Курилов Семен - Ханидо и Халерха
Мысли пьянеют быстрей и сильней человека. И нет внутри самого человека силы, которая отрезвила бы их. Но У Пурамы сегодня такая сила была.
"Так. Случится все это, быстро случится. А что будет дальше? — подумал он. — Ниникай прыгнет на нарту и улетит в тундру, а может, в тайгу. А как быть ему, семейному человеку? У Пурамы тордох, жена, ребенок, охотничьи снасти, хозяйский скарб и еще тут пятьдесят три оленя… Рискнул бы Ниникай на его месте? Даже пьяный? Э, наверняка не рискнул бы"… — Пурама задрал голову и уставился глазами в мутное облако табачного дыма.
Взгляд его надолго завяз в этом облаке, угрюмо клубившемся над черным, как попало набранным из горбыля потолком. К Пураме пришло пьяное успокоение, и все только что сгоряча пережитое поплыло в разные стороны. Он и сам будто поплыл вверх, оставляя где-то внизу говор, шум, крики картежников и то, что не позволяло ему вертеть головой, — упрямый, заледеневший взгляд Ниникая из-под чуба и порывистые движения толстых ног Алитета.
Наконец он увидел себя на нарте, пробивающимся сквозь густой туман к далекой Соколиной едоме. Он будто бы дремлет и вспоминает последнюю ночь шумной ярмарки… Была вроде бы какая-то суматошная, кровавая драка, в которой погибли и Алитет, и остроносый чукча… Он дремлет, смутно припоминает и слышит разговор Куриля с Тинелькутом: "Томпсон обиделся, навсегда уехал…" — "А мне он сказал, что через три года на ярмарке будет Свенсон. С десятью Алитетами будет…" — "А я слышал — исправник приедет. С казаками. Он ведь с ярмарки тоже барыш имеет…"
Неожиданно для себя Пурама встал. Он покачнулся, мутными глазами осмотрел все кругом, ни на ком и ни на чем не остановив взгляда.
"Спать пойду, — решил он. — Ничего не хочу. Спать хочу… А это — пустое все. Кто я им — ниникай?" [73]
Он пальцем примял табак в погасщей трубке — чтобы не высыпался — и шагнул было в двери, но вместе с ветром в лицо ему ударило еще что-то более холодное, сразу проникшее в грудь, в сердце, в голову. Лучше бы ударил его Алитет — просто так, ни за что. Но на него налетела тоска — черная, ледяная, без проблеска. Он понял, что уходит не из заезжего дома, а из заезжего мира, уходит навсегда в свой привычный печальный мир. И пьяная обида на весь божий свет железным капканом перехватила ему горло. В том привычном печальном мире теперь ему будет совсем плохо, совсем безнадежно…
Алитет лениво повернул к нему голову. Чего, мол, остановился? Трезвое безошибочное чувство вдруг подсказало Пураме, что Ниникай и Лелехай встали, неправильно поняв его появление у двери. Он круто повернулся и шагнул к краю стола, из-за которого действительно осторожно выходили брат Тинелькута и племянник Чайгуургина. Головы оба дружка опустили, скрывая внутреннее напряжение. Пурама заставил их одновременно вздрогнуть. Лелехая будто дернули арканом сзади, а Ниникай откинул длинную густую челку — и все красивое лицо его перекосилось от злобного удивления и ненависти.
— Хочу в карты с тобой… играть, — сказал Пурама. — Пойдешь?
Ниникай глянул на Лелехая, нехорошо хохотнул и, раздувая ноздри, высоко подняв тонкую бровь, сквозь зубы презрительно проговорил:
— Отойди.
Лелехай тронул его за рукав:
— Сядь.
Все сорвалось. Теперь было поздно и не умно бросаться на крепкого, верткого, настороженного Алитета. Ниникай опустил глаза и обмяк.
— Ну, что? Старших родственников боитесь? — спросил Пурама. — Или жалко оленей? На оленей хочу играть.
Ниникай сел и презрительно отвернулся. Но он тут же уронил голову, с силой помял лицо ладонями, потом загреб наверх волосы, вздохнул и остановил взгляд на бутылке с горькой водой. Пураме показалось, что ему стало легче, а себя он почувствовал мудрым старшим, сломившим волю неразумного младшего.
Однако с ним разговаривать не хотели.
Пурама переминался с ноги на ногу, не зная, что делать.
И как раз в это время Алитет сбил с ног пьяного якута. Якут упал не в сенцы, а в комнату, и Алитет взялся лупить его ногами под зад, стараясь заставить его на карачках убраться из комнаты. От первого удара меховые штаны у якута лопнули по шву, а потом полукругом лопнула и сама шкура.
— Э, Алитет, — нехорошим ты человеком будешь! — крикнули из двери.
— Совсем пьяного бить — это последнее дело…
— Больше нет бесплатной горькой воды! Нет! Нет! Только за плату, за плату! — рычал Алитет, провожая пинками уползающего якута.
Ниникай весь дрожал от бессильной злобы. Но он уже понимал, что ничего сделать нельзя: Тинелькут сидел рядом с Томпсоном, и оба они глядели на дверь, где орудовал Алитет.
— Хей, Алитет, хей! — крикнул Томпсон. — Дверь надо закрыть, дверь! Нам оставь что-нибудь. Ночь большая — мы много пить будем… — Он облапил бутылку, потряс ее над головой и начал быстро наливать горькой воды богачам.
Упершись плечом в стену, Пурама принялся бессмысленно разглядывать свои растоптанные унты. Помятая жестяная кружка с трепыхающейся горькой водой, которую он неожиданно увидел возле своей груди, удивила и обрадовала его.
Ниникай одумался и теперь предлагал мировую.
— Пошли отсюда, — предложил Пурама, осушив кружку и нетерпеливо взяв со стола большой кусок оленины и американский калачик, посыпанный сахаром.
Но перед тем как уйти, они молча выпили еще.
Помощники Томпсона дружно рылись в куче шкур, наводя порядок; когда Ниникай резко отодвинул щеколду и ударом ноги отворил дверь.
Перед заезжим домом все еще колготился пьяный люд, а небольшая толпа продолжала тискаться к входной двери, надеясь выкликать Алитета. Дул сильный и холодный морской ветер; он уже не гнал снега, но стал резким, порывистым, злым. Налетая на пьяных, он валил их с ног, заставлял шарахаться, пятиться или сбиваться в кучки. Ветер будто выметал поляну, будто требовал оставить ее поскорей.
Молча, один за другим Ниникай, Лелехай и Пурама добрались до второго заезжего дома, где продолжали торговать горькой водой русские купцы и где в холодной полутьме, прямо на земляном полу, резались в карты десятки самых жуликоватых людей.
Оказавшись здесь, пьяненькие новички сперва разбрелись, чтобы отыскать подходящую компанию, а потом Пурама и Ниникай случайно столкнулись в свободном углу.
— Ты? Ага, это ты… — схватил Ниникай Пураму за вырез воротника. — Хочешь, охотник, правду узнать? Обо мне… правду…
— Все знаю… Начисто все.
— Врешь. Лелехай даже не знает… Лелехай мне не друг, и нет у меня ни одного друга…
— Порезать хотел?.. Алитета. Голова горячая… а пустая. Эх, парень ты, парень!.. И звать тебя Парнем… А плакать тебе хотелось хоть раз? Не хотелось — значит, еще не дошел…
