Уходящие из города - Галаган Эмилия
В первый раз Олеська втащила ее в ванну, еще не понимая, во что ввязалась. Вымыла ее с горем пополам: поливала из душа, терла мочалкой в тех местах, до которых мать сама не доставала. Корова расслабилась, разомлела в теплой воде, что-то забулькала себе под нос. А потом, когда Олеська смыла с нее пену, окзалось, что встать и выбраться из ванны она не может. Огромное мокрое скользкое тело не так просто вытащить из ванны. Она не могла встать, нелепо ворочалась, скользила, хихикала и хныкала, а Олеська тащила ее и тащила, как бегемота из болота, выбиваясь из сил. В конце концов пришлось что-то изобретать: Олеська полезла в книжный шкаф и достала несколько томов энциклопедии (не пропиты потому, что никому не нужны), потом – том за томом – стала заталкивать под ее зад, пока наконец не получилось так, что Корова сидит на возвышении, достаточно устойчивом и нескользком. Дело сдвинулось с мертвой точки: Корова смогла поднять ногу и перебросить ее через бортик ванны. После этого Олеська запретила Корове забираться в ванну целиком: мать садилась на решетку, на которую обычно ставили таз для стирки, и Олеська окатывала ее водой из душа.
– Олесенька, я погуляю с Арчи? – заискивает. Видимо, есть план с кем-то напиться. Такое было уже не раз: пойдет с псом, вернется пьянющая – и хорошо, если в тот же день, когда вышла. И если пес с ней.
– Я сама его выгуляю. Ты иди поешь, я супа сварила. И можешь спать идти.
– Суп с чем?
– С овощами. Пшенный.
– Хороший супчик! Тебе оставить?
– Как получится.
Олеська слышала, что псы радостно реагируют на слово «гулять», но это не про Арчи: он слишком стар. Его оставила у Олеси Лу, когда уезжала в Штаты. Он уже тогда был старый. Большой, старый, облезлый. Рыжевато-белый пес, который все время тяжело и грустно дышит.
– Я… я… – когда Лу говорит «я», эта буква становится не то что последней в алфавите – она становится отстающей от алфавита, плетущейся где-то шагах в десяти от «ю», как сама Лу когда-то в школе на физкультуре. – Ты же знаешь, я боюсь собак, тем более больших, но… Я его на улице нашла, шла с учебы, погода плохая была, тучи такие… он сидел такой грустный… я представила, что вот дождь пойдет, он еще и мокрый будет, и я…
– Решила, что грустный и мокрый – это уже чересчур.
– Да. И еще голодный.
– Ты тоже была голодная?
– Не помню. Наверное. С учебы шла.
– Ну?
– Я к нему подошла и сказала «пойдем», и он пошел. Взял и пошел за мной. Я решила, что это знак. А дома Никита его помыл в ванне. Мы его расчесали. К доктору свозили. Подлечили. Потратились сильно, но это ничего… Главное – он почти здоровый. Только старенький уже… Назвали Арчи. Он добрый-добрый. Не кусается.
– От старости, может.
– Что?
– От старости не кусается. Сил нет.
– Может. – Лу задумалась, поводила глазами. Говорят, глаза зеркало души. Куда там. Отличница, медалистка, лучшая студентка, а глазки овечьи. – Он хороший, Олесь. Ест много, но его надо ограничивать, чтоб не случилось ожирения. Это плохо для собаки. Ему и двигаться надо много. Мы его заберем потом, обещаю. Не думай, что я… Поверь! Просто пока нет возможности. Мы даже квартиру снять не сможем, только если с кем-то пополам, понимаешь? У нас денег в обрез. И билеты куплены уже, через неделю вылет.
– В Штаты?
– Да. Мне предложили место, и я… Никита, правда, не знает, как там устроиться… он музыкант, но, может…
– Значит, ты хочешь оставить у меня пса? Беспородного, старого, приблудного пса, да?
– Он хороший. Но – да.
– Ладно. Приводи его. Посмотрим, как я с ним справлюсь.
– Тебе никто не помогает? Ты ни с кем сейчас не… – лепечет Лу. Она уже несколько лет как замужем, но тема отношений и – о ужас – секса для нее все такая же «взрослая»: мнется и жмется, выговорить стесняется.
– Мне нужны только красная помада, крепкий кофе и квартира в Петербурге.
– О!
– Я на первый взнос откладываю. Продала старый дом в Болотном Роге, но это только половина. Спасибо Сергею, он риелтор, помог продать…
– А я Лолу Шарапову недавно видела, у нее дочка уже такая большая! На нее похожа… А мы с Никитой пока решили подождать. Вот, видишь, даже собаку себе позволить не можем, не то что ребенка…
Лу долго благодарила. Дала денег на прокорм псины (тогда показалось – много, но эти деньги Арчи проел где-то за месяц, а писать Лу и просить еще Олеська не стала: она никого ни о чем не просила, тем более всяких предателей родины). На пятый этаж пес уже тогда поднимался без восторга, а дальше и вовсе стал всеми силами саботировать подъем. Каждый раз приходилось устраивать пляску с бубном. Сядет у подножия лестницы – и ни с места. Олеська сперва тянула за поводок, потом толкала пса – ни в какую. Как-то раз Корова, сочувственно наблюдавшая за ее усилиями, предложила:
– Может, пойти домой и взять покрывало? Положим его на покрывало, возьмемся за концы и понесем.
– Нет. Это старый ленивый пес. Но вполне живой. Он смирится с лестницей и пойдет.
Они подождали еще минуты три, потом Олеся снова дернула за поводок – и пес пошел. Шаг за шагом, переваливаясь с лапы на лапу, тяжело дыша и тихо клацая когтями. Все дело в смирении. Только в нем. Она смирилась, и поэтому одолеет эту чертову лестницу. И будет наверху, на самом верху. Только своими ногами можно подняться наверх.
Все самое лучшее когда-нибудь будет принадлежать ей.
Излучатель
В каком году это было? Лет десять назад, что ли. Или позже?
В такое же время весенних заморозков Андрей стоял на платформе и ждал электричку. Так он ездил каждый день, туда-обратно, тратя на дорогу около двух часов. Он стоял на платформе, но в то же время был, по обыкновению, где-то не здесь, трудно сказать где. Прячась от мира, он уходил в мысли, как ребенок уходит в рассматривание узоров ковра, когда лежит на кровати и не может уснуть, потому что за стеной орут друг на друга родители. В наушниках играла музыка, какое-то старье – Андрей застрял в девяностых – «Агата Кристи», «Сплин», «Танцы минус». Прохаживаясь по платформе взад-вперед, иногда подходя к самому ее краю и всматриваясь в горизонт (все привыкшие ждать транспорт владеют этим умением не видеть сейчас, стараясь заглянуть в потом), Андрей думал о чем-то – и ни о чем, как вдруг перебор гитарных струн в голове заглушил вопль:
– Файер!!!
Он вздрогнул от неожиданности и понял, что чуть не упал вниз, на рельсы, а потом, переведя взгляд на соседний путь, увидел – ехал эшелон с танками и бронетехникой. Андрей обернулся: в нескольких шагах от него стоял сильно датый мужик и махал руками, крича «файер!» – в одиночку, дико и уродливо.
Куда это все едет? Впрочем, весна, 9 Мая на носу. Парад. В душе взметнулась тревога – и страх, тот глупый необъяснимый страх, который иногда накатывает ни с того ни с сего – когда, бывает, смотришь с моста в воду, и шарахает в голове «а вдруг мне суждено утонуть?» – и видишь перед собой распахнутую могилу, хотя просто смотришь на уточек, плавающих в пруду глубиной по пояс взрослому человеку.
На платформе, кроме Андрея и того мужика, никого не было. Танки ехали мимо бог весть куда. Андрей знал, что мир неспокоен, но его это волновало мало. Ему казалось, что с миром у них нейтралитет: они друг друга взаимно не замечают.
Теперь они с Аней, дочерью Лолы, ехали на дачу.
Электричка битком, все толкаются – как заведено, молча. В Заводске вообще редко кричат, в основном огрызаются сквозь зубы или стараются побольнее наступить на ногу. Быть может, привычка не кричать выработалась из-за того, что никто не помнит случая, чтоб его услышали, а может, в каждом лежит такая усталость, что тратить силы на крик кажется неэкономным. Пробившись сквозь толпу, Андрей с Аней даже смогли сесть. Андрей вез падчерицу (ужасное слово) подальше от города на выходные. По официальной версии, Аня ехала на дачу, чтобы провести длинные выходные, любуясь на пробуждающуюся природу и слушая подкасты на английском. По неофициальной версии, Андрей вез Аню подальше от города, чтобы она не натворила бед: не вышла на митинг, удрав от матери, которая вполне резонно опасалась за ней не уследить.
