Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 2 2013)
Все у него как будто уже было. А впереди будто уже ничего. Совсем ничего. Верить в это не хотелось, но его вялым мыслям совершенно не за что было зацепиться в обозреваемом пространстве жизни. И Веньке жутко иной раз становилось — он участвовал в безжалостном эксперименте над самим собой, и не в его власти было этот эксперимент остановить.
Иногда, правда, в голову приходили кое-какие живые мысли — ему вдруг представлялось, что он собирается куда-нибудь, например в Тбилиси к Ираклию. Когда-то, студентами еще, они славно ездили, и в Веньке слегка просыпалась жизнь, он нащупывал тапочки и вставал с дивана. Заваривал себе чай, думал даже позвонить Ираклию, а потом еще кому-нибудь, денег занять или позвать с собой, он начинал конкретнее представлять, что он все это делает, дел оказывалось много, и ему опять становилось тоскливо.
Чаще думалось про вологодскую деревню, где когда-то — пятнадцать-двадцать лет назад — любил писать этюды, да и просто так, за грибами ездил. Представлял, что едет туда на поезде, потом на автобусе, а на другой день уже рано утром идет с мольбертом на озеро, но тут же, среди радостных вроде ощущений, начинал чувствовать, что и там ему быстро станет скучно, и ему становилось скучно даже и думать об этом.
В такие минуты он с ужасом чувствовал, что это серьезное преступление против чего-то… против жизни. Он думал о ней, о своей жизни, и понимал, что не любит ее. Но больше всего он думал о людях. О тех, кто были когда-то рядом, и о роде людском вообще. И у него накопилось столько претензий к ним, что не хотелось выходить на улицу, не то что звонить кому-то. Все стали мелкими, жили для себя, кто без устали ковал деньгу, кто попивал в одиночестве, другие совсем уж повернулись к церкви, отвернувшись от людей. Кто бы что ни делал, все уходили в себя, и он тоже уходил в себя. Не хотелось к ним.
Наверное, в таких ситуациях и вываливаются из окна. Когда ничего уже не жалко. Венька смотрел вниз со своего пятого этажа. Страшно не было, но и вываливаться… было так же неинтересно, как и жить.
Он все больше и больше впадал в молчаливую мрачность и грубое, мучительное и неинтересное одиночество.
Был у Вени сосед по коммуналке — большой, толстый и строгий старик Олег Палыч, если бы не он, совсем худо было бы. Палыч целыми днями сидел в своей комнате, разбирал никому не нужный архив и стучал на старой пишущей машинке письма своим корешам, таким же чокнутым престарелым геологам. Иногда они выпивали. Скидывались, и Фролов ходил за дешевым сухим вином в пакетах, резал сыр или колбасу на кухне и звал старика. И тот, охая и матерясь на свой костыль, жизнь и голову, которая “нажрала такое сиденье”, приходил. Первый стакан, налитый до краев, Палыч всегда выпивал очень серьезно “за тех, кто в поле” — за всех геологов, геодезистов, геофизиков, которым сейчас может быть трудно. Поднимал стакан, думал о чем-то с минуту и медленно выпивал. Сидел еще молча и только потом закуривал.
Рассказывая, Палыч оживал, тяжело ерзал на стуле, улыбался косматыми седыми бровями, и выпившему Фролову отчего-то хорошо с ним становилось. Веня, городской до мозга костей, бродил с Палычем по тайге, тонул в болоте, спасая ящик с тяжеленными пробами, переправлялся на конях через горные речки… И ему, подвыпившему, казалось, что вот, где-то совсем рядом та дверь, за которую достаточно просто шагнуть — и эта его бессмысленная лежачая жизнь сама собой кончится и начнется другая. И он, растревоженный, пускался в длинные и путаные философские рассуждения о жизни, которые он надумывал во время лежки. Палыч сначала слушал хмуро и внимательно, потом перебивал и, багровея лицом, ругался на Фролова — молодой, мол, как же так, чего дома сидишь, кому эти твои рассуждения нужны. Даже тебе не нужны! — матерился и уходил к себе.
Фролов лежал, глядя в темноту комнаты, и понимал, что старик, конечно, прав. Да только что толку. У Палыча была своя жизнь, у Веньки — его…
Если бы не этот глупый сериал по телевизору, так бы, наверное, все и продолжалось. В сериале какие-то городские полудурки, похожие на витринные манекены, мыли золото в тайге. Все было плоской, пошлой выдумкой, Палыч ужасно страдал, спрашивал у Веньки, почему они все время в новенькой одежде и нельзя ли было режиссеру настоящий, а не бензиновый костер запалить. Но на следующий день дед снова стучался к Веньке — своего телевизора у него не было — и садился смотреть, потому что оператор был хороший, а горы настоящие. Потом Палыч приносил денег, и Венька шел в магазин. Они выпивали, и старик не торопясь, подробно рассказывал, как оно бывало на самом деле. И Венька чувствовал ту жизнь — ее краски, запахи, работу…
И однажды, с месяц прошло, Фролов пришел к старику со своей выпивкой. Это был любимый Палычем коньяк. Венька явно что-то темнил, и разговор поначалу не клеился, но после третьей он решительно нахмурился толстым лицом и произнес:
— Ты можешь смеяться, Палыч, но я точно решил ехать! Пятнадцатого! Вот билеты. — Он достал из кармана паспорт с торчащими краями авиабилетов. Ожиревший и угрюмый, почти позабывший вкус жизни, Венька напряженно и не без страха смотрел на старика — он пришел за благословением.
Венька не в первый раз поднимал эту тему, и Олег Палыч не сразу ответил. Подпер кулаком красноватую, с синими прожилками щеку, буровил соседа строгими, заплывшими от старости глазками. В глубине души он очень рад был и хотел, чтобы Венька поехал. Хотя и не надо было ехать туда за золотом, но как ему это объяснишь?! Да и в конце концов, за золотом так за золотом… Единственное, чего боялся Палыч, что вернется Венька через неделю и скажет: там тоже все не так. Этого он ему никогда не простит.
Старый геолог тяжело скрипнул шатким стулом, аккуратно взял толстыми пальцами стакан с коньяком и, забыв сказать свой тост, выпил. Губы вытер.
— Ты, Веня, все-таки зря думаешь, что там так все легко, — заговорил он непривычно ласково, испытующе глядя на Фролова. — По картинкам ты все выучил, это я понял, но ведь его в лесу надо найти! Там все по-другому… Не знаю, но, может, не по тебе это дело. — Он опять недоверчиво оглядел совсем не таежную, разбухшую от дивана, Венькину фигуру.
— А я найду, — Фролов налил еще, — смотри, чего я достал. — Он выложил на стол подробную карту. — Я точно по твоим местам пойду. Ты мне отметь…
Олег Палыч взял с полочки очки. Развернул листы и долго ползал по ним карандашом.
— Тут, видно… Кызыл — речка небольшая впадает в Аргут. Тут у нас базовый лагерь был. — Он выстучал из пачки “беломорину”.
— А где ты мыл?
— Та-ак, значит, вот здесь, в верховьях… Там еще место такое, если снизу пойдешь по речке, то сначала глухой кедрач будет, потом поляны начнутся альпийские — трава по пояс, а потом, выше, лес станет редкий, скальники по правой стороне начнутся. Сам ручей — вот он, — ткнул Палыч карандашом. — Сверху падает, круто, вроде водопада. Его хорошо видно. И дальше вверх по речке километра два мы отработали. Там оно почти во всех ручьях есть, но немного. Но вот в этом, напротив скалы, и в этом, кажется. — Он обвел два продолговатых кружка. — Нормально было — знаков по двести-триста, а может и побольше, точно не помню. Для нормальной добычи все равно мало, но тебе хватит. Во всяком случае, есть смысл поискать. Кстати, и в самой речке попробуй. Ну, в таких местах… — Он посмотрел на Веню.
— Да-да, я помню, в котлах, где оседает… — Фролов смотрел на карту, силился представить, как там на самом деле. Лицо у него было глупое и озабоченное. Ничего он не мог себе вообразить — он никогда не был в таких вот, диких горах.
— Палыч, я спрашивал уже, но я все-таки не пойму, а что же вы не мыли, если его много было?
— Тык… — Старик остановился на полуслове, тяжело откинулся на спинку стула большим телом и небрежно прищурился на Фролова. — Ты, Веня, совсем одурел с этого золота. Мы за два лета целый район там описали. Нам было чего делать… Да и не думали мы тогда ни о каком золоте.
— Нет, ну ты говорил, что мыли, блестки считали и обратно выплескивали. Странно?!
— А-а, тебе не понять. Ты, если с такой жабой в душе поедешь, точно ничего не найдешь. На первом ручье застрянешь, там же везде золотые блестки есть! — Он помолчал, подумал. — Я знал старателей… специфический народ. Как будто чокнутые малость. Нн-да… люди, может, и не очень приятные, но твердые. Не перекрестясь, за лоток не брались. Дело-то такое…
— Какое?
— Да… черт его знает… дьявольское, что ли? Не знаю, мне оно никогда не надо было.
Они теперь целыми днями занимались. Старик писал ему названия книг, Венька мотался в библиотеку, покупал снаряжение. За хорошими горными ботинками вместе ездили в магазин. Были и практические занятия — Олег Палыч, брезгливо относящийся к этому самому золоту, пыхтя и охая, вставал на корячки, показывал, с тазиком в руках, как работать лотком, и требовал, чтобы Веня все в точности повторял. Потом детально описывал, как вскрывать грунт, и злился, если Веня пытался увильнуть и “брал сверху”. Длинный светло-рыжий Венькин хвост, прихваченный резинкой, все время мешался под руками, и Палыч с довольной ухмылочкой и со словами “мы тебя наладим” побрил его налысо. Записывать не разрешал.
