Уходящие из города - Галаган Эмилия

– Ты видел, видел? – шептала Лола, тараща темные глаза, которые и так были у нее навыкате. – Я тебе показывала… видел?

Она так это говорила, будто в тело ее четырнадцатилетней дочери вселился демон, как в фильме «Изгоняющий дьявола», и теперь Анька гоняла по потолку, вывернув голову назад.

Анька написала «Нет войне!» на доске объявлений в подъезде.

– Ты видела хоть раз, чтоб кто-то читал то, что там написано? И потом – не на стене же она это написала. Доска объявлений для объявлений. Там рядом висит «Продам гараж» или что-то вроде того. Это даже не вандализм! Вот мы когда-то…

– Это только наше поколение писало «хуй» на всех заборах. Сейчас дети другие. Мы росли, как трава, а я ее воспитывала.

– Думаешь, ты ее плохо воспитала?

Лола посмотрела на него злобно (когда она так смотрела, он вспоминал, как она дралась в школе – могла схватить учебник и колотить им обидчика по голове, пока страницы в разные стороны не полетят) и сказала:

– У нее там друзья. То есть не только там, а везде… по всему миру, она же у нас современная… И я понимаю, что ей хочется бороться, да и друзья подзуживают на митинги выходить, думают, это весело… Но у нее зрение минус пять. У нее лишнего веса, – тут она понизила голос: всегда стеснялась критиковать дочь и делала это как будто через силу, – килограмм десять. От физкультуры освобождена с первого класса, она ведь даже не убежит от этих… Я очень тебя прошу: отвези ее на дачу вечером в пятницу, а я приеду утром в субботу. Так будет надежнее.

И вот они с Анькой едут за город, где у них есть небольшой домик, когда-то купленный Лолиным отцом. Анька с кем-то переписывается в чате. Иногда опасливо косится на Андрея. Кусает губы. Она симпатичная девочка-подросток (может, чуть пухловатая), с острым носиком и большими темными глазами. Андрей старается ее не рассматривать: ему страшно подумать что-то не то, все-таки он взрослый мужик, а она ему даже не дочь. Неловко. Он начинает смотреть в окно. Пейзаж – пиздец. Снег сошел, и вид – как будто с трупа стянули простыню, которой тот был накрыт. Кривые заборы, облезлое граффити, мусор и грязь.

Аня смотрит в окно вслед за Андреем и вдруг говорит:

– Один раз к моей подружке приезжал парень… откуда-то из Минска. Мы гуляли, гуляли… Ну, я, он, еще девочки… Там, возле Балбесовки, знаешь… И вдруг он стал что-то фоткать на телефон. Какую-то помойку. Не нормальную помойку, а такую, когда все просто накидали… всего. И мы его спросили зачем. А он показал нам знак. Там стоял знак с надписью «Выброс мусора запрещен». А мы его не замечали, как будто нет его, знака, кидали мусор, как все. Этот парень, белорус, хотел над нами посмеяться. Выложить в сеть и написать что-то обидное про русских, которые то ли читать не умеют, то ли что… Я обиделась и ушла.

– Ну и правильно, Ань.

Она замотала головой.

– Правильно было не так. Не так. Я сказала, что он мудак. Раз не любит русских людей, на фига тогда сюда приперся? Нет, я даже не «мудак» сказала.

– Сказала и сказала. Хорош гусь.

– Мы плохие. Мы правда плохие, – сказала она очень тихо, так что Андрей еле-еле услышал.

– Ты это… из-за войны?

– Из-за всего.

Андрей не стал спорить, сказать ему было нечего, да и обстановка не располагала. Аня включила плейер и вставила в уши наушники. Андрей понял, что останется без музыки: не взял наушники – наверное, потому что как старший должен быть настороже, то есть поддерживать связь с реальностью. Если слепой ведет слепого, то оба упадут в яму. (Вообще, скорее всего, Андрей забыл наушники в кармане зимней куртки.) Ужасно хотелось узнать, что слушает Анька. Какую-нибудь Клаву Коку? А может, Рахманинова? Молодежь непредсказуема.

Когда нет музыки, тобой овладевают голоса. Не из головы, а из реальности, но от этого не менее ирреальные.

Бабский, перекрывающий все и всех:

– Я ей так и сказала: хорошо, что Россия встает с колен. Так этому Западу и надо! Столько лет национального унижения! Справимся, справимся! Мы вчера банку солений открыли. Я смотрю: огурцы с помидорами. Думаю: батюшки, так только покойная мама закатывала – огурцы с помидорами вместе. А она ведь уже пять лет как померла! Это у нас такие запасы! Да нам одних закаток хватит лет на пять вперед. Пусть берут измором, никто не испугается. Мы и не через такое проходили. Нечего нашей стране палки в колеса ставить! А вы, молодежь, может, наконец за ум возьметесь, поймете, что для вас главное. А то променяли родину на эти как их… айфоны!

Мужской, тихий, вкрадчивый:

– Я же говорю: не все так однозначно. Люди, которые у руля, знают побольше нашего. Нам далеко не все открыто, далеко… Ну и как мы можем судить о том, чего не знаем? Есть причины, и причины серьезные, иначе бы разве он начал войну? Не-ет, он не дурак, о чем ты говоришь, дураки – это мы с тобой. Дурак власть не удержит, она у него, как рыбина, из рук выскочит. Никто его за столько лет не переиграл. Да, людей жалко, кто бы спорил. Это плохо, даже ужасно, не побоюсь этого слова. Но – раз так надо, значит, не было других вариантов, ты пойми… Это наша с тобой страна, какая бы ни была, наша, от нее не отречешься! Только хуже себе сделаешь. Мы только здесь и нужны, поэтому и держаться должны за это «здесь», а не лодку раскачивать…

Женский, из того типа голосов, то ли смелых, то ли бесстыжих, которые всегда говорят в общественных местах о чем-то мучительно личном:

– Обострение у нее, в дурку увезли. Я тебе еще не рассказывала? А, ну значит, это я не тебе рассказала. Да, в дурку, по скорой увезли… Оказывается, она с детства верила, что инопланетяне ее когда-то похитили и что-то в нее зашили, какой-то прибор… Она вроде раньше лечилась, в молодости, потом ее отпустило. А сейчас вот такое, тут и нормальный тронется… У нее и жахнуло. Говорит: излучатель заработал. Да, тот излучатель, который ей еще тогда вшили, сейчас включился и заработал. Орала, что нужно ее убить, вскрыть и достать излучатель, иначе скоро всем конец. Рванет – и всю землю разнесет. Резала себя, искала излучатель. Да, беда… Думаю, сейчас таких много будет…

Уже сойдя с электрички, Андрей заметил, что Аня плачет. Все лицо в слезах. Она плакала так тихо, что он не заметил этого, хотя всю дорогу она сидела рядом, на одной с ним скамье.

– Анечка, ты что… – Он не мог ее обнять. Просто не мог и все. Все-таки он – чужой взрослый мужик. Ему было неловко даже от того, что он назвал ее Анечкой.

Она замотала головой.

– Тебе что-то злое написали? Угрожали? Обвиняли?

Она еще сильнее замотала головой.

– П-просто заб-блочили, – сказала она наконец и добавила: – Л-лучше бы… л-лучше… к-кто-нибудь меня п-проклял. Уд-дарил! Уб-бил! Убил к чертовой матери!!!

Истерики Андрей умел только игнорировать (Светка, его бывшая жена, считала это неуважением к ее эмоциям).

– Пошли, Ань. Надо еще дом согреть. Пошли, темнеет.

Они шли через оттаявший лес по тропинке, засыпанной рыжей хвоей и старыми шишками. После города воздух казался настолько свежим и чистым, что было стыдно им дышать. Сосны смотрели на них с высоты небес и, как надеялся Андрей, не видели всего того мусора, которым был завален лес. Хабарики, пластиковые стаканчики, целлофановые пакеты и даже прокладки (как они везде оказываются?). И – пролески. Кое-где уже распустились первые цветочки. Их было мало, трудно заметить, но кое-где…

– Смотри, – сказал он Ане, – вон.

Аня по-прежнему плакала, и поэтому не сразу их увидела.

– Цветочки, – наконец тихо сказала она. – Маленькие какие. Как звездочки. Звезды-самоубийцы. Похолодает же… замерзнут насмерть.

Ее излучатель еще не включился. Андрей шел и думал, что, возможно, ядерная война не так уж страшна. По крайней мере тогда уничтожат все излучатели, все до единого. Не будет больше трусов, дураков, слабаков и прочих.

Ничего не будет, пока после многолетней зимы не пробьются посреди мусора и сухой хвои первые цветы.

У него есть все

Влад закончил филфак Заводского педа, а Славка – Бауманку, да еще с отличием. Нашел работу в столице, женился на москвичке и произвел на свет (при помощи жены, конечно) одного за другим двух сыновей, но и на этих достижениях не остановился – перебрался в Штаты и забрал к себе маму, которая с удовольствием вызвалась нянчить внуков. Местные няньки дорогие, а Славка тот еще жлоб.