Музей суицида - Дорфман Ариэль

– Вот только, – возразил Начо, – Абель утверждает, что его там не было, что он не входил в коммунистический Патриотический фронт Мануэля Родригеса, который организовал то нападение, но, когда военные захватили Абеля в 1987 году, они подбросили улики, которые на это указывали. Однако его явно не было среди нападавших: когда заключенные Фронта, пытавшиеся убить Пиночета, устроили впечатляющий побег из следственного изолятора в центре Сантьяго, они его не взяли, оставили отдуваться, и его в наказание перевели в тюрьму.

– Значит, он не виновен.

– В этом, – сказал Начо. – А о другом ты сам у него спрашивай. Вот почему его дело такое странное: осужден за то, чего не делал (к собственному сожалению), но не обвинялся в реальных делах. Тем не менее он бодр, относительно, но твое посещение его порадовало бы.

– Обязательно в ближайшее время его навещу, – пообещал я Начо. – И еще одно. Ты ничего не знаешь про его брата, Адриана? Я хотел связаться с ним для моего романа о посольстве, понять, не смогу ли я вплести в сюжет кого-то, кто утверждает, что был с Альенде в последние мгновения в «Ла Монеде».

– Адриан? Я знаю, что он был одним из телохранителей Альенде, но что он оставался с ним в самом конце… Столько историй, столько слухов! Уже не понять, где правда, а где мифы.

– Ты не знаешь, где он сейчас?

– В Англии, уже много лет. Получил там убежище благодаря своей жене. Кажется, ее звали Лаура, с британской фамилией. Помню ее по медицинскому факультету, она была акушером. А что до него… Похоже, больше не участвует в политике, я слышал, у них дети, одна девочка глухая. Вот и все, что я знаю, но могу спросить у Абеля.

В Англии! Где сейчас Орта и куда я поеду на чтения той пьесы, которую ИСИ выберет. Я могу воспользоваться поездкой, чтобы разыскать Адриана, завершить свой отчет его показаниями. И это известие можно будет подсунуть Орте прямо сейчас, чтобы сгладить его разочарование из-за фальшивых отчетов.

Я позвонил в Лондон уже на следующее утро и для начала осторожно спросил моего друга про Ханну. Он ответил: признаков улучшения мало. Ощутив его дискомфорт, я поделился с ним хорошими новостями о том, что мой писательский труд был результативным. Он удивился, что это пьеса, а не запланированный мной роман, – и еще сильнее удивился тому, что я буду в Англии на сценическом чтении этого нового произведения и надеюсь передать ему свои выводы лично, если он не уедет.

– Те отчеты, наверняка в них была масса зацепок.

Несмотря на мои опасения, он спокойно принял известие о том, что эксперты сочли отчеты подделкой.

– Это должно придать нам решительности, – сказал он. – Если кто-то потратил столько усилий на то, чтобы создать фальшивые документы и запутать следы, значит, есть что скрывать. Однако они не подозревают, что это вас не остановит, Ариэль, что вы уже продумали свой следующий шаг, так ведь?

Я рассказал о своей дружбе в Абелем, о нашем разговоре в аргентинском посольстве, о его уверенности, что у его брата, Адриана, были доказательства того, что Альенде убили. Я не стал признаваться, что Адриан живет в Лондоне: мне совершенно не хотелось, чтобы мой благодетель принялся самостоятельно разыскивать этого неуловимого близнеца.

Однако, когда я позвонил Орте спустя еще несколько дней, мне пришлось доложить, что мой визит в тюрьму не принес результатов. Я понял, что все может пойти не так, как только прошел в укрепленные ворота этого старого колониального строения и подвергся унизительному анатомическому обыску, проверке, что я ничего не переношу. Мое настроение упало еще сильнее, когда я разглядел ужасное состояние этого тюремного строения: каждый следующий двор был запущеннее предыдущего. А потом, конечно же, дежурный охранник меня не пропустил. Абель Балмаседа болеет, заперт в лазарете, и его могут посещать только родственники, получившие разрешение смотрителя, Балдомеро Кастилло.

Стараясь не терять надежды, я изобразил негодование и потребовал разговора с этим Кастилло. Тот заставил меня прождать пару часов, за которые я разгромил в шахматы одного из его подчиненных, но когда он наконец меня принял, то был воплощением сердечности и с интересом рассмотрел мое удостоверение личности. И улыбнулся, когда я заявил, что Абель Балмаседа – мой брат… ну, единоутробный брат, отцы у нас разные, но мать одна.

Он раскурил трубку и вздохнул.

– Знаете, вы достаточно похожи на заключенного Балмаседу, чтобы я мог вам поверить. Если бы не два момента. Первый… – тут смотритель аккуратно поднял спичку, задул огонь и бросил ее на пол, где она присоединилась к еще нескольким обгоревшим товаркам, – …это то, что каждый встречный-поперечный, все говорят нечто похожее. Тут разгуливает столько фальшивых родственников, что я обычно их прогоняю, не дав и рта раскрыть. А сами заключенные, особенно политические, – они столько врали судьям, и полиции, и СМИ, и общественности, заявляли о своей невиновности, что уже разучились говорить правду, не узнают правду, даже если столкнутся с ней лицом к лицу. Но имеется, как я уже сказал, и вторая причина, сеньор Дорфман. Вы же Ариэль Дорфман, верно? В удостоверении написано Владимиро Ариэль Дорфман Зеликович, но я узнал вас по фотографиям в газетах и на обложке книги… Мой сын, он немного бунтарь, называет себя гуманистом. На книге, повторю – он подарил мне ее на Рождество несколько лет назад, «Вдовы», мне понравилась. Мое положение дает мне власть над людьми, которые выступали против режима, пытались убить генерала… Казалось бы, я должен быть расположен к бывшему президенту и его присным, но мое сердце не с ними. То, что происходило с теми, кто без вести пропал, это нецивилизованно, это неприемлемо, так что я могу понять, почему некоторые из здешних решили вершить правосудие сами. Но не с помощью убийств, терроризма, я – страж закона, выполняю свой долг. Однако это не значит, что, когда мне попадается роман вроде вашего, он меня не трогает, что я не сожалел, когда вас арестовали в аэропорту и депортировали с маленьким сыном. Нехорошо так обращаться с мирным литератором.

Я уже собрался поблагодарить его за участие, когда он предостерегающе поднял свою трубку.

– Но разговор не об этом. Разговор о том, что я никак не могу проглотить историю о том, что вы – родственник Абеля Балмаседы Ларраина, – вы, Дорфман Зеликович. Так что вините свой роман и его печальную известность за то, что он помешал вам проникнуть в лазарет. С другой стороны, в благодарность за то удовольствие, которое мне доставил ваш роман, ну… я дам вам знать, когда ваш друг поправится в достаточной мере, чтобы принимать посетителей. И когда вы сюда придете, то вы могли бы подписать мой экземпляр «Вдов», адресно мне, Балдомеро Кастилло, и моей жене Хильде. Ей будет приятно.

Я заверил его, что буду очень рад. Когда я вскоре вернусь, добавил я, то буду надеяться на разговор с Абелем Балмаседой, долгий и без ограничений. Уже уходя, у дверей я обернулся и, вдохновленный моими похождениями с Ортой в этом самом городе, позволил себя спросить:

– Можно задать вам один вопрос?

– Если он не будет слишком личным.

– Сальвадор Альенде. Как, по-вашему, он умер?

Кастилло затянулся трубкой, посмотрел, как выпущенный им дым завивается спиралью, и наставил черенок на меня.

– Застрелен, конечно, – проговорил он, понизив голос. – Риверосом, так ведь, тем лейтенантом… или он был капитаном? Так я слышал, и у меня один троюродный брат знаком с матерью Ривероса и клянется, что это правда.

Орту заинтриговал мой рассказ об этом неудачном визите. Не стоит ли побольше узнать о Риверосе – при условии, что я буду осторожен, не привлеку к себе внимания и не навлеку опасность на близких?

– Если будет что-то новое, то я здесь на ближайшие несколько недель, а может, и больше. Зависит от того, как все пойдет…

– Ваша мачеха, Ханна, – ей стало лучше с этим новым препаратом?

– Боюсь, что нет. Единственный плюс в ее дерьмовой болезни – это то, что я снова разговариваю с отцом. Не так чтобы по-дружески, но когда случается вот такой кризис… ну, даже он начинает видеть реальные приоритеты. Спасибо, что спросили. И будьте как можно осторожнее. Мне не хотелось бы, чтобы с вами что-то случилось.