Михаил Брыжинский - Обручи
Такое состояние не покидало остаток пути: ни когда вошли в райцентровское село, где буран, казалось, присмирел, где по обеим сторонам от дороги чернели дома и кое-где светились окна — были люди, тепло, свет, ни когда въехал на территорию больницы и подкатил, грохоча, к самым дверям родильного корпуса и сдал жену дежурной. Даже тогда не мог расслабиться: все боялся, как бы чего не стряслось. И только потом, когда уже вывел трактор за ворота и несколько раз бегал в приемный покой, справиться у молоденькой дежурной медсестры, как там, в родильном, нет ли прибавки, напряжение стало спадать. Когда он в пятый или шестой раз наведался к ней, медсестра, неторопливо хлебавшая чай из маленькой красивой чашки, недовольно сказала:
— Да не волнуйтесь вы так. Ничего с вашей женой не случится.
— Я и не волнуюсь, — немного обиделся на ее холодный тон Володька.
— Не волнуетесь, а сами трясетесь, как в лихорадке. А еще мужик.
— Это не от волнения, — серьезно объяснил он. — Просто в снегу барахтался долго. Очень сильно замерз.
— Зачем барахтались? — непонимающе поглядела на него девушка.
Володьке очень не хотелось вылезать из тепла и сидеть в промозглой кабине, где никак не удавалось отогреться. Тут были теплынь и свет. И девушка в белом халате, так мирно пившая чай. Эта чистенькая и по-домашнему уютно устроившаяся девушка вовсе не подозревала, что еще какой-то час назад Володька Каштазов замерзал в буранном поле и чуть не сгубил жену и сына. Пожалуй, ей не очень-то приятно глядеть на него, чумазого, трясущегося, с руками, измазанными маслом и грязью. Должно быть, ей противен и запах солярки, которым несет от него. Он-то сам не чует, привык, а ей, конечно, неприятно. И он еще раз повторил в свое оправдание, дрожа всем телом и несвязно.
— Очень холодно в поле. Руки бы не отморозить… Можно, я погреюсь тут у вас?
Девушка отставила чашку, поглядела на него внимательно и вдруг предложила:
— Чаю хотите?
— Очень хочу, — тут же согласился Володька. — Только вот руки у меня, — он повертел ими, разглядывая. — Чашку потом не отмоете.
— Ничего, — сказала девушка. — Как-нибудь…
Она достала из тумбочки чашку, налила чаю и придвинула на край стола.
— Пейте. Берите конфеты.
Володя схватил чашку, присел на краешек кушетки, стоявшей тут же у дверей, и чуть не залпом выпил обжигающе горячий чай.
— Еще можно? — попросил он.
— Пожалуйста.
Он выпил одну за одной пять чашек. И только потом почувствовал, как холод, разлившийся в животе, начал слабеть, уменьшаться, точно съеживаться, превратился в пятно, затем в точку. Кончики пальцев заныли, их начало будто иголками колоть. От тепла, света и чая он разомлел и, сам не зная почему, рассказал девушке, как добирался до них. То ли оттого, что девушка оказалась вовсе даже не холодной, как подумал вначале, а очень приветливой, то ли оттого, что все так хорошо кончилось и наконец поверил в это, то ли еще от чего, но с него окончательно сползло напряжение, державшее до сих пор в оцепенении, и Володя разоткровенничался.
Рассказывал без особых подробностей, но мимоходом припомнил — так, к слову пришлось — как в животе у него появилась холодная сосулька, и что она не растаяла до сих пор. Девушка ойкнула и убежала куда-то. Через минуту-другую вернулась и поставила на стол высокий и узкий стакан с делениями и цифирками.
— Выпейте, — почему-то шепотом сказала она. — Вам это сейчас кстати будет.
— А что это? — спросил Володька, невольно тоже переходя на шепот.
— Спирт. Чистый. Не разбавить?
— Не надо. Я умею, — сказал он.
— Тут ровно двести граммов. Не много будет? — предупредила она. — Хотя…
— Нет. В самый раз, — успокоил Володька. Он поднял мензурку осторожно, но крепко обхватив ладонями, ибо не надеялся на пальцы, в которые, казалось, забрались сотни муравьев и бегали, и кусали там беспрерывно и больно. Поглядел поверх мензурки на девушку. — Тогда за здоровье медиков?!
— И за Новый год! — добавила девушка и улыбнулась.
— Да, сегодня ведь Новый год! — вспомнил он. — А я совсем забыл… Ну, с Новым годом, сестричка!
Володя действительно крепко прихватил морозу — спирт почти не подействовал на него. В иное время от двухсот неразбавленного в голове появился бы туман, но теперь — ничего похожего. Только потом внутри, там, где еще оставалась острая ледышка, стало тепло. Девушка опять убежала куда-то, а он прислонился к дверному косяку и подумал умиротворенно: «Как хорошо-то! Как хорошо может быть!»
Вернулась девушка, зачастила скороговоркой, а он толком не понимал, о чем. Вслушивался не в слова, а в голос ее, такой приятный, ласкающий слух. Кажется, она сказала: «Возможно, будут делать кесарево сечение…» Володя не знал, что такое — кесарево сечение, однако не стал спрашивать. И был спокоен — надеялся на врачей. Верил, сделают все, что надо. Он исполнил свое. Ему было трудно, безумно трудно. Но цели достиг. И сейчас отдыхал. Он заслужил себе свет и тепло. Теперь пусть врачи добиваются своей цели.
Через некоторое время сестра опять ускакала, такая непоседливая, а он все сидел, не меняя позы, а в голове было только одно: «Как хорошо!.. И чего люди спорят, что такое счастье? Неужели непонятно? Вот же оно, счастье — это когда тепло и свет…»
Опять прибежала девушка, о чем-то радостно щебетала, а Володька ничего не понимал. Тогда она начала тормошить его:
— Эх, а еще папаша называется! Ждал, ждал и забыл, чего ждет. Да проснись же, парень, дочь у тебя! Дед Мороз дочерью одарил. Слышишь — дочка родилась. Четыре сто! Надо же!
Кажется, до него начал доходить смысл ее слов. Он вскочил.
— Уже? Родила?
— Ничего себе — уже! — воскликнула девушка. — Четыре часа с ней мучились. Вакуумным насосом помогли. А он — уже родила? Эх, мужики!
Володька растерянно хлопал глазами, соображая, что надо говорить в таких случаях, и ничего не мог придумать.
Открылась дверь, через которую то и дело убегала дежурная сестра, и вошла женщина-врач, высокая, в очках и строгая на вид. Она с любопытством оглядела Владимира с головы до ног и сказала суховатым голосом:
— Я знаю, с какими трудностями вы добирались. Мне рассказали. Вы очень рисковали. Не могли, конечно, знать, но риск был оправдан. Начнись роды дома — никто бы потом не смог помочь. Очень сложный случай. Она неминуемо погибла бы. И ваша дочь — тоже. Такие роды возможны только в стационарных условиях…
Она еще раз скользнула по нему взглядом, сказала: «Поздравляю с дочкой!», повернулась и ушла. А Володька так и стоял, не двинувшись, оглушенный событием. Ждал этого, торопил, готовился, а вот поди ж ты — точно невесть откуда свалилось.
Занималось утро. Через единственное большое окно в приемном отделении лился дневной свет, но что творилось на улице, видно не было — окно залепило снегом.
Володька неловко потоптался в дверях, покашлял, сказал сестре «спасибо за все» и вышел.
Метель унялась. Он подошел к мерно урчавшему за больничными воротами трактору и поехал домой. «Мать, наверное, заждалась, — думал он, трясясь в кабине трактора. — Ну ничего, все нормально. Довез. Родила».
Отъехав от райцентра приличное расстояние, спохватился, что не догадался доктору даже «спасибо» сказать. А его поздравили. И не сообразил спросить, как зовут дежурную сестру. Стало стыдно. «Ладно, не последний день живем на свете. Разыщем, — успокоил себя Володька. И философски рассудил: — А что дочка родилась — так это даже хорошо, коли дочь. Вырастет — мамке помощница будет…» Хм, его Танька — мама. А он, выходит, отец теперь? Отец. Звучит! Интересно все-таки жизнь устроена… В кого, любопытно, дочка удалась?
Хорошо бы — в Таньку. Чтоб красивая была. И боевая. Володька любит бедовых девчат…
Через три недели Володя забирал жену с дочкой из роддома. На крыльце провожавшая медсестра вручила ему конверт, перехваченный красной лентой. Распрощались, и он, осторожно и неумело держа в руках конверт, направился к легковой машине с надписью на боку «Стройизыскательская». «Откуда, интересно, выкопал такую?» — подумала Таня, но не стала спрашивать, стесняясь незнакомого ей водителя. И только когда на повороте машина свернула в противоположную от нужного направления сторону, спросила:
— Куда это мы, Володя?
— Домой, — ответил он коротко.
Володя еще не сказал жене, что уже неделю как работает в городе бульдозеристом на стройке, что нашел приличную частную квартиру, куда они сейчас едут и где их поджидает мать.
