Евгений Городецкий - АКАДЕМИЯ КНЯЗЕВА
– Князева ты напрасно в анархизме обвинил. Он, как я понял, вовсе не против дисциплины, он против слепого повиновения…
– Коля, я все понимаю, но где грань? – живо спросил Павловский. – Кем она обозначена? Надо высокую культуру иметь, высокую нравственность, чтобы различать эти понятия. В общем и целом мы такой культуры еще, к сожалению, не достигли, поэтому примем как рабочую гипотезу, что дисциплина – штука однозначная и неделимая. Как в армии, согласен?
В тот же день Князева пригласил к себе Нургис. Долго тряс ему руку, поздравляя с восстановлением в прежней должности, потом сказал:
– Я думаю, вы заслужили небольшой отдых. В фонды вам случайно не нужно? Найдется дело – я тоже так думаю. Вот и отлично, поезжайте завтра же. Приказ на командировку я издам.
Вечером Князев устало рассказал Ларисе о решении комиссии относительно своей персоны, принял и ее поздравления, самые бурные, но, кажется, последние. За ужином Лариса была оживлена, жалела, что нечем отметить такое событие, настраивалась, судя по всему, на долгий разговор, и тогда Князев сказал про командировку. Пора было кончать эту идиллию, они и так уже далеко зашли в своих откровениях.
Он стал рассказывать, что такое геологические фонды, в которые он едет: что-то вроде библиотеки, только там не книги, а машинописные отчеты, и его отчеты там за все годы хранятся, и бывают забавные ситуации, когда, допустим, автору не выдадут в фондах собственный отчет, если у него нет на это специального разрешения… Затем на том же дыхании, с тем же искусственным оживлением сказал:
– Потом вернусь, проведу быстренько защиту – и махну в поле, сменю Володьку.
И сразу же, не дав Ларисе опомниться, принялся рисовать ей, как хорошо в тайге весной, как ослепительно блестит наст, какое небо, какие дни погожие стоят, теплые: «Раздевайся до плавок, клади на снег полушубок и лежи загорай…»
Он умолк и смотрел в пространство, воображая себе всю эту роскошь. Лариса машинально помешивала ложечкой остывший кофе и боялась пошевельнуться, моргнуть, чтобы не пролить вставших в глазах слез… Милый ты мой скандинав с холодной кровью, ну чем же пронять тебя?! Завтра, чуть-чуть послезавтра – и все? И все. Закрывайте салон, гражданка Матусевич, проводите переучет и не тешьте себя впредь иллюзиями. Этот мужчина не про вашу честь.
Лариса безымянным пальцем выдавила слезы к уголкам глаз, незаметно смахнула их.
– И когда же вы вернетесь из тайги?
– В сентябре.
– Почти полгода. – Она печально покачала головой. – Я к тому времени получу квартиру, коммуна наша прекратит существование. Приедете с поля – вас встретят холодные отсыревшие стены. Из каждого угла на вас будут смотреть тусклые глаза одиночества. А Матусевича встретят теплая ухоженная квартира и заботливая женушка… А вы будете приходить к нам в гости и…
– И греться в розовых лучах вашего семейного счастья.
– Разве вы не уверены, что я могу заставить себя быть хорошей женой?
– Не надо, Лариса, – попросил Князев.
– О, вы уже смущены. Застенчивые нынче мужики пошли. Такие застенчивые, что с бабами ролями поменялись. Не они баб выбирают, а бабы – их. Матриархат, батенька мой. Может быть, под нашим руководством в мире, наконец, восторжествует гармония. Хотя… Мы пока в своих семьях не можем добиться гармонии.
– Что это такое – семейная гармония? – едко спросил Князев. – Как она выражается и с чем ее едят?
– Это вы, Александрович, у вдовых старух спрашивайте. Они все знают.
– Мрачновато вы шутите, Лариса.
– Ничуть не мрачно. Все по статистике. Мужчины живут 68 лет, женщины – 74.
– Александр Грин семейную гармонию так понимал: «Они жили долго и умерли в один день»
– Он был идеалистом, ваш Грин.
– Идеалистом? – с ударением переспросил Князев.
– Не в том смысле, что не материалистом, а в смысле идеализации… Да ну вас!
– Так на чем мы остановились? – спросил Князев.
– Тема исчерпана. Предлагайте новую.
– Да нет, не исчерпана. Вы тут мне рисовали мрачные перспективы, плесень по углам…
– Ага, испугались! То-то же. Но вы не пугайтесь. В один прекрасный день у вас появится молодая очаровательная хозяйка.
– А вдруг не появится? Я, может, в этом вопросе тоже идеалист.
– Появится, никуда вы не денетесь. Не вы ее найдете, так она вас.
– Ваши бы слова да богу в уши.
– Что, надоело холостяковать? Жениться охота? Ну-ка, ну-ка!
– Что значит «охота жениться»! Это не тот случай. Жениться можно хотеть на определенной женщине. А те, кому вообще «охота», так они же не выбирают, хватают, что первое попадется, а потом всю жизнь маются.
– А, все равно! – Лариса махнула рукой. – Вам, мужикам, жениться – раз плюнуть. А таким, как вы, – особенно. За вас любая пойдет. А вот у меня была подруга…
Лариса налила себе еще кофе, потянулась кастрюлькой к чашке Князева, тот накрыл чашку ладонью.
– Так вот, была у меня подруга. Умная девочка, и как все умные – некрасивая. Перевалило ей за тридцать, возраст критический, а шансов на замужество – ноль. Девочка была с запросами, с хорошим вкусом, таким всегда труднее. Понимала, что ее ждет: еще год-два – и даже родить не сможет. И что она сделала…
Лариса прихлебнула кофе, а Князев ждал продолжения.
– Завербовалась на северную стройку, устроилась врачом в медпункте. Присмотрела себе крепкого мужичка средних лет, простых здоровых кровей. Дала ему понять, что от него требуется, и поставила только одно непременное условие: чтобы он к ней ни пьяный, ни с похмелья не являлся. Мужичок ей, должна сказать, порядочный попался, а к тому ж привязчивый и холостой – разведенный. Руку и сердце предлагал. Но она как только убедилась, что беременна, потихоньку смылась и адреса своего не оставила. В положенное время родила отличного парня, и счастлива со своим сынулей выше крыши, и никто ей не нужен.
– Что она этому сынуле скажет, когда тот спросит про отца?
– Найдет, что сказать.
– А как это отец себя будет чувствовать, зная, что у него где-то родное дитя?
– Что вы чувствуете, когда нас на аборты посылаете?
– Ну, это вопрос не по адресу.
Прозвучало резковато, по-глупому категорично, но Князевым уже владело раздражение.
– И что это за «простая здоровая» кровь? Она что, перед тем как с ним спать, кровь брала на анализ?
– Но-но, Александрович. – Лариса натянуто улыбалась. – Не надо придираться к слову. Вы все прекрасно поняли. Так вот, в данном случае – моя подруга не промахнулась.
«А была ли подруга? – подумалось Князеву. – Может, Лариса свою программу выдает? Может, Володька для нее -ширма? Самой не хватало духу кинуть родительский дом, тут случай подвернулся, а-а, была не была… Очень даже возможно. Теперь и оправдание есть – штамп в паспорте…»
Ясно представилась Князеву эта цепочка, лисий следок на снегу, но не возникло у него ни осуждения, ни презрения. В конце концов, каждый устраивает свое счастье, как умеет. И тут его охватила жалость ко всему женскому роду-племени, которое хоть и теснит мужчин на многих рубежах, и в брючные костюмы переоделось, но никуда от своей сущности уйти не может; юные и перезрелые, красотки и дурнушки, ангелицы и стервочки – всем им необходимы мужья, и на какие только ухищрения они не пускаются, чтобы их заполучить; а уж без детишек и вовсе жизнь не мила делается; пусть незаконно, пусть матерью-одиночкой, но выродить в желанных муках кровиночку свою, пестовать ее, лелеять, трястись над ней. Счастливые и глубокие у молодых матерей глаза, но живут в них неизбывная тревога и сумасшедшинка…
– Лариса-Лариса, – сказал Князев, – шут с ней, с подругой, но у вас-то муж есть, и таким, как он, гордиться можно. Что вам еще надо?
Самолет потряхивало, мимо иллюминатора серой рванью проносились клочья тумана, гудели на форсаже моторы. Но вот сверху, в мутных разводьях, завиднелась блеклая лазурь неба, болтанка прекратилась. Облака теперь лежали внизу, тянулись бесконечными сугробами к далекому горизонту, и красное угасающее солнце мягко погружалось в них, обещая назавтра ветер.
Князев откинул назад кресло, закрыл глаза. Кончился этот суматошный день, в течение которого он непрерывно подгонял себя и других, чтобы успеть все и, не возвращаясь домой, улететь вечером; кончилась и в его жизни болтанка. Общими усилиями вытащили его за уши – спасибо ребятам, спасибо и комиссии. Правда, моральной его правоты комиссия не признала, указав ему на недисциплинированность. Что ж, так оно, видно, и есть.
Только сейчас он почувствовал, как измотала его эта история… Мысли, словно стрелки часов, обошли круг последних событий и событий полугодичной давности, когда ребята сообщили ему, что Арсентьев собирает против него улики, и он подумал, что открытие Болотного пока не принесло ему ничего, кроме неприятностей. Точнее, все его неприятности начались именно с Болотного…
