Мордехай Рихлер - Версия Барни
— Хочешь развод? Всегда пожалуйста. Только он будет на моих условиях, ублюдок, — сказала она и снова унеслась, ломая шестерни передач и едва не врезавшись в дерево.
Ий-яба-даба-ду! Ну, Барни Панофски, ты родился с подковой в заднице. Со звонком Хьюз-Макнафтону я решил повременить, но теперь я совершенно не нуждался ни в проститутке, ни в частном сыщике. На-хре-наонина-ммм! Собрался, стер с лица ухмылку и с достаточно суровым, как я надеялся, видом пошел в дом разбираться с Букой. Небритый, он уже стоял внизу — тощая жердь в семейных трусах — и уже нащупал, тащил из бара бутылку «макаллана» восемнадцатилетней выдержки и два стакана.
— Здесь внизу попрохладнее, правда же?
— Ты отымел мою жену, сукин ты сын!
— Мне кажется, прежде чем обсуждать это, надо выпить.
— Выпить! Я даже не позавтракал еще.
— Завтракать еще рано, — сказал он и налил нам обоим не разбавляя.
— Как ты мог такое со мной сделать?
— Я это с ней делал, а не с тобой. А если бы ты позвонил, выезжая из Монреаля, неловкой ситуации можно было бы избежать. Я, пожалуй, пойду поплаваю.
— Нет уж, ты погоди! Так это я, получается, виноват?
— Ну, в каком-то смысле да. Ты пренебрегал супружескими обязанностями. Она сказала, что ты семь месяцев не занимался с ней любовью.
— Она тебе так и сказала?
— Ну что, поехали? — Он поднял стакан.
— Поехали.
— Заходит она ко мне в комнату, — начал он рассказ, вновь разливая по стаканам, — ставит поднос и садится ко мне на кровать в такой коротю-усенькой ночнушечке. Ну, было уже довольно жарко, я могу ее понять, но подозреваю, был, был в этом некий намек. Подтекст какой-то. Сколь![305]
— Сколь.
— Отложил я книгу. Джона Марканда — «Искренне ваш Уиллис Уэйд». Вот, кстати, еще один романист, жестоко недооцененный. В общем, после несколько принужденного обмена вежливыми банальностями («Как жарко, правда?» — «Я так много слышала о вас». — «Как вы добры, что возитесь со мной в моем состоянии», и т. д. и т. п.) и парочки неловких пауз… Слушай, я правда пойду поплаваю. Можно я возьму твои ласты-масты?
— Черт тебя побери, Бука!
Он налил нам еще, и мы оба закурили «монтекристо».
— Я полагаю, нам, самим придется сегодня готовить завтрак, — сказал он. — Ála tienne![306]
— Конечно. Но ты продолжай, продолжай.
— А потом, совершенно безо всякого с моей стороны понуждения, она принялась рассказывать о ваших семейных проблемах, ожидая от меня получить совет. Мол, домой тебя калачом не заманишь, чуть не каждый вечер ты просиживаешь в баре в компании пьяных неудачников и очень редко когда снисходишь до того, чтобы прийти домой прямо с работы; за столом ты с ней не разговариваешь, а ешь, уткнувшись в книгу. Или в «Хоккей ньюс» — не знаю уж, что это такое. Когда она приглашает к вам обедать другие семейные пары, своих старых подруг, ты на них наскакиваешь. Если у них правые взгляды, ты им доказываешь, что Вторую мировую войну выиграли Советы и когда-нибудь Сталина признают человеком столетия. А если они левые, с пеной у рта клянешься, что есть научные данные, доказывающие, что негры находятся на низшем интеллектуальном уровне и чрезмерно сексуальны, при этом превозносишь Никсона. Каждый раз, когда вы приходите к ее родителям обедать в шабат, ты свистишь за столом, чем оскорбляешь ее мать. Она вышла за тебя замуж вопреки возражениям отца, выдающегося интеллектуала, и что теперь? Ты пренебрегаешь ею в постели, а тут еще выясняется, что у тебя любовница в Торонто. Слушай, я подглядел, что у вас в холодильнике есть яйца под майонезом. Как ты думаешь, а?
Мы переместились за кухонный стол, взяв с собой бутылку и стаканы.
— Лехаим! — сказал он.
— Лехаим.
— Должен заметить, насчет поболтать она сама не своя. Как заведет, не остановишь, я думал, у меня мозга за мозгу заскочит. А потом она наклоняется убрать поднос, и там такие сисечки мелькнули! А она снова села ко мне на кровать и давай хныкать, так что мне просто ничего не оставалось, как только обнять ее и попытаться успокоить, а она и при этом все равно лепечет без умолку. Я начал ее поглаживать там, сям, и в ее протестах — таких тихих, вкрадчивых — мне послышалось явное приглашение. «Ах, ну зачем…»; «Ну не надо, перестаньте сейчас же…»; «Ах, пожалуйста, только не там…» Потом, притворяясь, будто не отвечает на мои ласки, она перешла к рассказу о том, какой ей вчера снился сон, и при этом добровольно поднимает руки, чтобы мне удобней было снять с нее ночнушку, и тут — слышь, самое забавное — я решил, что единственный способ заставить ее заткнуться — это трахнуть ее, вот так оно и произошло. Бутылка-то, смотри, кажется, пуста.
Я пошел, принес еще одну.
— Чин-чин, — сказал он и потянулся за кухонным полотенцем, чтобы вытереть вспотевшую грудь. — Окна-то все открыты?
— Надо бы мне зубы тебе повышибать, Бука.
— Только сперва я должен искупаться. А! Еще она кучу вопросов задавала про Клару. Мне кажется, я был для нее не более чем удобный такой deus ex machina[307]. Она хотела рассчитаться с тобой за ту женщину, что у тебя в Торонто.
— Минуточку, — сказал я. Сбегал в спальню и вернулся со старым отцовским табельным револьвером, который положил на стол между нами. — Что, испугался? — спрашиваю.
— Да подожди ты с этим, дай сперва поплаваю с-маской-с-трубкой.
— Бука, ты можешь мне оказать одну огромную услугу.
— Да ради бога, все, что захочешь.
— Я хочу, чтобы ты согласился быть соответчиком на моем бракоразводном процессе. Всего-то и надо, чтобы ты подтвердил, что я пришел домой к возлюбленной жене и обнаружил тебя с ней в постели.
— А, так ты это специально, негодяй, подстроил! Воспользовался слабостью старого друга! — ухмыльнулся он, подставляя пустой стакан.
Я сгреб револьвер и наставил на него.
— Ты будешь моим свидетелем или нет?
— Я обдумаю это в пучинах вод, — сказал он, встал и, шатаясь, побрел туда, где лежали мои ласты-масты.
— Ты так напился, куда тебе плавать, балбес чертов, — заспорил я и побрел за ним, по-прежнему держа револьвер в руке.
— А давай вместе, — предложил он, начиная спускаться по крутому травянистому откосу к воде. — Нам обоим это очень не помешает. Ям-бубу-дуду совсем трез-ву-ву сам бум.
— Лично я пойду прилягу. Тебе бы тоже не помешало. Взгляни на себя, ты же на ногах еле стоишь. Не надо, Бука!
— Кто будет в воде вторым, моет посуду!
— Стой, — заорал я. — Стой, стрелять буду!
Оценив мою шутку, Бука дико захохотал. Он еще помедлил, надевая ласты, дважды при этом упал, потом прямо в ластах побежал вниз по склону.
— Поберегись! — крикнул я и выстрелил, направив ствол гораздо выше его головы.
Бука вскинул руки вверх, будто сдается.
— Kamerad, — воззвал он ко мне. — Kamerad! Nicht schiessen![308] — Потом зигзагами спустился по откосу, пробежал по причалу и, плюхнувшись в озеро, исчез под водой.
Вернувшись в гостиную, я лег и только начал засыпать, как зазвонил телефон.
— Я звоню сообщить вам, что в ближайшем будущем моя дочь будет жить у меня. Мне поручено предупредить вас, чтобы вы не пытались вступать с ней в общение; с любыми вопросами обращайтесь к Хайману Гольдфарбу, в Квебек.
— Ай, Златовласка, до чего же ты злобная баба!
— Как вы смеете!
— И передайте ей от меня, что у Мириам Гринберг голос вовсе не противный. У нее прекрасный голос, — сказал я и повесил трубку.
Вот ведь трепло! — подумал я. Взял и сразу все выдал. Хьюз-Макнафтон меня за это ох не похвалит!
Встав на четвереньки, я дополз до дивана и мгновенно провалился в сладостный сон. Проспал, мне показалось, несколько минут, когда какой-то рев, вроде самолетного мотора, сотряс комнату, и мне приснилось, что я лечу, а мой самолет падает. Силясь выйти из ступора, я ничего не мог понять. Где я? В Монреале? В квартире Мириам? На даче? Еле встав, ковыляя на ватных ногах, я выбрался на веранду, пытаясь определить источник рева. То был пролетающий аэроплан, но он теперь был уже так далеко, что понять, натовский ли это бомбардировщик с базы в Платтсбурге или трансатлантический лайнер, я не сумел. Тут я заметил, что на дворе сумерки. Поглядев на наручные часы, с удивлением обнаружил, что спал больше трех часов. Скользнув обратно в дом, я плеснул себе в лицо холодной воды, подошел к лестнице на второй этаж и стал звать:
— Бука!
Нет ответа.
— Эй, просыпайся, Бука-Букашка!
Но его не было ни в его комнате, ни где-либо еще в доме. Вырубился, должно быть, на причале, подумал я, но его и там не было. О Господи, неужто утонул? Нет, нет, только не Бука! Пожалуйста, Господи! Футов на сорок от пристани озеро все еще мелкое и прозрачно до дна. Я прыгнул в лодку, дернул стартер мотора и стал кружить по воде, вглядываясь в дно, все больше и больше впадая в панику. В конце концов кинулся снова в дом и стал звонить в местную полицию. Ждал их два нескончаемых часа, приехали, и я выдал им несколько отредактированную версию того, что произошло. Я не стал говорить о ссоре со Второй Мадам Панофски, даже не упомянул, что она вообще была на даче. Однако сообщил, что мы с Букой пили и что я умолял его не ходить купаться.
