Уходящие из города - Галаган Эмилия
Свобода
Как и многим детям, Лоле когда-то задавали вопрос: «Девочка, ты кого больше любишь – папу или маму?» – «Ма-а-аму! – прокричала она тогда. – Мы с папой любим ма-аму!» Никто не понял ее ответа. Она сама вспомнила о нем внезапно, в тот страшный февральский день, до мертвенности синий, когда ей отдали урну с прахом матери. Папа, Андрей и Бу ждали ее в машине, и она шла к ним сквозь синеву вечера, словно плыла по морю. Мама умерла внезапно, новая болезнь схватила ее в числе первых. В Заводске еще никто не верил в ковид – а мама уже умерла от него. Всегда в авангарде.
Лола считала маму красивой, потому что так думал папа, а папа не мог ошибаться. Хотя никакой особенной красоты в маме не было, только ум и воля. Острый нос, серые глаза и пепельные из-за седины волосы. И сломанный передний зуб. Ах да, она же не так давно его вылечила, дорого. Но в памяти мама так и осталась со сломанным зубом. Зато без очков. Пару лет назад ей прописали очки, но она редко их надевала: они постоянно терялись, она забывала, куда их положила. А как она сломала ногу на митинге? Потом прыгала по дому на одной ноге – и вот этот крик: «Косты-ы-ыль! Никто не видел мой косты-ы-ыль?» А потом – онкология. Лола вспомнила, как они возили маму на химию, ее голое лицо – и брови, и ресницы выпали – и вымученную улыбку. Но даже тогда она победила. А тут это… новая болезнь, какая-то в сущности фигня вроде гриппа и… Ослабленному организму не хватило сил. Но мама боролась; все те дни, когда лежала на ИВЛ, она боролась. В этом была она вся, за это Лола и любила ее, этому мама и пыталась ее научить.
Когда-то в детстве Лола с Полиной часто шастали по Балбесовке. Те места считали не слишком безопасными, но это и манило. Можно было слоняться, пока ноги не собьешь, искать всякое интересное. Яблоки с древа познания добра и зла, воду из колонки бессмертия и высоченную крапиву, в которой живет мелкий божок Обидка. Можно пререкаться с местными, обзываться, кидаться лопуховыми колючками, а потом выбирать их из волос, смеясь и матерясь. Это Полина с Лолой один раз утопили в колодце ведро – нечаянно, это они оборвали астры и георгины в палисаднике у бабки-эстетки – Лола перелезла через забор, нарвала цветов и подарила Полине букет, это они написали: «Тут живет сволочь» на заборе у того мужика, что жил возле поворота. Он часто бил свою собаку. Тут многие держали собак, но в основном относились к ним хорошо, кормили и отпускали с цепей на ночь, чтоб псы глотнули свободы и размяли лапы. А этот мужик не отпускал, а иногда еще и бил. Просто так, без причины. Он был сильно пьющий. Жена от него сбежала, а собака не смогла. Она плакала – все слышали из-за забора. Его злобные рыки, удары палки и жалобный скулеж. Нельзя было это так оставить!
«Тут живет сволочь». Лола верила, что поступает правильно – и в то же время боялась. Вдруг этот мужик ее вычислит? И побьет, как собаку? Или пойдет в школу и пожалуется директору, и ее выгонят? И мама, что скажет мама? Вдруг она ей не поверит? Вдруг подумает, что она просто так написала, оклеветала человека? Как назло, мама проходила мимо этого забора довольно часто: там рядом жила тетка, у которой они брали на реализацию в магазин молоко, яйца и тушки домашней птицы. Мужик, кстати, надпись проигнорировал: не стал даже закрашивать – то ли ему было плевать, то ли он решил, что сволочь звучит гордо, а может, так залил очи, что и читать разучился.
Через несколько лет, зимой, возвращаясь от Полины, Лола сильно упала. Какой-то малолетний дебил пошутил – оставил на дорожке целлофановый пакет, наполненный водой, почти прозрачный, замерзший в ледяную глыбу. Она и не заметила – споткнулась, упала, джинсы разодрала, колено сбила до крови. Пришла домой злая, как сатана.
– Если б мне этот говнюк малолетний в руки попался… я б его та-ак пнула! Оборзели малолетки! – Лола уже забыла, что пару лет назад они с Полиной были такие же хулиганки, если не хуже.
– Лола… – Мама подошла близко-близко и заглянула ей в глаза. – На тебя напали?
Ее взгляд был такой неожиданно серьезный, что Лола не смогла сдержать смех.
– Н-нет, н-нет, к-конечно!
– Точно? – Мама все так же пристально на нее смотрела.
– Да точно, точно…
– Ну, хорошо.
Может, будь Лола младше, на этом разговор и оборвался бы, но ей было уже четырнадцать – и появилось понимание, что просто так не задается ни один вопрос в мире. Она догадалась:
– Ма-а… на тебя нападали?
Просвет среди туч в сознании стал шире; по маминому лицу – по несвойственной ему тени ужаса – Лола поняла: да. Потом такую тень на мамином лице она видела только однажды: после онкологического диагноза.
– Нападали? Когда?
Мама посмотрела куда-то в сторону:
– Давно. Шла вечером, смеркалось уже. И какой-то… мальчишка, может, твой ровесник. Сбил с ног, навалился. Я его изо всех сил оттолкнула. Он и убежал. Я еще и крикнула со всей мочи. Он испугался, видимо. А может, разглядел, что я старая, и передумал насиловать. – Она улыбнулась, тень ушла с лица.
– Ты не была тогда старая и сейчас не старая! А этого говнюка надо… – Лола топнула ногой, и разбитое колено тут же напомнило о себе резкой болью.
– Не важно. Все хорошо окончилось. Я только испугалась очень. А ты там шастаешь…
– Ма-а… почему ты не рассказала…
– Ты была готова мстить за собаку, которой даже не видела… Всюду лезла, маленькая, отважная, без царя в голове… что бы ты сделала – стала бы осторожнее? Или написала бы у него на заборе «Здесь живет сволочь»? Или еще похлеще?
Лола растерялась:
– Про сволочь – как ты узнала? Я ведь даже почерк изменила. Специально «ч» написала печатное.
Мама захохотала:
– Ой, конспираторша! Ты написала без единой ошибки: «здесь» через «з», «сволочь» с мягким знаком. В Балбесовке! Там «жывет» через «ы» ничтоже сумняшеся написали бы… Ой, не могу!
Лола подошла к маме и обняла ее.
– Ма-а-а… я такая тупа-а-ая…
– Не тупая, наивная…
– А почему ты не заявила на него, мам? Ведь преступников надо сажать!
Мама посмотрела в ее глаза и тихо-тихо сказала:
– Я заявила на него папе. Только никому-никому не… Он с ним поговорил. Только никому-никому не…
Лола закивала.
– Мы всегда должны бороться. Теми силами, что у нас есть, – говорила мама, – бороться за свои честь и достоинство. За свободу. Как можем.
Если бы мама не умерла в числе первых, она бы боролась с масками и вакцинацией. Или – за маски и вакцинацию. За что-то обязательно боролась бы. Писала бы огромные посты в соцсетях, выходила бы на митинги. Она бы боролась, и поэтому ковид убил ее в числе первых. Не потому, что она была ослаблена после химиотерапии, нет. Потому что ее надо было устранить, как опасного врага.
По документам, маму должны были подхоронить к прабабушке, но папа, Лола, Андрей и Бу выехали за город, чтобы там, где никто не видит, дать ей свободу. Урну можно подхоронить и пустую, никто не проверит.
Все было таким синим, что казалось нереальным, и сами они, люди на земле, будто вмерзли в лед. Нет ничего – иных миров, загробной жизни, ангелов и чертей – есть люди, лед и пепел, уносимый ветром в февральскую ночь.
Вечное сияние 9 «А»
Окончательно разобрать хлам в квартире Олеся смогла только в самоизоляцию. Добралась даже до антресолей над кухонной дверью, благо на балконе нашлась стремянка. На эти антресоли никто не заглядывал лет тридцать; в любой квартире, где живут достаточно долго, есть такие антресоли – как и в любой памяти (аксиома неприятного прошлого).
Там обнаружился разного рода хлам: старый чугунный казанок, несколько щеток для обуви и окаменевший крем в баночке-шайбе, кипа целлофановых пакетов, клубок переплетенных детских колготок, напоминающий ком паразитов, и большая картонная коробка, а в ней – сапоги.
В семидесятых Корова ездила по турпутевке в Чехословакию, в Прагу. Тогда она еще не была Коровой, не была даже Олесиной матерью, а была молодой девушкой, которой хотелось посмотреть мир и показать ему – себя. То, что она показывала, сохранилось на фото. Не особенно красивая, невысокая, уже тогда склонная к полноте (слава богу, Олеська этого не унаследовала). На всех фото – в коротких платьях. Старалась, модничала, демонстрировала ножки (не без успеха, в итоге все-таки замуж вышла, пусть и ненадолго). И вот поехала в Прагу. Единственный раз в жизни побывала за границей.
