Курилов Семен - Ханидо и Халерха
— Порезать хотел?.. Алитета. Голова горячая… а пустая. Эх, парень ты, парень!.. И звать тебя Парнем… А плакать тебе хотелось хоть раз? Не хотелось — значит, еще не дошел…
Ниникай легонько потряс кухлянку на Пураме, но бессильно опустил руку.
— А-а… не в этом дело. Не в этом… Порезал бы Алитета — ушел бы в тайгу. Не порезал — ты поперек встал… Зачем встал?
— А невесту бросил бы с пузом? Да? Бросил бы? Ух вы, рыбья мелочь!..
— Нет, — тихо сказал Ниникай. — Мою бросить нельзя. Хотел увезти в тайгу… Да ты что знаешь? Ты — чукча? Ты — шаман, чтоб знать мою душу? Один Куриль мою душу знает…
— Га! Куриль! — Пурама покачнулся и обнял Ниникая. — Да Куриль и свою не знает! Хочешь, перекрещусь — не знает… Ты только тихо: он даже бога обманывает… Понял? Но ты тихо об этом… Я тебе все расскажу…
— Куриль? Бога?.. Так говоришь? Да? Так говоришь? — Ниникай отстранился от Пурамы, скинул его руку со своего плеча. — А ты все знаешь? Да? Все?..
Вон ты какой… Плохие — все, дураки — все? А сам лезешь в душу?.. Ты — хороший? Уйди. Уйди — ненавижу таких…
Он повернулся и сам ушел от Пурамы.
Оставшись один в темном углу, охотник долго и ошарашенно моргал глазами. Потом он тихо зарычал и завертел головой так, что светлые пятна жирников побежали вкось и вкривь полосами.
Ему бы уйти, запеть бы на ветру самую грустную песню, поплакать бы, как плачут пьяные, или свернуться в комочек в этом уголке и потихоньку заснуть.
Куда там! Не понятому Ниникаем, Пураме вдруг показалось, что он один постиг всю правду жизни, что с этой правдой ему будет не тяжелей, а легче. Из этого он сделал простой вывод: зачем ему метаться, как в прошлом, как сейчас мечется Ниникай, зачем ломать голову, если все ясно, — а не лучше ли ему жить так, как живется?
И, посчитав, что к нему наконец пришла высшая мудрость, Пурама сел в круг картежников. Да не простых выбрал картежников, а тех, которые решились играть с самим Потончей. Мудрецу ли играть со слабаками.
— Мне, — потребовал он карты. — На оленей играю.
— Эй, мэй, Пурама! — повернулся к нему Потонча. — Садись, хорошо садись. Мы тут балуемся: весь вечер играем, а проигрыш пять оленей и песцовая шкурка. Ей-богу!.. Да вы знаете, это кто? — спросил он дружков. — Это же юкагир Пурама! Он на состязаниях по тысяче оленей выигрывает!
— Помолчи, Потонча. А то он подумает, что мы не знаем его, — сказал редкозубый, широколицый якут со шрамом поперек брови. — Лучше скажи ему, как мы играем, как пьем…
— Ке-ке-ке, — неловко захохотал купчик. — Это он насчет тебя говорит…
Мы тут одинаково пьем… понемногу, мерочкой из-под пороха…
— Ага, я, значит, пьяный? Да? А если я скажу, что ни в одном вашем слове нет правды, — тогда как?
— Тогда тебе придется две мерки выпить! Ке-ке-ке…
— Вот это… другой разговор… Пурама первый раз в жизни такой трезвый — все насквозь видит…
ГЛАВА 13
В то время как Пурама проигрывал третий десяток оленей и, трезвея от нестерпимой головной боли, начинал понимать, что вся жизнь — против него, — голова юкагиров Куриль, наоборот, чувствовал все большую и большую крепость в ногах и плечах.
Никто из богатых и знатных людей никогда не обнимал Куриля. Одни считали его слишком умным и важным, другие важничали сами, третьи брезговали даже руку подать немытому тундровику. А вот американец Томпсон был совсем иным человеком. Огромная ладонь его сильно согрела плечо Куриля за прощальный вечер.
В первый день ярмарки ни сам Куриль, ни другие богачи не придавали значения особому к нему отношению американца. О голове юкагиров ходили слухи, которые были известны всем этим людям и которые, конечно, докатились и до Томпсона. Однако никто и не думал, что заморский купец-богач, заслонивший собой всех прочих купцов, начнет выпячивать свое особое отношение к юкагиру. Никто не мог понять этого: юкагирская тундра не богаче других, есть в ней, правда, озера со знаменитой породой рыбы, но Томпсона рыба начисто не интересовала. Тогда богачи стали рассуждать так: если исправник и все русское начальство считается с Курилем, то чужому купцу, конечно же, следует угождать ему. Точно так рассудил и сам Афанасий Куриль, когда американец попросту подарил ему коробку иголок. Но потом американец при людях пригласил голову юкагиров к себе в палатку, и хоть Куриль без Чайгуургина не появился там, слух о его приглашении вырос в событие. И вот наконец на прощальном вечере Томпсон посадил Куриля рядом с собой, обнял его левой рукой и редко ее убирал — наливал правой, ел правой, а левой гладил мех новой кухлянки юкагирского головы. Полысевшему, суровому и неразговорчивому Курилю была сперва неприятна такая мужская нежность. Но потом он выпил, свыкся с этой рукой и уже не хотел, чтобы Томпсон встал и переменил за столом место. Однако Томпсон так и не оставил его.
До полуночи Куриль очень жалел, что из-за Чайгуургина не пошел к американцу в палатку: там, наедине, Томпсон говорил бы прямо и что-то объяснил бы ему, а тут, при других богачах и купцах, он только шутил, поддерживал разговор — и совсем молчал о себе, о жизни в Америке, о торговых делах, о своих связях.
Так бы и уехал Куриль с ярмарки, радуясь лишь тому, что с Томпсоном у него установились хорошие отношения, но не понимая, в чем же тут дело. Но вот когда Алитет закрыл дверь за Пурамой, Ниникаем и Лелехаем, когда все почему-то стали дружней пить и есть, Томпсон незаметно налил себе и Курилю горькой воды и, приподняв тонкий стеклянный стаканчик, тихо сказал:
— Пью за умный взгляд моего нового друга господина Курилова…
Но не сразу он выпил. Держа огромными толстыми пальцами тонкий стаканчик, Томпсон сильно прищурил выпученные глаза — и так долго смотрел в лицо Куриля, стараясь убедиться, что слова его поняты.
Куриль этих слов не понял, но догадался, что переспросить надо попозже, когда Тинелькут и другие соседи забудут об этом случае.
Потом он взялся резать сваренную целиком оленью ляжку и тихо сказал:
— В тундре темный народ — не все понимает сразу…
Томпсон улыбнулся:
— Когда мистер Курилов вспомнит дерущихся женщин, он все поймет… Я вот говорю господину Курилову, — повернулся он к Тинелькуту, — что мне нравится его неразговорчивость. Он отвечает, что это от темноты. Я не согласен: задумчивость — признак ума. Это уже нам, купцам, некогда думать, мы должны уметь говорить…
Он пускал в глаза Тинелькута дым. И это придавало его главным словам особенное значение.
Куриль все вспомнил. Да, когда женщины поскандалили из-за иголок и когда простые люди увидели, что они не люди, он не вытерпел и поглядел Томпсону в глаза. Этот взгляд сейчас американец и назвал умным. Смысл во всем этом был очень большой, как теперь понял Куриль. Томпсон дорого заплатил за один его взгляд — отдал две коробки иголок, или, по крайней мере, двадцать песцовых шкур, а если бы иголки менял Потонча, то и все пятьдесят. Это — не шутки, для любого купца потеря такая чувствительна. Но американец пошел на нее, да еще обнимает, благодарит за подсказку…
