Валерий Губин - Вечное невозвращение
— Вот уж не думал, что кто-нибудь примет всерьез эту галиматью.
— Как видишь, приняли. Пригласили в Америку, у него там что-то вроде лаборатории.
— Фантастика. Очень рад за Толю, но все равно не верю. Скорее всего, дальняя родственница оставила ему в наследство куриную ферму в Неваде. Он теперь кур разводит. Поет им, делая зверскую рожу, и они лучше несутся.
— Ты просто завидуешь.
— Конечно, завидую. Тоже хочу в Америку. Согласен даже индюков разводить.
— Интересно на тебя посмотреть, столько лет не виделись.
— А я тебя видел.
— Когда?
— Только что, во сне.
— Ну и как я выгляжу? Что молчишь? Я знаю, что я здорово подурнела. И даже в чужих снах выгляжу страшновато. Ты, небось, испугался?
Мне действительно стало страшно — откуда ей известно, как она выглядела в моем сне?
— Да нет, очень похожа на Софью Ковалевскую.
— Никогда ее не видела. У меня к тебе просьба. Ты помнишь нашу дачу на Трехгорке? Как пройти к ней?
— Помню.
— Съезди, пожалуйста.
— Что-то надо привезти?
— Нет, просто посмотри. И снаружи, и внутри. Все ли в порядке. У меня неприятные предчувствия. Может быть, ограбили. Или стекла побили. Очень тебя прошу.
— А как попаду внутрь?
— Ключи там же, под второй ступенькой. Пожалуйста, обещай мне, что в ближайшие дни съездишь.
Я обещал, а вспомнил только в конце недели. Твердо решил поехать, но освободился от всех дел только к середине дня. Когда приехал на Трехгорку, было уже темно, хотя не было еще пяти. Шел к даче — слава Богу, горели фонари — и злился на себя за свою уступчивость. Дойдя, обогнул темный дом, и никаких видимых разрушений не обнаружил. Потом нашарил под ступенькой ключи и вошел. В доме было сыро и пахло затхлостью давно необитаемого жилища. Электричества не было, а искать щиток мне не хотелось. В тусклом свете уличного фонаря все показалось прибранным и ухоженным. Так что Маринины предчувствия не подтвердились. Я решил покурить перед обратной дорогой, и, садясь в кресло, увидел в соседней комнате у окна силуэт, похожий на человека, но потом сообразил, что это, конечно же, стоит старинная вешалка с наброшенной одеждой. Я сам на нее когда-то вешал свой пиджак.
Разлегся в заскрипевшем кресле, затянулся сигаретой и почувствовал, как устал за эту неделю. В доме было абсолютно тихо, и не единого звука не доносилось снаружи. Я сидел и наслаждался одиночеством и тишиной. Вспомнилось, сколько веселых часов проводили мы здесь летом, какой шашлык обычно жарил Эдик, долго колдуя над ним во дворе. Вспомнилось, как соседи приходили жаловаться: Толик пел так громко, что они не могли расслышать собственный телевизор. И еще, как Далин читал нам свой очередной опус. Все старательно делали вид, что слушают, некоторые даже кивали головами, а Гензик вдруг начал тихо блеять. Философ несколько раз с недоумением оглядывался — откуда идут такие звуки? Потом понял, запустил в Гензика рукописью, и ушел страдать в глубину сада. Мы долго уговаривали его вернуться за стол — стоит ли обращать внимание на полуграмотного религиозного фанатика. Гензик тогда ударился в религию, бросил аспирантуру, и даже устроился служкой в какую-то церковь возле Шереметьевской усадьбы.
Но вдруг смутное беспокойство зародилось во мне, я никак не мог уяснить его причину, потом понял, что оно связано с этой вешалкой во второй комнате. Я стал смотреть на нее, напрягая зрение: вешалка как вешалка — что тут беспокоиться? Правда, уж очень похожа на силуэт человека, я бы даже сказал, на женский силуэт. Еще через десять секунд я вдруг увидел, вернее, почувствовал, что это все-таки человек. И стоит лицом ко мне. Давно стоит. По спине пробежал неприятный, сильный озноб. Страшно было, как он стоит: совершенно неподвижно и молча.
Но вот он шевельнулся, а потом шагнул в мою сторону. В два прыжка я достиг двери, распахнул ее ударом ноги, и даже не помню, как очутился на улице за калиткой. Там я, пересилив страх, остановился и стал ждать — кто же выйдет из дома. Но никто не выходил, дом стоял такой же темный, без всяких признаков жизни. Тут в голове словно вспыхнула картинка — когда эта вешалка шагнула ко мне, она попала в полосу света с улицы, и я увидел очень коротко остриженные волосы, точно также последние годы их встреч стриглась Марина.
— Марина! — громко крикнул я. — Ну, тебя к черту с твоими фокусами! Оставь меня в покое! И не звони мне больше!
После чего, быстро, не оборачиваясь, пошел к машине. Правда, у меня несколько раз возникало чувство, что кто-то идет за мной, но я не слышал никаких шагов и решил, что это уже мой собственный психоз — последствие недавнего испуга.
Марина не звонила почти месяц, и, видимо, действительно оставила меня в покое.
Однажды я шел по Таганке, вниз, к набережной, мимо скопления коллекционеров — здесь собирались нумизматы со своими медалями, монетами и значками. И увидел Толика-певца. Он держал в руках кусок холщевой материи с приколотыми к ней значками. Я нисколько не удивился, что он здесь, а не в Неваде. В этот пейзаж он больше вписывался.
— Привет, Толик! — бодро поприветствовал я его.
Он смутился и быстро свернул свою материю.
— Чем торгуешь?
— Здесь не торгуют. — Сухо ответил он. — Здесь меняются или получают гонорар за антиквариат.
— Сегодня был гонорар?
— Нет еще. У меня, — он слегка оживился и подобрел, — коллекция комсомольских значков за всю историю СССР. Есть даже значки секретарей ЦК комсомола.
— Что? И секретарей не берут?
— Почему-то нет. По пятницам, я заметил, вообще ничего не берут.
— Ходи по четвергам. Ты Марину давно видел?
— Ты что! Она умерла года четыре назад!
— Был на похоронах?
— Нет, я этих зрелищ не выношу. Неужели тебе не сообщили?
— А тебе кто сообщил?
— Не помню. Кажется, Ира.
— Врет все твоя Ира. Она сказала, что ты в Америку уехал. И теперь в Неваде заведуешь лабораторией по этим своим голосовым связкам.
— Она не врет, это я сам ей наврал. Действительно, приходил американец, расспрашивал, записывал, кое-что обещал, и после этого пропал. А я ей сказал, что все на мази. Опередил события. Но про Неваду ни слова не было. Откуда она взяла про Неваду.
— От себя добавила. Тут за углом приличное кафе. Пойдем, поболтаем.
Толик замялся.
— Я, видишь ли…
— Угощаю…
— Спасибо, а я тебе значок подарю. Бригадира целинного комсомольского отряда. Думаю, он тыщи на две потянет, если решишь продать.
— Спасибо. Буду беречь на черный день.
Когда мы выпили по сто пятьдесят и начали закусывать, я все ему рассказал про Марину.
Он принял мой рассказ близко к сердцу, долго и сокрушенно вздыхал, потом сказал мне с неожиданным жаром:
— Не лезь в это дело! Отойди! Не отвечай на звонки. Сердцем чую — здесь нечисто! Времена такие — все доброе истончилось или вообще исчезло, и нечисть лезет во все возможные дыры. Выходит на поверхность. Сейчас наступает время зла. Ты просто попал под этот выброс.
Я никак не ожидал подобных глубокомысленных рассуждений от Толика. Когда поели, я проводил его на рабочее место, отказался от значка бригадира, и спросил телефон Иры.
— Ира уехала.
— Куда? В Ярославль?
— Ну да. Ты же сам знаешь, а спрашиваешь.
И тут я увидел Марину. Она только что прошла мимо нас по той стороне улицы и удалялась вниз, к набережной. Ее странное вязаное пальто, походка, короткая стрижка — не было никаких сомнений.
— Так ты говоришь — умерла Марина?
— Все там будем, не переживай!
— А это кто идет на той стороне?
Толик охнул и сжал мою руку, потом рявкнул на всю улицу своим страшным голосом, так что все нумизматы повернулись к нему.
— Ма-р-и-и-и- на!
Женщина даже не обернулась и продолжала идти, как шла — ровно и неторопливо.
— Видимо, не она.
— Она, — почему-то шепотом сказал Толик, — любой человек на мой рык обернулся бы, а она даже не вздрогнула. Она мертвая!
— Что ты такое говоришь?
Он снова рявкнул на всю улицу, и с тем же результатом. Стоящий рядом пенсионер схватился за сердце и попросил не орать так громко.
— Знаешь, почему она не оборачивается? — взволновано произнес Толик, не обращая внимания на пенсионера. — У нее лица нет!
— С чего ты взял?
— Точно говорю: у привидений нет лица, просто гладкая белая поверхность. Или страшная маска.
Я вспомнил свой недавний сон.
— Давай, догоним!
— Ну, уж нет! И не думай. Я же сказал: это полоса такая. Скоро пройдет, если не будешь делать лишних движений.
Тут подошел какой-то парень и стал с любопытством рассматривать комсомольские значки.
— Ну, иди, иди, как-нибудь увидимся, расскажешь, — Толик говорил так, будто мы живем рядом, или вместе работаем. А между тем мы не виделись шесть или восемь лет. И, может быть, никогда не увидимся. Но он уже повернулся к парню, и больше не обращал на меня внимания. Я потоптался немного на месте и двинулся назад, к метро. На набережную решил не идти, вдруг она меня там ждет.
