Уходящие из города - Галаган Эмилия

В самоизоляцию единственной радостью стали поездки к мастеру маникюра и парикмахеру. Олеся не хотела запускать себя; дашь волю неряшливости – все, до свидания, порядок, через пару дней ты чучело с обгрызенными ногтями и сальной головой. Людям ведь только дай возможность расслабиться, и они тут же начинают вести совещания в зуме, сидя перед экраном в одних трусах и нарядной блузке. Никакой эстетики, сплошное торжество Лолки Шараповой.

Олеся выходила из дому поздно вечером, а то и ночью, когда не работали проклятые громкоговорители – не орали, что надо сидеть дома. Пустые улицы и детские площадки, затянутые желто-черной лентой. Одинокие собачники да алкаши, пробирающиеся в ларьки, где в обход закона можно купить алкоголь после 23:00. Олеська гуляла подолгу, прячась в ночных тенях, как злой дух. Во тьме белели притоптанные к асфальту или повисшие на ветках деревьев медицинские маски.

Недавно посреди ночи она зашла в круглосуточный супермаркет (слава богу, к тому моменту истерика со скупкой гречки и туалетной бумаги схлынула; на полках снова было все), и в очереди к кассе увидела перед собой сгорбленную фигуру в куртке, какой-то мятой, бесформенной, страшной. Словно почувствовав ее взгляд, фигура обернулась, глаза над маской – воспаленные, с опухшими веками и отсутствием всякого проблеска узнавания.

– Лола, привет! Ты как?

Голос из-под маски ответил, как из другой вселенной:

– Мама умерла от ковида.

– Мои соболезнования.

Она кивнула, взяла корзинку, забыв перегрузить покупки в пакет, и вышла из магазина.

Когда Ян, бывший то ли возлюбленный, то ли просто сожитель, напившись или одурев от изоляции (или и то и другое), написал ей в личку ВК: «Олесенок, встретимся?», – она ответила: «Нет» и заблокировала его, не ощутив ни злости, ни радости (а ведь когда-то так тешила себя надеждой, что он одумается, осознает, кого потерял, и тогда она отведет душу, упьется местью). А сейчас ей было все равно.

Нет вечной вражды.

Нет вечной любви.

И ковид не вечен.

Уходим, уходим, уходим

Лу поняла, что надо уезжать, а Никита согласился – он вообще всегда был за все хорошее против всего плохого и во всем поддерживал жену.

Она ехала в питерском троллейбусе (так и не полюбила этот город, но научилась терпеть), с одной учебы на другую – взялась за дело со старательностью вечной отличницы – ехала, а на площади был митинг. Очередной митинг. Лу знала, что люди, которые там стоят, – правы. Ну или не правы, но все равно достойны того, чтобы их выслушали, как достойна этого сама Лу и любой критик этого романа. Троллейбус притормозил, Лу посмотрела в окно и увидела росгвардейца в балаклаве и шлеме. Первое и единственное, что она подумала: страшно. Она не стояла на площади с транспарантом, а ехала с учебы на учебу, но ей стало страшно, потому что только что она пожалела митингующих и подумала, что они, скорее всего, правы. И еще Лу подумала, что впервые за много лет, когда она посмотрела на человека, ей не стало интересно, как его мама звала в детстве, любил ли он мультик про Кота Леопольда или считал его бесячим, подписывал ли он валентинки, которые так и не решился отправить, регистрировал ли первый в жизни почтовый ящик, используя в качестве логина свое имя и дату рождения, стеснялся ли своего фото в паспорте, кричали ли ему «лысая башка, дай пирожка», когда он побрился наголо, говорил ли он «да мне пох», когда ему было совсем не пох… Она ни о чем таком не подумала, а только о том, что ей страшно. Такое с ней было в первый раз. И она поняла: надо уезжать.

Когда Лу сбивчиво говорила об этом Никите, разуваясь в коридоре, он ее понял. Повесил на вешалку ее крутку и сказал:

– Мы уедем.

И Лу поверила. Хотя, конечно, сам Никита не мог ее никуда увезти: он работал то официантом, то в салоне МТС. Но у Никиты было нечто другое, чего не было у суетливой, вечно напуганной Лу: он ничего не боялся и никуда не торопился. Никита всегда доверял жизни настолько, насколько это вообще возможно. Если бы воздух превратился в воду, он стал бы дышать водой.

– Когда я с работы вылетел, ну… там была такая история, что начался кризис и кого-то надо было сократить, у другого парня была семья, а девочка, которую только что взяли, сильно плакала… я решил сам уйти и ушел… подумал: ничего искать не буду, просто не буду и все, и, знаешь, не искал ничего, у меня деньги были, откуда-то были, просто что-то лежало в карманах… я выходил из дома и шел в кино, в наш старый кинотеатр, который на Советской… покупал билеты на все сеансы и сидел там весь день. Иногда в зале сидело два человека – я и еще кто-то. Я смотрел одно и то же, и не надоедало. Как-то иду домой, а у меня телефон звонит… то молчал-молчал, а тут зазвонил… один приятель, ему надо было вынести шкаф… я пошел помочь, а уже у него встретил другого парня, ему надо было помочь на даче сарай разобрать… я поехал, там заплатили немного, ну и вроде я подружился с другим парнем, который меня на лето пристроил в бригаду озеленителей… цветы сажали, просто ад был, так уставал… но заработали неплохо… и вот так оно с тех пор постоянно… всегда что-то находится, какой-то выход… если надо уехать – мы уедем, везде люди живут.

Как только Никита это сказал, Лу ему тут же поверила, выдохнула и обняла его – настолько крепко, насколько могло это сделать маленькое слабое существо вроде нее. Конечно, они уедут. Конечно, Никита найдет выход. Хотя потом место в американской компании получила Лу, а Никита поехал с ней как член семьи, Лу понимала, что без него у нее ничего не вышло бы. И когда мама поднимала брови, говоря, что Лу связалась с человеком, который ей, перспективной айтишнице, не пара, она только улыбалась: без Никиты не было бы в ее жизни никакого IT. Именно он вдохновил Лу закончить учебу. Сказал:

– Учеба – это сложно, особенно вот такая, заковыристо-математическая. По-моему, тут, если ты хоть как-то справляешься, это уже хорошо. Невозможно быть самым лучшим, можно быть просто… ну, нормальным. Да и вообще по крутизне трудно превзойти пирожок с вишней из «Мака».

Лу подумала, что надо восстановиться в универе. Или перепоступить, если не получится восстановиться. Да, будет тяжело, но ведь правда, важно быть не лучшей, важно быть просто хорошей, даже просто нормальной, даже просто быть. Нельзя дальше жить, работая где попало. Где-то у нее не ладилось с кассой, где-то было слишком тяжело физически, а в магазине, куда она устроилась от безысходности, на нее без конца орали – то начальство, то покупатели.

Так Лу вернулась в Политех. Это было тяжело, к тому же она решила основательно взяться еще и за английский, который был у нее в глубоком завале еще со школы – учителя часто менялись: Мария Иммануиловна сломала шейку бедра, Асмик Ованесовна вышла замуж и уехала, полгода английский вела Ольга Борисовна – просто давала задание по учебнику и уходила, а класс бесился весь урок.

Никита тогда подрабатывал всякими халтурами. Они кое-как сводили концы с концами. У каждого были свои терзания – Лу ныла:

– Ничего не получится. Ты же видишь, я ни с чем не смогу справиться. Я тупица и хуже всех.

Никита спорил:

– Хуже всех – я. Хочешь устроим драку за первое место?

Она смеялась, а он продолжал:

– Послушай и скажи, есть какой-то ритм в капанье воды из крана или нет? Мне кажется, это какая-то мелодия, но я не могу сказать какая.

Лу слушала и не понимала: только-только в мелодии намечался хоть какой-то лад, как она тут же сбивалась, ломалась – и казалось, что никакого ладу нет, выходило, что Yesterday превращается в «Калинку-малинку». Весь вечер они сидели и слушали кран, и Лу забывала о том, что у нее ничего не получится, она ни с чем не справится, она тупица и хуже всех. Они ели плохо сваренные макароны с дешевым, неплавящимся сыром или заказывали пиццу по акции, и им было хорошо: они верили, что любой купленный ими лотерейный билет станет выигрышным.

Это ребенка вынашивает одна женщина, планы же может вынашивать сразу несколько человек, и Никита с Лу тому подтверждение: они вынашивали идею отъезда вдвоем, с огромной любовью и нежностью – и хотя результат явился на свет чуть раньше срока (2022 год заставил поторопиться), но они все равно справились.