Михаил Брыжинский - Обручи
Кое-какие школы, кое-какие дороги с кое-какими мостами, кое-какое снабжение: на тебе, Боже, что мне негоже, — все кое-какое. Да почему так? Почему? Неужели в селе люди кое-какие? Кто и за что объявил их — кормильцев! — второсортными? По какому праву? Кто дал это право? Почему одним — все, а другим — ничего? Неужели не видят, неужели не знают? Тогда почему же кормильцы — на положении брошенных пасынков?.. А может быть, всем все поровну? Помаленьку, да зато одинаково?..
Вот такие вопросы теснились в голове, и всякий раз, когда выполнял очередную просьбу подопечных, вскипали и начинали буравить Володю. В нем бурлили обида и злость неизвестно на кого. Впрочем, мысли эти наверху долго не задерживались и скоро опять отправлялись на дно. До старости было еще неимоверно далеко, а пока, считал, на жизнь грех жаловаться. Хотя, конечно, будь на то его воля, многое бы переменил. И как можно скорее…
Вдруг Володька насторожился: почудилось, движок заработал не так. К черту всякие мысли!.. Нет, кажись, нормально.
Показалось. Впрочем… что такое? Мотор чихнул раз, другой и третий — заработал с перебоями. Володя весь напрягся. Опять ровно гудит. Снова перебои, точно на двух цилиндрах тянет. Да что ж такое? Он аж привстал с сиденья, волнуясь. Трактор затрясся весь, задергался, резко сбавил ход и почти остановился. Свет фар начал меркнуть. В отчаянии даванул ручку газа вниз до упора, трактор взревел, рванулся было вперед и встал. Двигатель тукнул в последний раз и заглох. Свет потух. Наступила жуткая, невыносимо терзающая слух тишина.
— Володя, что случилось, Володя? — точно камень на голову упал из темноты тревожный вопрос.
— Счас… Это ничего, я счас, — зачастил он, лихорадочно соображая, отчего мог встать трактор. Топливо?.. Неужели кончилось топливо? Похоже на то. Но не может быть. Верно, сегодня трактор не глушил ни на минуту, но ведь утром заправил полный бак. Да и движок, пусть и весь день, но, в основном, на холостом ходу работал… А может, бак в лесу пропорол? Не заметил, вот солярка и вытекла помаленьку… Дела-а! — Счас, я счас, — засуетился он и соскочил прямо из кабины в снег, не касаясь ногой гусеницы.
Проваливаясь чуть не по пояс, обежал трактор и постучал по баку костяшками пальцев. «Пуст? — подумал испуганно, услышав, как гулко отзывается бак на удары. — Да нет, так не определишь. Надо чем-нибудь замерить, — выдернул из заливной горловины рукав фуфайки, заменявший крышку бака, заглянул — и, естественно, ничего не увидел. — Черт, палку бы какую-нибудь, — растерянно огляделся, но вокруг была только снежная замять. — Найдешь тут палку! — сплюнул с досадой и попытался просунуть руку в горловину. Но тщетно. Рука не лезла, только ободрал ее. — Вот балда! Что же я делаю-то?» — шлепнул вдруг себя по лбу и метнулся в кабину. Загремев железной коробкой с ключами и обрезав об ее острый край руку до крови — боли не почуял, а заметить в кромешной тьме, конечно, не мог, — на ощупь отыскал нужный ключ и снова рванулся к баку. Нащупав сливной штуцер, про который с перепугу и второпях совсем запамятовал, рывком отвернул его ключом. Запахло соляркой: ветер тут же подхватывал струю, вырывавшуюся из штуцера, раздирал на мельчайшие капельки и моментально обрызгал его. Он подставил ладонь к самому отверстию. Струя била туго — топлива еще порядком. Завернул штуцер и с отчаянием поглядел вперед, по ходу трактора. Ни огонька, ни звука. Только вой ветра да свист несущихся снежинок в пустом поле. На душе стало тоскливо, так тоскливо, что хоть плачь. Кто знает, сколько осталось до райцентра? Верста, две или все пять? «Не донесу, — холодея изнутри от страха, подумал он. — Да и как с ней пешком тронешься?» Огромным усилием отгоняя от себя отчаяние, умозрительно оглядел всю топливную систему трактора. Мысленный взор его уперся в топливный насос. Чтобы все четыре форсунки разом отказали — только он виноват. Только он… Штуцер забился?.. Торопливо заткнул горловину бака тем же обрывком рукава и бросился к кабине. «Счас, мы это счас, — успокаивал себя. — Только топливо не поступает, больше нечему…»
Загремел ключами в коробке, на ощупь подбирая нужный, а из темноты снова как обухом.
— Володя, скоро ли?
По голосу он не мог определить, то ли боль опять скрутила Таню, то ли просто нервничает. И как только мог спокойно, самому показалось, даже бодро, ответил:
— Счас. Я счас. Тут только это… открутить и закрутить… — и, не докончив, захлопнул дверцу кабины.
Нащупав топливный насос, принялся лихорадочно откручивать штуцер. Из-за спешки и темноты подолгу не мог приладить ключ, нервничал из-за этого, и даже когда удавалось, тот соскальзывал с граней.
«Нет, так не пойдет, — понял он наконец. — Себе же хуже делаю». Постарался взять себя в руки и дальше действовал неторопливо, точно спешить было некуда и незачем, хотя промерз, казалось, до самых костей. Когда только еще соскочил из кабины, ветер тут же остервенело накинулся на него, оставшегося в одной рубашке, и начал полосовать острием холодного кинжала. Он не раз пожалел, почему не натянул на себя свитер или не пододел под ватник какой-нибудь пиджачок. Да ведь разве можно было предположить такое? А собирался второпях. Но в голове даже не мелькнуло взять свой ватник с Тани и одеться самому. Он уж как-нибудь, лишь бы им было тепло.
Отвернув штуцер, ощупал его пальцем и обрадовался — нашлась причина! Из отверстия торчало, точно мышиный хвостик, что-то мягкое и тоненькое. Так и думал. Проклятая пробка бака! Это именно из рукава фуфайки попал кусочек ваты в топливопровод и забил штуцер. Вот почему отказали сразу все четыре форсунки — не шло топливо. Теперь спасены! Лишь бы Таня продержалась еще чуточку, лишь бы продержалась.
Ухватился кончиками замерзших пальцев за этот мышиный хвостик и вытянул из штуцера крохотную ветошку. Проклятье! И вот из-за такой чепуховины погибать? «Нет уж, без фильтров больше не ездок, — запоздало сожалел Володя. — Нету их — стою в гараже. Нету пробки бака — буду стоять, и все тут. Обеспечьте сначала, как положено, а потом и посылайте на наряд. Ишь, моду взяли — давай, давай, как-нибудь. Сегодня как-нибудь, завтра как-нибудь, а оно вишь как обернулось…»
Продул штуцер и убедился, что ничего больше не застряло, вставил в гнездо и осторожно завернул на место.
Торопливо намотал шнур на шкив пускача и с силой дернул. Пускач нерешительно чихнул раз, другой и затрещал, вселяя уверенность, что еще секунда-другая, и трактор оживет. Двинул рукоятки бендикса, муфты, но двигатель, против ожидания, не завелся. Повторил попытку несколько раз, до отказа втыкая рукоятки — тщетно. Двигатель не заводился. Почему?
Пускач трещал сухо и бесплодно, глуша вой и свист ветра, а он, бессильно опустившись на гусеницу, мучительно размышлял, что могло такое случиться с двигателем, что, всегда такой безотказный, вдруг кинул такую жестокую подлянку. Снова мысленно пробирался по всей топливной системе, ощупывая каждый винтик, каждую гаечку и прикидывая, может ли оказаться виновником его беды. И вдруг вскочил, как ужаленный. «Пружина! — сверкнуло в мозгу. — Ну конечно, пружина. Ветошка ни при чем…»
Заглушил пускач и схватил ключ. Он снова заторопился, и тот опять начал срываться с граней. Кое-как успокоившись, вывернул из топливного насоса болт с прижимной пружиной. И в тот момент, когда вытягивал его из корпуса насоса, что-то тоненько тинькнуло. Володя остолбенел. Он совершил непростительную глупость! Сам, своими руками, только что вот навредил себе — уронил пружину толкателя, вернее, половинку ее, ибо она оказалась действительно сломанной, и в его руках теперь осталась только часть. Из-за нее не работал толкатель насоса, потому и не поступало топливо. То, что пружина сломана — полбеды, знает, как выйти из такого положения, но ведь умудрился еще и потерять полпружины! Его начал охватывать страх. Но он все-таки был сильным, Володька Каштазов, и сумел не поддаться ему, запихал это опустошающее, лишающее всех сил чувство обратно и поглубже.
Осторожно, миллиметр за миллиметром ощупал всю гусеницу, надеясь, что авось да и задержалась на ней пружина. Но тщетной оказалась надежда. Ударившись о гусеницу, она отскочила куда-то в сторону.
Володя колебался всего несколько секунд. Весь трясясь от холода, принялся за дело.
Когда хотят подчеркнуть трудность поиска, обычно говорят, легче разыскать иголку в стогу сена. Искать иголку в сене сейчас показалось бы детской забавой по сравнению с тем, что предстояло ему. Это было, наверное, невозможно: в кромешной тьме, среди адской круговерти, в снегу, в несколько минут чуть не наполовину занесшего трактор, разыскать крохотный кусочек металла размером с половину карамельки — обломок пружины. Но цена этой железки — быть ли его сыну на свете и жить ли жене! И он решился на бессмысленный с точки зрения здравого смысла шаг. Это было единственной надеждой. Ничто иное не могло спасти их.
