Курилов Семен - Ханидо и Халерха
Прохладившийся на ветру Куриль вернулся в ярангу, когда все уже спали вповалку кто где — кто за большим пологом, кто посередине, по углам, у двери. Там и здесь раздавались тяжкие вздохи, храпение, свист. Не спал один Потонча. Сгорбившись и положив на колени руки, он неподвижно сидел близко к горячему жирнику и о чем-то думал. Курилю было не до него. Горькая вода хоть и распирала все его тело, но в сознании еще плавали светлые пятна. Большая яранга сильно вздрагивала от порывов ветра, жерди скрипели, низ ровдуги то тут, то там сильно случал о каркас — и душа Куриля тоже трепыхалась, не находя места. Он уже хорошо понимал, что наговорил лишнего и что завтра кто-нибудь да напомнит ему его же собственные слова. Во всяком случае, разговор этот не забудется начисто, потому что на язык пьяному не полезет то, о чем человек не думал, и уж если над глупостью можно и посмеяться, то всего сказанного Курилем забыть невозможно… Увидев спящих людей, он было загорелся желанием отыскать Пураму и уехать отсюда. Однако рассудка хватило сдержаться. Завтра он должен говорить то же самое, осторожней, конечно, но то же самое. И пусть богачи поверят, что голова юкагиров ни пьяный, ни трезвый не умеет шутить…
Его успокоила, а вскоре и усыпила сказка, которую он припомнил под шум непогоды. Какой-то старик в детстве рассказывал ему о злом, но обманутом ветре. Показалось однажды ветру, что в шумном и людном тордохе все умерли.
Он и бросился засыпать густым снегом жилище. Всю ночь ветер трудился и радовался. Но люди не умерли — они просто спали. Утром они разгребли снег, стали жить еще веселей, а ветер долго жалел, что напрасно трудился…
Ниникай сильно соскучился по красавице Тиненеут. он любил ее так, что боялся не вовремя встретиться с ней. Увидит ее — сразу забудет любое дело. А если уж удавалось ему остаться наедине с ней, то он забывал и себя, не думал, не понимал, что делает. Тиненеут он знал с детства, давно знал, что он нравится ей. Но сперва Ниникай презирал всех девушек, а над красивыми лишь смеялся. Потом он стал бояться ее. Тиненеут была умной, ловкой и работящей. Она метко ловила арканом оленей, хорошо управляла упряжкой, вышивала такие узоры, что ни конца ни начала строчки найти было нельзя. Она все умела. И была бы она не такой красивой — Ниникай, может быть, год или два назад сошелся бы с ней, как сходятся все молодые, женился бы, справил свадьбу. Но ее расторопность и ум при такой красоте отпугивали его. Ниникаю казалось, что эта слишком заметная, рослая девушка — стоит ему показать свою слабость — потянет его в какой-то сумасшедший, полный опасностей мир, в котором он будет меньше радоваться, а больше страдать…
Два года крутился и мучил себя Ниникай. Научился пить горькую воду, сошелся с плохими друзьями, стал играть в карты. Но даже на ровной тундре, в самую темную ночь два путника сталкиваются лицом к лицу. Четыре луны назад Ниникай ехал на нарте к табуну Тинелькута, ехал и любовался сиянием. В пастушьей яранге он не застал никого и решил развести костер. Но не для себя он надергал хворосту — кучку тальника уж потом сожгли пастухи. Тиненеут подкатила на нарте к самой двери и, окликнув пастуха-родственника, со свертком в руках появилась в яранге. Они бросились друг к другу так, будто сто зим назад согласились на эту встречу, но потом потерялись в сплошной черноте…
И попал Ниникай в тот полный опасностей мир, который сулил ему и великие радости, и великие муки. Уж в яранге родных Тиненеут он однажды увидел ее оголенные груди — она первый раз при нем развязала тесемки керкера. И хоть глаза и руки его испытали тогда неземное счастье, боль и дурные предчувствия наползли на него, как тень от тучи. Наползла эта тень и остановилась.
Ниникай был чукчей. Правильно говорил юкагир Пурама, что чукчи-мужчины не считаются с женщинами. И он был бы прав, если б сказал еще, что и многие из чукчанок ничего плохого не видят в том, что становятся второй или третьей женой или спят с гостем мужа. Но как раз это все, как теперь понимал Ниникай, и было самым страшным в его судьбе. Он не хотел, он не мог верить, что Тиненеут станет такой же. Но ведь разве все зависит лишь от нее? Будут гости. Но слепых не будет гостей. Стоит только увидеть, как вздыхает она, как при этом напрягается на груди керкер, чтобы уж ничего кроме не видеть.
Ниникай продолжал пить даже после того, как живот у его невесты чуть-чуть пополнел. Временами он пил потому, что никакого не видел выхода, а чаще совсем по другой причине: думал, что стоит ему по-настоящему пристраститься к горькой воде — и постепенно все в жизни будет казаться проще.
Горькая вода, однако, не помогала. Хуже того, чем сильнее он напивался, тем острее чувствовал, что свою круглолицую Тиненеут он не променяет ни на кого. Пьяный Ниникай бесился и срывал зло на всех, кто был, на его взгляд, неправ, несправедлив или просто противен ему.
…Теперь он женат. Вот только сейчас это случилось. Ниникаю и Тиненеут теперь нечего прятаться. Молодые, красивые, крепкие, любящие друг друга, они отдались страстям, для которых апрельская ночь была куцей, вроде хвостика жирного медведя.
— Ты не здесь кусай мои волосы. За ухом вшей много, — шептала она, едва сдерживая счастливый смех. — Ты косы грызи — там меньше их.
— Мне и вши твои вкусны…
— Подожди. Жарко… Давай немножко поговорим.
— Наговоримся еще. Днем.
— И правда. Говорят, после замужества вши пропадают.
— У тебя к утру их не будет. Вытащи косу…
Они играли, как медвежата, причиняя друг другу ласковую боль и радуясь этой боли. Дружное храпение пьяных гостей хоть и заставляло их разговаривать шепотом, но зато делало еще более счастливыми — эти люди разрешили им все, разрешили и улеглись рядом, как самая надежная охрана от людских глаз и ушей, от пересудов: так надо, на том держится средний мир…
Но охрана все еще спала, и молодым перед утром пришлось сильно встревожиться. В ярангу на четвереньках вполз Пурама.
Если бы Пурама увидел всех до одного спящими, он рухнул бы на шкуры и лишь добавил бы храпу. Он, впрочем, и сделал так, но сперва произошло короткое, однако важное для молодых событие.
Пурама увидел сидящего Потончу. Сгорбленный, одетый в полинявшую дошку, мужичок-купчик почему-то не спал. В нежных девичьих руках у него был крепко перевязанный ремешком кисет, который в момент исчез под полой, как только Пурама показался в двери.
— Что спрятал? — спросил Пурама, не поднимаясь.
— Хе-хе. Не спится, — повернул Потонча молодое лицо, не имевшее, кроме бровей, ни одной волосинки.
— З-золото спрятал?.. Много з-золота натаскал?..
— У Потончи золото? Хе-хе…
