Евгений Городецкий - АКАДЕМИЯ КНЯЗЕВА
– Погоди, погоди… Ты серьезно?
– Тебе это любой слесарь-газовщик подтвердит. И тут же оштрафует. Так что зацементируй, пока не поздно, свой лаз и прорубай новый, из спальни.
– Ничего себе – «прорубай»… Там под полом плита бетонная сантиметров тридцать… – Михалеев усиленно соображал. – А если вытяжку поставить? В форточку?
– Вытяжка – это для запахов, для угара. Она сверху тянет, а газ внизу остается… Неужели тебя строители не предупредили?
– Строители… – выразительно проговорил Михалеев и умолк, остекленел взглядом.
– Не переживай так сильно, Ефимыч, и вообще будь фаталистом: кому суждено быть повешенным, тот не утонет.
С этими словами Заблоцкий отошел, оставив Михалеева в растерянности. А так ему, куркулю, и надо. Недвижимость себе завел!
Сотрудники (Заблоцкий мысленно, а иногда и вслух называл их сослуживцами, а зарплату – жалованием) были уже на местах, но еще не работали, обменивались различными суждениями. Заблоцкий снял чехол со своей «гармошки», включил освещение и начал просматривать под увеличением отобранные для съемки шлифы.
Закуток справа от входа, где стояла его аппаратура, был отгорожен шкафами, чтобы не мешал свет из окон, а слева находился им собственноручно выстроенный фоточулан. Благодаря этому, на остальной площади стояло всего три письменных стола, и сидели за этими столами женщины, в разное время перешагнувшие сорокалетний рубеж. У Заблоцкого своего стола не было, он и так занимал слишком много места.
Следует заметить, что в институте, несмотря на перенаселенность, а может, именно благодаря ей, жизненное пространство распределялось в строгом соответствии с должностями, званиями и степенями. У инженеров и мэнээсов столы были однотумбовые; у старших инженеров и начальников отрядов- двухтумбовые плюс подвесные полки на стенах. Старшие научные сотрудники имели в придачу персональные книжные шкафы, завотделами – по два шкафа и, кроме того, стеллажи с образцами. Отдельным кабинетом располагал только заместитель директора, глава всего этого учреждения.
Почему не директор? Потому, что базовый институт находился на берегу теплого моря. Там были и директор, и главный бухгалтер, и все, как положено. Здесь же обтекаемый подтитул «филиал», финансовая и научная зависимость, ассигнования па третьей категории. Словом, задворки науки, как утверждали злые языки.
…Разговоры постепенно стихли, лишь чертежница Эмма Анатольевна Набутовская бормотала себе под нос:
– Эти планы переделывать три дня, господи боже мой, все спешка, спешка. Валя, дай лезвия! Ссохлось все в голове, ничего уже не соображаю, старая дура… Теперь все выдирать надо. Нету острого лезвия? Резинка, как каблук, гвозди забивать можно… Надо бы выйти еще колбасы купить… Вся прямо киплю от злости. И в условных все наврано, ну прямо наказание господне. Нет ума! Лишь бы дырку не процарапать. Надо не нервничать. Ох и напахала я, друзья милые!
Эмма Анатольевна возводила на себя напраслину. В путанице была виновата не она, а завотделом, небрежно внесший коррективы в черновик. Чертежницей Эмма Анатольевна была классной, «чистоделом», ей поручали самые ответственные планы, и работала она главным образом на завотделом. Ее не раз сманивали на больший оклад и в трест, и в экспедицию, но она хранила верность завотделом, с которым работала с незапамятных времен, еще в тематической партии. «Сделаю из Харитона доктора, тогда и уйду, – говорила она и добавляла: – А он мне даже благодарность к Восьмому марта не объявил…»
Заведующего отделом рудных полезных ископаемых, кандидата наук, звали Харитоном Трофимовичем Ульяненко. Но о нем позже.
К жизни Эмма Анатольевна относилась легко, и ее лунообразное лицо с маленькими, близко поставленными глазами и носом-туфелькой редко омрачалось, хотя умом ее природа не обделила.
Старший инженер Валентина Сергеевна Брюханова. Это к ней обращалась Эмма Анатольевна, когда просила лезвие. Рослая, «под гвардейца деланная», как определил ее когда-то Заблоцкий. В филиале она тоже работала со дня основания, но все ее звали по имени. Потому, наверное, что Валя спортсменка, активистка и вообще человек безотказный. Вызовет ее начальство, попросит проникновенно: «Валя, нужно то-то и то-то».
И Валя бросает свое семейство и едет в другой город на спартакиаду в составе сборной теркома по волейболу. Или тащится двумя трамваями к черту на кулички обследовать жилищные условия какого-нибудь лаборанта, которого и в список-то на квартиру внесут года через полтора, не раньше. Или сдает кандидатский минимум, потому что начальству нужен «охват».
В науку Валя пришла обычной для геологинь дорожкой. После института несколько лет – полевая экспедиция, беспокойная должность участкового геолога. А потом, когда появилась семья, первый ребенок и бивуачный быт стал тяготить, потянуло обратно в город, на круги своя. Приткнулась в тематическую партию, помаленьку начала вникать в минералогию, а когда открыли филиал, автоматически стала его сотрудницей.
…Эмма Анатольевна побухтела еще немного и умолкла, слышалось только царапанье, да под ухом Заблоцкого ровно и слабо гудел реостат накала.
Приникнув к видоискателю, Заблоцкий медленно двигал зажатый в салазках шлиф, пока не нашел обведенное чернилами поле для съемки. Поводил шлифом так и эдак, прикидывая композицию. Можно было бы найти участок и поинтересней, позаковыристей, но раз шефиня сама выбрала… Серпентинит с отчетливо выраженной решетчатой структурой. Штука довольно редкая, но ему в свое время попадалась…
– Ну что же мне все-таки делать? – Голос Вали прозвучал в тишине сиротливо, жалобно. – Прямо не знаю… Харитон Трофимович вчера опять напомнил насчет спецпредмета, а как его сдавать, если темы нет? Я ему так и сказала, а он говорит: «Вы же минералог? Вот и сдавайте минералогию»… Не знаю, что делать… Зоя Ивановна! Что вы посоветуете?
Зоя Ивановна, не отрываясь от микроскопа, сдержанно заметила:
– Видите ли, Валя… Не вам должны тему предлагать, а вы ее должны предложить. Сами. А иначе как?
– Я консультировалась, предлагала. А Харитон Трофимович как-то неопределенно все… Малодиссертабельно, говорит.
– Что же вы предлагали? – спросила Зоя Ивановна, продолжая глядеть в микроскоп.
Валя перечислила месторождения, которыми занималась последние годы.
– Нет, а идеи у вас какие?
– Можно как-то все это свести, обобщить…
– Обобщать, милочка моя, дело корифеев.
– Ну, тогда я не знаю, – печально сказала Валя.
Зоя Ивановна выпрямилась, прикрыв веки, большим и безымянным пальцами придавила глазные яблоки, проговорила сама себе: – Опять конъюнктивит начинается. Надо альбуцид капать, – и оборотила к Вале скуластое крестьянское лицо с ранними морщинами.
– Вы хотите сказать, не обобщить, а скомпилировать. Это другое дело. Но этого мало. Нужно овладеть методом исследования. То есть, надо изучить все методы и научиться ими пользоваться, а какой-то один метод знать в совершенстве, добиться с его помощью предельно точной диагностики. Тогда вы – специалист. А кандидат наук – это прежде всего специалист. В геологии ученых вообще нет, то есть они есть, но это липовые ученые. Надо быть сначала специалистом, а потом ученым. К тому времени, как я защитилась, я была уже неплохим петрографом.
– Ну, где мне до вас! – воскликнула Валя.
Зоя Ивановна Рябова, старший научный сотрудник, кандидат геолого-минералогических наук, единственный в филиале доцент, была не просто хорошим петрографом. Зоя Ивановна была первоклассным петрографом, петрографом-асом.
Маленькое отступление. Научно-техническая революция, совершившая переворот в многочисленных сферах деятельности человека, странным образом почти не затронула отдельные науки, в том числе и некоторые геологические. Как и сто лет назад, геолог тяжелым своим молотком отбивает на обнажении или в столбике керна сколок горной породы размером с трехкопеечную монету, прилепливает к нему полоску лейкопластыря с номером или пишет номер на бумажке, в которую сколок заворачивается. В рюкзаке, вьюке, ящике этот сколок вместе с другим каменным материалом проделывает иногда очень долгий путь, прежде чем попасть в шлифовальную мастерскую. Там он пришлифовывается с одной стороны, наклеивается канадским бальзамом на предметное стекло (у медиков на такое стеклышко капают взятой из пальца кровью) и пришлифовывается с другой стороны. Получается прозрачная пластинка толщиной две-три сотых миллиметра. Сверху для предохранения этой пластинки наклеивается хрупкое, как чешуйка слюды, покровное стекло. Этот препарат горной породы для исследования в проходящем свете так и называется – шлиф. И как сто лет назад, геолог изучает его при помощи поляризационного микроскопа. Микроскопы, правда, усовершенствовались различными приспособлениями, улучшилась оптика, но принцип сохранился.
