Евгений Городецкий - АКАДЕМИЯ КНЯЗЕВА
Института, где геологи станут именоваться старшими и младшими научными сотрудниками, где будет исчисляться стаж научной работы и, в зависимости от него, каждые пять лет повышаться зарплата, где можно целиком отдаться милой сердцу научно-исследовательской работе, – филиал такого института создан. Теперь шутки в сторону! Самодеятельность кончилась, начинается наука.
Глава первая
«…Проверьте ваши часы. Шестой, последний сигнал соответствует двенадцати часам московского времени».
Заблоцкий привычным движением повел предплечьем, согнув в локте левую руку, увидел пустое запястье и с досадой одернул рукав. Его пылеводонепроницаемые… Ребята Князева летом не предупредили, и от репудина, которым он поначалу чуть ли не умывался, стекло покрылось мелкой сеткой трещин, так что циферблат стал едва виден, а недавно вовсе выпало, вместе с ним канула секундная стрелка, и вот часы валяются где-то в чемодане, и никак не получается снести их в ремонт.
В комнате никого не было, да и во всем филиале, пожалуй, тоже: женщины разбежались по магазинам, мужчины – в столовой или домовой кухне напротив. Там сейчас разливают по тарелкам фирменный кулеш, накладывают фирменные биточки «по-селянски» с тушеной капустой, горячие блины. Недурно бы употребить и то, и другое, и блинки со сметаной, запить двумя стаканами компота из свежих фруктов, но такой обед потянул, бы на целковый, не меньше.
Заблоцкий накрыл чехлом свою «гармошку» – вертикальную установку для микрофотосъемки, надел плащ, прихватил портфель и направился в гастроном. Там он купил бутылку варенца и городскую булочку за шесть копеек. Двинулся обратно и тут увидел в гастрономии недлинную, но плотную очередь. Продавали ливерную колбасу по рубль семьдесят. Он постоял у прилавка, побренчал в кармане мелочишкой. Колбаса что надо – печеночная, свежайшая. Третьей у головы стояла полузнакомая тетка из угольного отдела, а у кассы в этот момент – никого. Заблоцкий выбил чек, подойдя к тетке, приветливо кивнул: «Вы за колбасой? Возьмите и мне сто граммов. Для кошки». Женщина с неудовольствием взяла чек.
Вернувшись к себе, Заблоцкий разрезал булочку пополам, кончиком ножа вспорол кожицу на колбасе и намазал ее, как паштет, на обе половинки. Покрутил меж ладоней запотевшую бутылку, вдавил и снял станиолевую нашлепку… Где вы, мастера палитры, чтобы увековечить для потомков обед инженера научно-исследовательского института начала семидесятых годов за два дня до получки!
Поев, Заблоцкий вымыл бутылку и сунул ее в угол за ящик от микроскопа – там уже стояли три такие же, завтра надо будет сдать.
Еда его не насытила, и он, чтобы обмануть желудок, закурил и вышел в коридор. Когда он в последний раз обедал по-настоящему? В прошлый четверг, у матери. И как всегда, на десерт пришлось выслушать длинную проповедь: «Алексей, тебе двадцать шесть лет, а у тебя все рухнуло, и в результате ни семьи, ни дома, ни положения, ни перспектив. В твои годы…»
Он терпеливо выслушивал, что в его годы многие еще не связывают себя узами брака, а если уж женятся, то живут счастливо, имеют благоустроенные квартиры, защищают диссертации, занимают командные посты и так далее, словом, процветают или близки к процветанию. Но то – они, а это – он со всеми своими взглядами, привычками, причудами, дурным характером и, следовательно, судьбой. Дурной характер и гонор простительны ярким индивидуальностям, завоевавшим всеобщее признание, а он, Алексей, к сожалению, не оправдал надежд, которые на него возлагали, и что теперь получится, как он проживет дальше – одному богу известно.
Язык у матери был подвешен хорошо, и голос поставлен – она преподавала историю в старших классах. И хоть понимал Заблоцкий, что мать не современна, не умеет дружить с ним и никогда не умела, – она его мать…
А жила она в однокомнатной квартире с дочерью-десятиклассницей от второго брака, девицей акселерированной и весьма требовательной по части моды, жила без мужа. Надо было дочь одевать, самой одеваться, и каждый год ездить в Трускавец на воды, и еще питаться по-человечески. И тем не менее в прошлый раз мать протянула ему четвертную и сказала, строго глядя расплывшимися за плюсовыми стеклами очков зрачками: «Вот. Пока я работаю, можешь рассчитывать на эту сумму каждый месяц».
Растроганный и униженный одновременно, он сказал фальшиво бодрым тоном: «Ничего, мать, считай, что это в долг. Рассчитаемся каракулевым манто». – «Дай тебе бог», – сказала она и коснулась кончиками пальцев его виска. Мать всегда была скупа в проявлении чувств.
…Заблоцкий стоял на лестничной площадке у окна, докуривал сигарету и смотрел на голые акации с кривыми черными стручками на концах ветвей, и тут кто-то положил ему на спину пятерню.
– Здравствуй, Олéксий.
– А, Ефимыч… Ну, привет. Где пропадал? В отпуске?
– После такого отпуска надо еще две недели за свой счет и путевку в оздоровительный санаторий… Фатерой занимался!
Михаил Ефимович Михалеев семнадцать лет проработал на Колыме, как северянин имел не только средства, но и льготы для вступления в жилищный кооператив, и полтора месяца назад справил новоселье. До этого он два года жил с семьей на частной. Было ему лет сорок пять – сорок семь, а выглядел он так: высок, широк в кости, покатые плечи, сутулая спина, мощные, как у кенгуру, ноги, крупное мясистое лицо с ноздреватым носом и редкие светлые волосы без намека на седину или плешь. В отделе он работал картографом на инженерской ставке.
Раньше он Заблоцкого сторонился, впрочем, как и других научных сотрудников, младших и старших, а теперь вот запросто руку на плечо кладет – брат-инженер…
– Недоделки строителей устранял? – спросил Заблоцкий. – Зачем же такой дом принимали? Вы же не госкомиссия, для себя смотрели.
– Э-э, да ты не в курсе. – Михалеев оживился, ему приятно было поговорить о своей квартире. – Ты на новоселье у меня был, нет? Ну, придешь как-нибудь, посмотришь. – Он бросил потухшую изжеванную папиросу, закурил новую. – Это, братец ты мой, целая повесть… Мне выпал первый этаж, угловая. В том проекте все трехкомнатные – угловые. Ну, что делать? Пораскинули со старухой так и эдак и решили: лучше уж первый, чем пятый, по крайней мере, вода всегда будет. А место у нас тихое, можно цветник под окнами разбить. В общем, согласились. А меня все равно точит и точит: у людей балконы, дополнительная площадь, понимаешь, а у меня – нет, хоть и квартира на двести рублей дешевле. Ну вот. Начали нулевой цикл. Я хожу, смотрю. Все-таки, мой дом строят, за мои трудовые. Познакомился с прорабом. Пригодится, думаю. Выпил с ним пару раз. Вижу – ничего мужик, договориться вроде можно. Пообещал мне подоконные ниши не войлоком забить, а стекловатой, чтобы моль не заводилась. Половые доски пообещал запасные – когда дом сядет, чтобы полы перебрать. Насчет паркета закидон сделал – нет, говорит, этого не могу. А я все соображаю – какую же мне пользу из моего первого этажа извлечь? И тут меня, что называется, осенило. Поговорил с прорабом, поговорил с экскаваторщиком, поговорил с бетонщиком. Экскаваторщик раз-раз – несколько ковшей лишних вынул. Бетонщик раз-раз – опалубку, бетон – стены готовы. Подвал! Роскошный подвал – двадцать квадратных метров!
Михалеев хлопнул в ладоши, лицо его сияло таким восторгом, что и Заблоцкий улыбнулся.
– Силен…
– А потом, когда плиты клали сверху, оставили в одном месте зазор сантиметров семьдесят. Когда полы стали настилать, я это место для себя отметил. А уж когда заселились – вырезал люк… Свет туда провел, стеллажи вдоль стен оборудовал, верстак. Погреб выкопал. Вот тебе и отпуск. Зато имею дополнительную комнату.
– Подпольную?
– Вот именно. – Михалеев засмеялся.
– И во сколько она тебе обошлась?
– Стоимость балкона. Уложился в смету.
Вид у Михалеева был торжествующий. А Заблоцкого, – хоть он и не относил себя к категории людей, которые чужие удачи воспринимают как личное оскорбление, – радость Михалеева не то чтобы покоробила, но ответной радости у него не вызвала.
– И где у тебя этот люк?
– В кухне. Как раз посредине.
– И газовая плита там?
– Ну, а как же! Плита, отлив, два крана – все как у людей.
– Я не о том, – сказал Заблоцкий. – Боюсь, что ты рискуешь в один прекрасный день взлететь на воздух. Вместе со своей трехкомнатной квартирой, мебелью и прочим.
– Это почему же? – Михалеев перестал улыбаться.
– Видишь ли, Ефимыч, в помещениях, где стоят газовые плиты, всегда присутствует какое-то количество газа. А поскольку газ тяжелее воздуха, то он сквозь щели в полу будет просачиваться в твое подземелье, скапливаться там и когда-нибудь достигнет взрывоопасной концентрации. Ты полезешь с папироской в зубах за маринованными помидорчиками или там чиркнешь спичкой – и усе. Вздрогнуть не успеешь. А нам придется на венок сбрасываться.
