Евгений Городецкий - АКАДЕМИЯ КНЯЗЕВА
Итак, ждали Пташнюка, и он не заставил себя долго ждать. Бас его пророкотал в приемной, громыхнуло что-то, брякнуло, стукнуло, распахнулись обе двери – Пташнюк «нарисовался». Бесшумный, ловкий Хандорин тут же эти двери плотно прикрыл, и у всех мелькнуло сравнение, что Дмитрий Дмитрич как бы в ловушке.
Дмитрий Дмитрич, приговаривая «здравствуйте, здравствуйте», пожал руки членам комиссии (он все-таки пронюхал в доме заезжих фамилии), затем и остальным присутствующим, и никто этому не противился, потому что он еще оставался полноправным членом общества и коллектива, его еще не разоблачили… И он сам, не чуя над собой беды или не желая показать этого, прочно уселся в ряду своих сотрудников рядом с Артюхой и сообщил всем:
– В больнице сейчас был, с главным врачом разговаривал. Обещает то… подремонтировать нашего Арсентьича…
– Это хорошо, – сказал за всех Павловский. Он играл здесь первую скрипку. – Будем надеяться, что Николай Васильевич поправится… Кстати, Дмитрий Дмитрич, что, по-вашему, послужило причиной болезни, поводом? Знаете, до инфаркта ведь можно довести…
Пташнюк притаил улыбку:
– Ото я всегда считал, что Николай Васильич – большой человек. Не успел заболеть – уже комиссию прислали, расследовать причины болезни. Как то… глава правительства. – Он ждал одобрительных улыбок, но лица у всех, особенно у его сотрудников, были подчеркнуто серьезными. – Ото и вы стали причиной, приезд ваш…
– Откуда такая осведомленность? Вы ведь, кажется, были на участке и приехали позже нас?
– Люди так говорят.
– То, что говорят люди, мы уже слышали, нас интересует ваше мнение.
Это Гаев врубился в разговор, и резкость его тона насторожила Пташнюка:
– Вы от шо, товарищи дорогие. Со мною темнить не надо, спрашивайте сразу главное. Шо знаю – отвечу.
– Хорошо. – Павловский, сидевший к Пташнюку вполоборота, развернулся вместе со стулом к нему лицом. – Что вам известно о конфликте между Арсентьевым и начальником партии Князевым? Не с чужих слов, а лично вам!
Вот когда только открылась Дмитрию Дмитричу цель приезда комиссии, вот что ее, оказывается, интересовало! Дмитрий Дмитрич сразу поймал на себе взгляды пяти пар глаз, острые взгляды, прицельные… Но он был опытным бойцом, и кожа у него была толстая, и краснеть он да-авно разучился.
– С Князевым? Это которого Николай Васильич в техники перевел? Ей-богу, не знаю, с чего у них началось. Мне своих конфликтов хватает.
– Поговорим о том, чем кончилось. Кто, по-вашему, украл из камералки Князева аэрофотоснимки?
Дмитрий Дмитрич развел руками:
– Спросите шо-нибудь полегче…
– Значит, не знаете?
– Без понятия.
– Николай Васильевич вам на этот счет никаких указаний не давал?
– Какие указания, товарищи дорогие? Меня полмесяца здесь не было!
– Когда пропали снимки, вы были, кстати сказать. Ну, хорошо. В квартире вы один живете?
– Один.
– Гости, посетители, вообще посторонние у вас часто бывают?
– Бывают, а в чем дело? Я вас шо-то не пойму…
– Сейчас поймете. На время отсутствия вы кому-нибудь ключ оставляли?
– Оставлял. Завхозу. Наказал, чтоб печь протапливал.
Павловский выложил на середину столика папку Артюхи, достал нз нее целлофановый пакетик и показал издали Пташнюку.
– Вот здесь обгоревшие обрывки аэрофотоснимков – тех, что исчезли из камералки Князева. Уборщица нашла их в поддувале вашей печки, среди золы, на другой день после вашего отъезда. Как вы это объясните?
– Какие обрывки, какая уборщица? Здесь шо-то не то, не то… Не тому дело шьете, дорогие начальники… – Говоря это, Пташнюк приблизился к столику, протянул ручищу. – Дайте-ка глянуть.
Павловский поднес пакетик к глазам Пташнюка, но в руки не дал. Однако Пташнюку и не надо было ничего смотреть, он сразу понял, что влип, влип, как никогда, и сейчас тянул время, обдумывал, как повести себя дальше.
– Узнали? – спросил Гаев. – Те самые?
– Ничего не знаю, – с каменным лицом сказал Пташнюк и вернулся на место, сел – независимо, нога на ногу. – Меня не было дома, мало ли кто мне шо мог подкинуть. С больной головы на здоровую? Не надо меня в эту канитель впутывать, я тут ни при чем. Чего надумали! Арсентьева довели до инфаркта, теперь взялись за Дмитрия Дмитрича? Дмитрий Дмитрич вам – не подарок, не-ет!
Столько в его голосе было обиды и искреннего негодования, что Филимонов обеспокоенно взглянул на своих сотрудников, на членов комиссии: кажется, перегнули, товарищи, катим бочку на невиновного…
– Погодите! – сказал Гаев. Он обращался к Пташнюку, но избегал как-либо называть его. – На этих клочках есть отпечатки пальцев. Ваших, надо полагать. Доказать это сможет любой эксперт-криминалист. Но для этого нам придется передать это, – он поднял за уголок целлофановый пакетик, – передать это следственным органам. Они тут же заведут на вас уголовное дело. К тому времени и Николай Васильевич Арсентьев, будем надеяться, поправится настолько, что сможет давать показания. Не думаю, что он станет вас выгораживать. Но и без его показаний у правосудия будет достаточно улик, чтобы упрятать вас за решетку. Так вот, выбирайте: либо вы честно во всем сейчас признаетесь, либо мы сегодня же приглашаем следователя. Ну?
Пташнюк сидел все так же, нога на ногу, но в позе его уже была натянутость, лицо – напряжено, взгляд устремлен прямо перед собой в пространство. Он молчал, раздумывая над словами Гаева, и молчание это само по себе уже свидетельствовало против него.
«Зачем этот торг? – думал Нургис. – Зачем вытягивать у этого прохвоста признание? Передать материал следственным органам -и делу конец… Нет, но какой мерзавец! Я сразу к нему с недоверием отнесся…»
«Неужели и вправду он? – думал Филимонов. – Гад, своим пакостить?! Да случись такое в поле – я бы первый его в шурф спустил…»
«Смотри, смотри! – говорил себе Артюха. – Смотри, какого волчину помог затравить… Вот и сподобился послужить правде-матушке и, даст бог, еще сподоблюсь…»
«Давай раскалывайся, – мысленно обращался к Пташнюку Гаев. – Давай не тяни резину. Теперь все равно вашей с Арсентьевым доброй репутации – конец. До суда мы, пожалуй, доводить не будем, бросать тень на коллектив, но вам – конец. Арсентьева куда-нибудь инженериком, а тебя даже завхозом на сезон не возьмут…»
«Еще один… – сумрачно думал Павловский. Толковый хозяйственник – и бесчестный, низкий человек. У нас таких монстров давно вывели, а на Севере еще встречаются… Почему так поздно их распознаем? Почему допускаем к власти, даже малой? А может быть, это власть их развращает? Бесконтрольность? Попустительство? Направляем, проверяем, воспитываем, и все же они еще есть. Но их не должно быть, совсем не должно быть! Власть имущий подлец – это идейный враг, он подрывает веру и в справедливость, и в высокие идеалы…»
– Давайте, давайте, – сказал Гаев. – Раскалывайтесь.
Пташнюк огляделся с внезапной усмешкой, будто анекдот приготовился рассказывать, но выпуклые нагловатые глаза его блеснули недобро, настороженно. Он тут же пригасил этот блеск и заговорил с деланной несерьезной сокрушенностью, будто рассказывал о забавной своей оплошности.
– Ну, шо ж. Раз так… – Театрально приложил руку ко лбу, словно вспоминая. – Кажись, пятница была. Проводил у себя планерку. Ну, потом отпустил народ, часов семь уже было. Подписал требования, собираюсь домой. Вышел в колидор, смотрю – соседняя дверь неопечатанная. Ну, думаю, Николай Васильевич, так они твой приказ исполняют. Взял ключ из шкафчика, открыл, вошел. Карт не видать, припрятали все же, а на одном столе прибор с зеркалами стоит и фотки стопочкой. Дай, думаю, припрячу. Надо разгильдяев то… проучить. Сунул эти фотки в карман. Домой пришел – куда их деть? Положил на печь сверху, где у меня курево лежит, нехай, думаю, пока полежат, завтра Арсентьеву их передам… А назавтра у меня в мехцехе одно приключение за другим, в конторе вообще не показывался, домой только ночевать приходил… А потом на Курейку уехал и так про эти снимки ни разу и не вспомнил… Наверное, уборщица то… пыль сметала сверху и уронила их… Или сами свернулись от тепла и упали в топку, сгорели…
– Сгорели, значит, – сказал Павловский. – А как вы отнеслись к тому, что из-за вас «сгорел» ни в чем не повинный человек?
– Князев, что ли? Ну так его за дело сместили, за халатность. Была бы дверь опечатанной – никто б к нему в камералку не зашел бы…
– В этом вы правы, – заметил Павловский. – А теперь идите в приемную и все то, о чем вы сейчас рассказали, изложите в форме объяснительной.
Пташнюк сразу нахмурился, отбросил шутовскую маску:
– Объяснительную? На чье же это имя?
– Начальника управления.
– Начальника управления? На шо оно мне надо? Я через голову Арсентьева писать не буду, надо порядок знать, товарищи дорогие.
– Можете написать на имя комиссии.
