицо, так двигай дальше.
— Так это же настоящие лица, леди. Господи, я хотел сказать, они же самые настоящие, эти лица…
— Четырнадцать девяносто пять парень у тебя есть при себе деньги?
— Да я и трогать их не хочу, выглядят словно их сняли с мертвых людей.
— Тебе будет легче, если я скажу, что они пластиковые?
— Да я все-таки надеюсь, что они не..
— О'кей, они пластиковые. Что это с твоим великом?
— Цепь порвалась.
— Дай-ка ее сюда.
Парень протягивает ей велосипедную цепь.
Молл засунула концы цепи в рот, немного пожевала.
— Вот и все дела.
Парень берет цепь в руки, сильно дергает. Она в полном порядке.
— Ну вообще. Как вы это делаете, леди?
Молл сплевывает и вытирает губы рукавом.
— А теперь мальчонка двигай дальше кончай трепотню я от тебя устала.
— Так вы что, леди, волшебница?
— В слишком малой степени.
Вернувшись домой, Молл играет на гобое.
— Я люблю гобой. Тембр гобоя.
— Благородный, благородный гобой!
— Конечно же, это не на всякий вкус. Не всякий торчит на гобое.
— Ух! Проклятый гобой опять согласился взять эту ноту.
— Не самый, пожалуй, популярный инструмент нашего времени. А какой же самый? Матюгальник, это уж точно.
— Чего он полез ко мне? Чего?
— Может быть, всему виной это самое одиночество богов. О ты, великий и могучий, обожаемый мною безмерно, о ты, ублюдок, иже плодишь ублюдков…
— Засунутые в пыльную кладовку боги, о которых никто больше не вспоминает. А ведь какие были прежде живчики.
— Отполирую свой изумруд до такой на хрен яркости, что все вы на хрен ослепнете.
— Что это, Боже милостивый?
— Вандермастер задействовал Ступню!
