Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 2 2013)
Ежась от холода, глядел Веня в темноту и, чтобы отвлечь себя, опять начинал думать про поиски золота, и его не пойми почему вдруг охватывало отчаяние. Он чувствовал, что предупреждения Олег Палыча уже завтра начнут сбываться. Представлял, как идет через поляну в лес и там, в лесу что-то ищет. То, что он не умеет искать и даже не знает, как оно выглядит. И главное — он почему-то должен искать то, что ему совсем не нужно. Он стискивал зубы и заставлял себя думать, что оно ему нужно. Но чувствовал только слабость и полную безнадегу своего положения.
Весь следующий день Венька проспал на солнышке. Все было почти так же, как в Москве, с невеселыми мыслями о том, что он опять лежит. Но что-то уже было иначе — мышцы болели не от дивана, а от неподъемного рюкзака и алтайских троп. Вокруг высились горы и то ли пугали, то ли манили…
К вечеру, проголодавшись, он доел суп и долго сидел у костерка на берегу речки. На закатное небо смотрел, на огонь и говорливую горную воду. Чего они нашептали ему — никто не узнает, а только спал Веня эту ночь хорошо. Просыпался, подбрасывал дров в костер. Сухие кедровые сучья быстро занимались и горели мягко, почти беззвучно.
Утром Фролов поднялся рано, было еще темновато, сходил к речке и умылся. Разжег костер, повесил котелок с водой. Пока пил чай, изучал карту и думал, надо ли сразу сделать лоток и взять с собой лопату. Можно было, дойдя до первого ручья, сделать пробную промывку, потом на следующем попытаться… Он поднял голову от карты и с недоверием осмотрел кедрач: прав был Палыч, здесь все было по-другому. Даже алтаец и тот, когда ехал, посматривал на карту, хотя сразу сказал, что знает эту речку. И про аил знал. И Веня решил в первый раз пойти просто так, без ничего. Осмотреться.
Мягкая, хвойная тропинка то тянула вдоль речки, то уходила под кроны кедров, где было почти по-ночному темно, и все время медленно поднималась в гору. Через полчаса Веня вышел на большую поляну, присел подышать на поваленное дерево. Где-то вверху треснул сучок. Венька вздрогнул и поднял голову. Из темноты кедрача вышли два марала. Остановились. Один, поменьше, опустил голову и начал пастись, другой стоял, внимательно прислушиваясь к пространству поляны. Рога были со множеством отростков, не очень большие, непропорционально толстые и черные. Венька никогда не видел диких животных в лесу, а тут олени были так близко, что он слышал, как они пахнут. Маралы паслись и приближались, и Венька забеспокоился и стал потихоньку подниматься. Звери метнулись в сторону и исчезли в кустах. Венька стоял, слушал легкий треск в лесу, глупо улыбался, и его пробирала дрожь открытия: раньше олени были для него просто картинкой из журнала или телевизора и он легко мог нарисовать их — а тут он принюхивался к их запаху и боялся их. Этих изобразить было не так просто.
Он потоптался на месте, преодолевая страх, и пошел вверх по тропе. Вслед за маралами. Шел, настороженно присматривался к лесному сумраку и понимал, что как следует уже побаивается этого мрака, вспоминал, но не мог вспомнить, что делать, если встретится медведь, Палыч и это объяснял. Он побаивался, но чувствовал, что это не самое страшное в жизни. И даже пробовал улыбаться. Надо из этого дела выбираться, надо идти, Веня, говорил сам себе, впереди солнце. До него надо дойти, шептал.
На следующей поляне он обернулся назад и увидел первые лучи, пробирающиеся меж пушистых вершин кедров. Вскоре началось лесное ущелье, о котором говорил Палыч. Светлых скал и ручьев встретилось несколько, он не стал разбираться, какие из них были отмечены на карте. Ему хотелось добраться до верха, до перевала на другую сторону, и увидеть рассвет. И он, обливаясь потом и оскальзываясь, торопился. Казалось, что цель где-то рядом, но ее все не было и не было.
Густой лес кончился, Веня взбирался крутоватым, просторным склоном с отдельно стоящими широкими кедрами и по-весеннему голыми еще, прозрачными лиственницами, и до того тут было просто и красиво, что его потихоньку наполняло детской радостью, от которой лицо само расползалось в глупой улыбке. Он уже не торопился, крутил головой по сторонам и не чувствовал усталости. Поднимался вместе с рассветом. И чем выше он забирался, тем полнее открывались горы за его спиной. Он не велел себе оборачиваться, пока не дойдет до самого верха. Такая у него была глупая и счастливая задача. Такова была цель его жизни сейчас. Просто подняться и посмотреть.
На склоне под большими кедрами стояла избушка. Освещенная утренним теплом. Пот заливал глаза, в спину припекало солнце, которого он сегодня еще не видел. Он подошел, унимая дыхание и вытирая мокрый лоб, поздоровался, потрогал красноватые, ошкуренные бревна и, повернувшись лицом к пройденному пути, устало шлепнулся на порог. И ошалел и задохнулся от восторга.
Он не знал, что так высоко забрался. Под ним далеко внизу извивалась скалистая долина Аргута. Заросшие лесом хребты, как кони к воде, склонялись в долину реки. По верхам и ущельям лежал снег. Горы были так близко, что казалось, их можно погладить по темной кедровой щетине. Из-за этого Венька сам себе казался кем-то большим, равным окружающему. Ощущение было наглое, но сильное и кружило голову. Противоположный берег Аргута, далекий отсюда и хорошо видный, резко вздыбившись от реки крутыми скальниками, выполаживался в альпийские луга и, будто приглашая погулять, вел спокойными травянистыми склонами к отвесным скалам у самых белых вершин. Все это было очень, очень близким. Венька мысленно толкался от своего склона и расправлял крылья…
Он сидел, улыбался, вспоминал, как задыхался и изнемогал в первые дни. Как проклинал и золото, и свое упрямство, но почему-то все-таки шел. Он начинал понимать, что его тащило сюда, что давало силы. Там внизу, откуда он поднимался, в прозрачных березняках и густых пихтачах тоже было красиво… И он в который уже раз вспоминал умные, прищуренные хитро глаза Палыча. Ох, дед, все ты знал. И мысленно обнимал старика и гладил его по старой спине.
Надо было обустраиваться, но ему хотелось подняться выше. Ближе всего был снеговой хребет слева. В самой высокой его точке группка рыжеватых останцов замерла на фоне голубого неба. В лучах солнца они казались золотыми. И он пошел.
Довольно быстро, полдневными верхами, где снега не было, прошел одну долинку, спустился в другую и потом долго поднимался в гору. Он так устал, что уже и не очень понимал, что делает. Кусок хлеба, который утром сунул в карман, давно кончился, в желудке сосало, в ботинках хлюпало, штаны почти до пояса были мокрые. Венька вышел на самый верх, к скалам, которые вблизи оказались совсем не такими худенькими и не такими рыжими, но каменными и холодными, сел на какой-то сухой густой кустик, отдышался, ботинки вытряхнул.
Горы золотились в закатном солнце. Огромная снежная страна хребтов, пиков и долин простиралась вокруг и вдаль, желтела вершинами в уходящих лучах, чернела ущельями и лесными склонами внизу, где солнца уже не было. Здесь, наверху, дул ветер, но он, очарованный, не ощущал холода, глядел и глядел… И чувствовал себя полноценной частью этого мира. Он имел такое же право быть здесь, как и эти горы, этот рассыпчатый розовеющий снег под ногами.
И силы, совсем уж было иссякшие в нем, были снова в нем, он пошел вниз. Напрямую, туда, где ночевал сегодня. Шел, опасно широко шагая, как будто летел, иногда спотыкался и съезжал по снегу, вставал с неизвестной до того уверенностью и радостью в душе, снова шагал и улыбался. Солнце зашло, небо на востоке стало лиловым, белые вершины мутнели и погружались во тьму. Он знал, что ночь застанет его в дороге. Он не боялся этого.
Утром у Вени все тело гудело. Он полежал, слушая, как маленький ручеек за стенкой, рукавчик от речки, радуется наступающему ясному дню. Вылез из спальника. Солнце спускалось по склону горы и вот-вот должно было осветить его поляну. Взял полотенце и пошел на речку, где солнечные зайчики резвились уже по ряби воды.
Веня, поеживаясь, разделся до пояса, зачерпнул ледяной воды и прижал ладони к лицу. И не узнал его. Сквозь щетину проступали скулы. Он мылся, радостно щупал ребра и окрепшие мышцы спины. Живот еще был, конечно, но ремень уже переехал на четвертую дырочку. Вытерся, зачерпнул прозрачной воды в котелок и пошел собираться. Он решил жить в той верхней избушке.
Перед избушкой по краям поляны толпились пушистые молодые кедры. Над ними и дальше по всему косогору стоял старый, высокий и просторный кедровый лес, местами из травы торчали замшелые камни, а иногда и остатки скал. Но главное, отсюда, прямо с порожка, был такой соблазнительный вид, что он, сбросив тяжелый рюкзак, опять долго сидел и смотрел на горы, мысленно подкладывая белый лист под какой-то вид. Пачку ватмана и какие-то детские акварельки Палыч сунул ему в рюкзак в последний момент. Про себя думал, про золото, представлял, что завтра уже можно начать. Сразу всего хотелось: поработать лотком на ручье, ватман к мольберту прилепить и попробовать, что за акварельки… или просто посидеть и посмотреть на горы. Все было хорошо, все было счастьем. Вспомнилась вдруг московская квартира — там он тоже был свободен… Дальше думать не стал, затряс головой и зашел в зимовье.
