Жорж Сименон - Три комнаты на Манхэттене. Стриптиз. Тюрьма. Ноябрь
— Вам, очевидно, нечего мне сообщить, месье Пуато?
— Не знаю, что вас интересует. Но могу вам сказать, что всю ночь пропьянствовал, что утром, когда проснулся, меня шатало с похмелья, а в постели у меня спала какая-то девка.
— Мне это известно.
— Установили наблюдение?
— А зачем? — Комиссар посуровел. — Ведь не вы же стреляли в свояченицу, правда? Не сердитесь, что я сегодня утром устроил обыск у вас в кабинете.
— По сравнению с остальным это чепуха.
— Мне было необходимо допросить ваших сотрудников.
— В свою очередь могу вам сообщить: мне это известно.
— Их показания подтвердили то, что вы говорили вчера о своих отношениях со свояченицей.
— А именно?
— Что вы действительно порвали с нею в прошлом году накануне Рождества. В этом же заверял нас и владелец дома на улице Лоншан.
— У меня не было причин врать.
— Они могли бы у вас быть.
Комиссар помолчал и, закурив, подвинул пачку своему посетителю. Ален машинально взял сигарету. Он догадался, что пауза умышленная, но сделал вид, что этого не понял. Он тоже закурил, рассеянно поглядывая по сторонам.
— Я хотел бы, чтобы вы так же откровенно ответили на вопрос, который я сейчас вам задам. Вы поймете, насколько это важно. Как бы вы себя повели, узнав, кто был любовником вашей жены?
— Вы хотите сказать: любовником моей жены и ее сестры?
— Совершенно верно.
У Алена сжались кулаки. Лицо стало жестким. Теперь пауза наступила по его вине.
— Не знаю, — наконец проговорил он, — это будет зависеть…
— От того, кто этот человек?
— Возможно.
— А если он из ваших сотрудников?
Мгновенно перед взором Алена возник, как бы в разрезе с первого до последнего этажа, дом на улице Мариньян. Одно за другим пронеслись перед ним лица мужчин, молодых, пожилых и даже старых. Но Ален их тут же мысленно зачеркивал. Франсуа Люзен заведующий рекламным отделом? Этот красавчик считает себя неотразимым. Нет! Во всяком случае, не для Мур-Мур. Малецкий? Отпадает. Секретарь редакции Ганьон? Этот коротышка с животиком и подпрыгивающей походкой? Нет.
— Не ломайте голову, я вам сейчас его назову.
— Вы уже выяснили?
— Я располагаю возможностями, которых У вас нет, месье Пуато. Но это ставит меня в несколько щекотливое положение. Вот почему я и попросил вас зайти ко мне. Заметьте, что я не вызвал вас официальным путем. Наш разговор конфиденциальный. Ну как вы теперь, в форме?
— Где там! — буркнул Ален.
— Я говорю не о последствиях вчерашней попойки, а о нервах.
— Ах, это. Считайте, что я спокоен. Спокоен, как выпотрошенная рыба.
— Я хотел бы, чтобы вы меня выслушали серьезно. Я хорошо знаю мэтра Рабю и могу предположить, что он выдвинет версию убийства на почве ревности и построит защиту именно на ней. Но для этого ему необходимо лицо, из-за которого могла вспыхнуть ревность.
— Разумеется.
— Вы тут не подходите, поскольку ваша связь со свояченицей прекратилась почти год назад. А когда дело дойдет до суда, будет уже больше года.
Ален кивнул. Он и в самом деле был спокоен, спокоен до боли.
— Ваша жена отказывается давать показания, но это не лишает ее права на справедливое судебное разбирательство, а так как речь идет об убийстве из ревности…
— Зачем ходить вокруг да около, комиссар? Прошу вас, давайте напрямик.
— Простите, месье Пуато, но я должен быть уверен, что мои слова не толкнут вас на необдуманный поступок.
— Вы боитесь, чтобы я его не пристрелил?
— Да, вы бываете несдержанны.
Ален усмехнулся.
— А чего ради мне его убивать? Из-за жены? Я уже начал привыкать к мысли, что потерял ее навсегда. Я многое передумал за эти дни. Раньше я знал: Мур-Мур рядом, и этого было достаточно. Но ее больше нет… — Он сделал неопределенный жест. — Что касается Бэби, я имею в виду Адриену…
— Ясно. Ну, а как быть с самолюбием? Вы ведь самолюбивы и горды, и, признаю, у вас есть все основания гордиться собой.
— Особенно гордиться нечем.
— Вы не довольны собой?
— Нет.
— Значит, вам будет безразлично, на кого променяли вас ваша жена и свояченица?
— Абсолютно.
— Другого пистолета у вас нет?
— Был только этот браунинг.
— Обещайте, что не попытаетесь достать оружие.
— Обещаю.
— Я вам верю. Так вот, вас ждет неожиданность. Мои люди допросили привратниц в домах, где живут некоторые ваши сотрудники. Разумеется, те, на кого у меня пало подозрение. Обычно лучшие результаты дает звонок в последнюю дверь. На этот раз случаю было угодно, чтобы разгадка ждала нас за первой же дверью. Я имею в виду Монмартрскую улицу.
Ален никак не мог вспомнить, кто из его сотрудников живет на Монмартрской улице.
— Жюльен Бур.
Фотограф! Ален вдруг увидел перед собой его перекошенное, болезненное лицо. Сегодня ночью они сидели за одним столиком в кабаре на улице Нотр-Дам-де-Лоретт!
Не ожидали?
Ален попытался улыбнуться.
Странный выбор.
Фотограф! Вот бы уж никогда не подумал. Жюльен Бур не заботился о своей внешности, был неряшлив. Ален побился бы об заклад, что он никогда не чистит зубов. И взгляд у него был уклончивый, словно он боялся смотреть людям в глаза.
В сущности, Ален почти ничего не знал о его прошлом. Во всяком случае, до журнала «Ты» Бур не сотрудничал ни в крупных газетах, ни в сколько-нибудь известных еженедельниках.
Кто это его порекомендовал? Ален лихорадочно рылся в памяти. С тех пор прошло несколько лет. Да, кажется, человек, не связанный с журналом, и произошло это в каком-то баре. Алекс! Вот кто.
Имя непроизвольно сорвалось у него с губ, и он пояснил комиссару:
— Я пытался вспомнить, где мы с ним познакомились. Нас свел некий Александр Манок. Он кинорежиссер или что-то в этом роде. Вечно собирается поставить какую-то грандиозную картину, но до сих пор выпустил всего-навсего две короткометражки. Зато он знаком с целой кучей красивых шлюх, и когда у нас не хватает моделей, случается, мы звоним ему.
Ален опомниться не мог. Бур! Это плюгавое ничтожество! Бур, на которого не польстилась бы последняя стенографистка. Говорили, что от него дурно пахнет, хотя сам Ален этого не замечал.
Бур редко бывал в их компании, да и то на роли статиста. Все окаменели бы от изумления, если бы он когда-нибудь вмешался в разговор.
Он приносил свои фотографии, взбирался на верхний этаж и вместе с Леоном Аньяром верстал номер. В работе он был тщателен до педантизма.
— И обе! — пробормотал все еще оглушенный Ален.
— С той разницей, что на этот раз все вышло наоборот.
— Что вы имеете в виду?
— Ваша жена первая зачастила на Монмартрскую улицу.
— Они приходили к нему на квартиру?
— Да. Вы, наверно, знаете этот громадный, обшарпанный дом, битком набитый всякими конторами и ателье. Там, кстати, есть ателье фотогравера.
— Знаю.
В начале своей журналистской карьеры Алену приходилось бывать в этом доме: там помещалась редакция бульварного еженедельничка, в котором он сотрудничал. Чуть ли не на всех дверях висели эмалированные таблички: «Изготовление каучуковых печатей», «Фотокопия», «Дипломированный переводчик Юбер Муане», «Агентство Е. П. К».
Что это за Агентство Е. П. К., он так никогда и не узнал: на третьем номере еженедельничек тихо скончался.
— Бур занимает квартиру на самом верху: три комнаты с окнами во двор — одна большая и две маленькие. Большая заменяет ему мастерскую, там он обычно фотографирует. Живет одиноко. Инспектор показал привратнице фотографию вашей жены, и та ее тотчас узнала.
«Такая элегантная молодая дама и приветливая!» — заметила привратница.
«А когда она пришла сюда впервые?»
«Около двух лет назад».
Ален вскочил. Нет, это не укладывалось у него в голове? Два года Мур-Мур была любовницей Жюльена Бура, а он, муж, ничего не замечал! Она жила рядом с ним. Между ними не прерывались интимные отношения. Они спали в одной постели, касаясь друг друга обнаженными телами. Правда, последнее время Мур-Мур довольно холодно отвечала на его ласки.
— Почти два года!
Он рассмеялся. Рассмеялся грубо, зло.
— А сестрица? Когда же этот слизняк соблазнил сестрицу?
— Месяца три-четыре назад.
— Ходили попеременно, каждая в свой день?
Комиссар невозмутимо наблюдал за ним.
— Под конец его чаще навещала Адриена.
— Утерла сестре нос. Сукина дочь! Дождалась своей очереди.
Ален крупными шагами ходил взад и вперед по кабинету, как у себя в редакции или в гостиной на улице Шазель.
— Мой зятек в курсе?
— Сейчас не время с ним говорить, завтра утром похороны.
— Да, конечно.
— Впрочем, сообщать ему это — не мое дело. Если мэтр Рабю сочтет необходимым, он это возьмет на себя.
