Жорж Сименон - Три комнаты на Манхэттене. Стриптиз. Тюрьма. Ноябрь
— До скорого.
— Обедать будете дома?
— Вряд ли.
— Тогда до завтра.
— Ну что же. До завтра, крольчонок.
Ален помрачнел. Значит, он снова вернется в пустую квартиру, будет сидеть один, глядя на огни Парижа, потом нальет себе последний стакан и отправится спать.
Он посмотрел на девушку, покачал головой и повторил:
— До завтра, крольчонок!
Ален вручил чемодан равнодушной надзирательнице, сел в машину и поехал по каким-то малознакомым улицам. Минуя ограду кладбища Пер-Лашез, где на ветвях тут и там еще висели поблекшие листья, он подумал, не здесь ли завтра похоронят Адриену.
У Бланше наверняка есть на каком-нибудь кладбище фамильный склеп. Этакий внушительный монумент из разноцветного мрамора. Ален звал ее не Адриеной, а Бэби. Ведь и она была всего-навсего еще одним занятным зверьком в его зоологической коллекции.
Через несколько минут Мур-Мур откроет чемодан и с серьезным лицом, нахмурив брови, станет раскладывать платья и белье.
Устраивается на новом месте. У нее теперь своя, отдельная от него жизнь. Он безуспешно пытался представить себе ее камеру. Собственно, он ничего не знал о порядках в тюрьме Птит-Рокетт и досадовал на свою неосведомленность.
Дали ли ей свидание с отцом? Интересно, как они говорили? Через решетку, как показывают в кино?
Он очутился на площади Бастилии и направил машину к мосту Генриха IV, чтоб затем проехать вдоль Сены.
Пятница. Еще в прошлую пятницу, как почти всегда в этот день, он и Мур-Мур катили в своем «ягуаре» по Западной автостраде. Маленькие машины хороши для Парижа. Для дальних поездок у них был «ягуар» с откидным верхом.
А она вспоминает об этих поездках? Не пришла ли она в отчаяние от мрачной обстановки, которая теперь ее окружает? От постоянного, неистребимого запаха хлорной извести?
Выбросить все это из головы! Она решила не видеть его. Он и глазом не моргнул, когда Рабю передал ему эти слова, но холодок пробежал по его спине. Слишком многое стояло за этими словами!
В сущности, она, подобно некоторым вдовам, вероятно, испытывает теперь чувство освобождения. Она вновь обрела себя, свою личность. Она не будет больше жить на привязи при другом человеке, звонить ему по два раза в день и потом ехать на свидание с ним.
Она перестанет быть бессловесным существом. Отныне будет говорить не он, и не его станут слушать, а ее. Уже сейчас она для адвокатов, судей, надзирательниц, начальницы тюрьмы лицо самостоятельное и представляет интерес сама по себе.
Когда сворачиваешь с автострады, дорога ныряет в лес. Там, за леском, посреди лугов стоит их «Монахиня». В прошлом году на Рождество они купили для Патрика козу.
Мальчик большую часть времени проводит с садовником, добряком Фердинандом. С ним ему куда интереснее, чем с няней, мадемуазель Жак. Это ее фамилия — Жак. Патрик зовет ее Мусик. Вначале это коробило Мур-Мур. Она была всего-навсего мамой, а самым главным лицом для Патрика была Мусик.
«Папа, а почему мы не живем тут все вместе?»
А правда, почему? Нет, лучше не думать. Станешь вдумываться, только хуже будет. Просто надо завтра съездить на виллу.
«А мама? Где мама?»
Что он ответит? И все-таки съездить нужно. Все равно в субботу редакция закрыта.
Ввести машину во двор было нельзя: с грузовика сгружали бочки с мазутом. Он кое-как пристроил ее на улице. Проходя мимо касс, он бросил взгляд на очередь. Кроме всевозможных конкурсов, редакция организовала клуб для подписчиков журнала, и теперь выдавали значки его членам.
Смехота! Впрочем, такая ли уж смехота? Начав с двух-трех комнат на верхнем этаже, он сумел приобрести все здание, а через год полностью его перестроит. Тираж журнала с каждым месяцем растет.
— Привет, Ален!
Старые сотрудники, те, кто окружали его с первых шагов, входили в его компанию, когда он был еще начинающим журналистом, звали его по-прежнему Ален. Для остальных он стал месье Пуато.
— Привет, кролик!
Он любил подниматься с этажа на этаж, пробираться узкими коридорами, взбегать вверх и спускаться вниз по лестницам, проходить через различные отделы редакции, наблюдая сотрудников за работой.
Он не корчил недовольную мину, если заставал в какой-нибудь комнате пять-шесть человек, рассказывающих анекдоты и хохочущих до слез. Он присоединялся к ним. Но сегодня — нет.
Ален продолжал подниматься по лестнице, пытаясь выбросить из головы сумятицу осаждавших его мыслей, мыслей обрывочных и смутных, как иные сны. Они были так нечетки и бессвязны, что он едва ли сумел бы выразить их словами. И тем не менее они грозили раздавить его своим гнетом.
Земля уходила у него из-под ног. Он как бы присутствовал при своем собственном вскрытии.
В кабинете он застал Малецкого.
— Нет, мадемуазель, — отвечал тот по телефону, — нам ничего не известно. Очень сожалею, но ничем не могу быть вам полезен.
— Все по поводу?..
— Ну да. Теперь пошла провинция. Эта вот звонила из Ла-Рош-сюр-Ион. У меня к тебе поручение. Звонил комиссар Румань. Он просил тебя заглянуть к нему, как только сможешь.
— Еду.
Честно говоря, этот вызов его не огорчил. Он не знал, куда себя деть. Ему казалось, что его присутствие всех стесняет.
Но прежде чем ехать, он зашел в бар напротив выпить виски. Он не собирался выходить за обычные рамки и еще утром сказал об этом Минне. И сегодня пил не больше обычного.
Он всегда так пил — может быть, потому, что алкоголь его подстегивал. Вечная погоня за повышенным жизненным тонусом. Приятели его тоже пили. За исключением тех, кто после женитьбы отошел от компании и все реже встречался со старыми собутыльниками. Над ними, беднягами, одержали верх жены. Женщины. Всегда и во всем они незаметно одерживают верх!
И Мур-Мур тоже. Разве не она, не Мур-Мур, в конечном счете одержала верх?
Или Минна. Она переступила порог его квартиры в семь часов утра. А в одиннадцать, самое позднее в половине двенадцатого уже добилась того, что он нанял ее на полный рабочий день. Как знать: не застанет ли он ее вечером у себя дома? Пройдет немного времени, и не исключено, что она вообще переедет к нему на улицу Шазель.
— Двойную?
Зачем спрашивать? Он не стыдится пить, не устыдится даже, если станет так называемым алкоголиком. Нынче это уже не порок, а болезнь. А раз болезнь — тут уж ничего не поделаешь.
— Что, сегодня работы поменьше?
Люди обладают даром задавать дурацкие вопросы. Впрочем, бармен, знавший его многие годы, был преисполнен лучших намерений.
— А провались она пропадом, эта работа!
— Простите. Мне показалось… Еще стаканчик?
— Хватит.
Расплачиваться не надо. В конце месяца ему приносили счет, как и большинству сотрудников, которые время от времени забегали сюда промочить горло. Когда-то они приносили бутылки с виски в редакцию. Но вскоре заметили, что пить в баре — это одно, а у себя в отделе — другое, тем более, что, пристрастившись, начинаешь пить машинально, прямо из горлышка.
Зачем он понадобился Руманю? Отчего его вызывает помощник комиссара, а не следователь?
Он может завтра спрятаться где-нибудь за углом дома, когда ее будут хоронить. Он все увидит… У нее была странная манера смотреть на него… В глубине ее глаз всегда тлел насмешливый огонек. Почему? Этого она не объясняла.
«Что тебя так забавляет, Бэби?»
«Ты».
«Что ты находишь во мне смешного?»
«Ничего».
«У меня дурацкая физиономия?»
«Ничего подобного. Ты, пожалуй, даже красивый».
Пожалуй.
«Может быть, я как-то не так говорю?»
«Оставь. Ты у меня пусинька!»
Однако быть «пусинькой» ему удовольствия не доставляло, хотя сам он весьма охотно именовал других кроликами, глупышками, бэби.
Интересно, только ли она не принимала его всерьез? Да, конечно. Остальные принимали его вполне всерьез. Владельцы типографий, рекламных бюро, банков — никто из них не смотрел на него, как на юнца или на клоуна.
— Вам назначено? — спросил полицейский, останавливая Алена у входа во Дворец правосудия.
— Меня ждет комиссар Румань.
— По лестнице налево.
— Знаю.
По пути он никого не встретил. На площадке дежурный дал ему заполнить карточку. После слов «причина вызова» Ален размашисто вывел вопросительный знак.
На этот раз его не заставили ждать, и, когда он вошел в кабинет Руманя, находившийся там инспектор сразу удалился.
Комиссар дружелюбно протянул ему руку и указал на кресло.
— Я не ждал вас так рано. Не был уверен, что вы зайдете в редакцию. К тому же мне известно, что по пятницам вы обычно уезжаете за город.
— С тех пор много воды утекло, — сыронизировал Ален.
— Расстроены?
— Нет. Даже и не расстроен.
Лицо человека, в недалеком прошлом связанного с землей. Его дед или прадед, вероятно, был крестьянином. Ширококостный, крепко сбитый комиссар смотрел собеседнику прямо в глаза.
