Мордехай Рихлер - Версия Барни
— Deo volente[302], — сказал Хьюз-Макнафтон, — она закрутит интрижку, и ты сумеешь это доказать. Что ты хмыкаешь?
— Заставишь ее изменить мне, как же!
— Тогда надо, чтобы она сама подала на развод. Она пойдет на это?
— Мы это с ней еще не обсуждали.
— Если она соглашается, тогда обычно процедура такая: я нанимаю проститутку, и вас в каком-нибудь убогом мотеле в Кингстоне или еще где-нибудь частный детектив с безупречной репутацией обнаруживает in flagrante delicto[303].
— Ну так пошли.
— Не так быстро. Сперва она должна на эту комедию согласиться. Кроме того, никуда не денешься от платы по прейскуранту. Lex talionis[304]. Ее адвокат может содрать с тебя три шкуры — и сейчас заплатишь, и будешь платить до скончания века. Я испытал это на собственном опыте, дитя мое.
— На такое дело мне ничего не жалко.
— Это ты сейчас так говоришь. Все сперва так говорят. А пройдет лет пять, оглянешься издали, все увидится по-иному, и начнешь обвинять меня. Далее: я не хочу лезть не в свое дело, но вся эта срочность — из-за того, что ты увлекся другой женщиной, проказник? Она ждет ребенка?
— Нет. И я не увлекся. Я ее люблю.
— Это в какой-то мере объясняет глупость твоего поведения. Ты бы сперва поговорил с женой, может, она согласится обойти закон, тогда мы с ее адвокатом, глядишь, и договорились бы заранее, чтобы тебе оставили стул, стол, кровать и вторую пару носков.
— Она наследница огромного состояния.
— Господи, Барни, да ты прямо не от мира сего. Какое это имеет отношение к делу?
— Черт, сколько сейчас времени?
— Да восьмой час уже. А что?
— Я обещал к ужину вернуться.
— За руль тебе в таком состоянии садиться нельзя. Кроме того, я только что заказал нам еще по одной.
Я пошел к висевшему в углу телефону-автомату.
— Так я и знала: ты, как в город приедешь, сразу пьянствовать, — сказала она. — И что мне прикажешь делать? Развлекать твоего гостя? Я с ним едва знакома.
— В его состоянии он сейчас из комнаты носу не высунет. Точно. Принеси ему только что-нибудь поесть. Свари пару яиц. Бутерброд. Банан. Будь проще.
— Иди ты к черту.
— Завтра я приеду к ланчу.
— Стой. Не смей бросать трубку. Я тут с ума сойду. Все утро мы вели себя как два робота, словно ничего не случилось. Это просто пытка. Я должна знать, на каком я свете. Мы собираемся как-то приводить наш брак в порядок или нет?
— Разумеется, дорогая.
— Я так и думала, — сказала она и повесила трубку.
Хьюз-Макнафтон за это время успел расплатиться.
— Ну что, перемещаемся в «Джамбо»? — спросил он.
— Почему бы и нет?
— Ты ей сказал, что хочешь развестись?
— Да.
— А что она?
— Да и катись, говорит, колбаской.
— Я засек время нашей консультации, вышло три часа с минутами. При ставке сто пятьдесят в час ты должен мне четыреста пятьдесят, а сейчас у нас уже получается овертайм.
Было душно, стоял первый за лето вечер тяжкой жары, которая обещала установиться на много дней, и кондиционер в «Джамбо» не справлялся. Бар был полон — всё какие-то неприкаянные одиночки, но мы все же нашли место в тихом уголке.
— А что, если она не пойдет навстречу? — спросил я.
— Ты, по-моему, сказал…
— Нет, ну а вдруг?
— Тогда все затянется невесть на сколько и обойдется гораздо дороже. Барни, что бы ты ни делал, ты не должен признавать, что в кого-то влюблен. Жены на удивление чувствительны к этому. Да что там — бывает, они даже мстят! Лучшая стратегия для тебя — это уйти из дома, но чтобы она не думала, будто ты торопишься с разводом.
Из «Джамбо» мы перешли в монреальский «Пресс-клуб», так что домой я попал в четвертом часу утра. Но проснулся все равно в шесть. Был подавлен. Чувство вины сменялось тревогой. Я и за Буку волновался, и боялся, что, во-первых, жена измучает меня, пока согласится подавать на развод, а во-вторых, условия будут продиктованы ее матерью на пару с каким-нибудь безжалостным и цепким крючкотвором из их знакомых. Я побрился, принял душ, влил в себя жбан кофе, закурил «монтекристо» и поехал на дачу, проговаривая про себя разные варианты прельстительно-увещевательной речи (тебе же, дескать, будет лучше, если разведемся), но все они даже в моих собственных ушах звучали как-то диковато.
Второй Мадам Панофски в кухне не обнаружилось, не было ее и в супружеской кровати, которая оказалась уже заправленной. Быть может, мучимая теми же тревогами, что и я, она тоже встала рано, а теперь пошла искупаться? Жара, во всяком случае, к этому располагает. Что, если написать записку — дескать, ладно, согласен на развод, — оставить на кухонном столе и в темпе свалить отсюда? Нет, это была бы трусость, — подумал я. Ну и что, что трусость?.. Нет, Барни, нет, так поступать ты не должен. Я решил разбудить Буку и обсудить свою проблему с ним. И тут — здрасьте пожалуйста! — лежат, голубки — моя жена и мой лучший друг, нежатся в постели. Я поверить не мог такой удаче.
— Так-так-так! — сказал я с наигранным возмущением.
— Черт. — Вторая Мадам Панофски нагишом соскочила с кровати, цапнула свою ночнушку и убежала.
— Сам виноват, — сказал Бука. — Ты же должен был позвонить перед выездом из города.
— С тобой я разберусь позже, подонок! — гаркнул я и бросился за Второй Мадам Панофски в нашу спальню, где она уже одевалась.
— А я-то ехал, спешил, думал, сейчас помиримся, — заговорил я, — вдохнем новую жизнь в наше супружество, а ты — смотрю, валяешься в кровати с моим лучшим другом!
— Это был несчастный случай. Честно, Барни.
Недаром через мой офис прошли кипы телесценариев, сплошь состоящих из словесных клише, — мне было где брать реплики для диалога.
— Ты предала меня, — сказал я.
— Я принесла ему еду, как ты просил, — захныкала она. — Его бил озноб, простыни все мокрые, и я легла с ним рядом — просто чтобы согреть его, а он начал делать всякие вещи, и я была как воск в его руках, потому что ты не прикасался ко мне месяцами, а я же не каменная, одно цеплялось за другое, ну и вот… По-моему, я даже и не понимала, что происходит, а потом было уже поздно.
— Моя жена и мой лучший друг! — воскликнул я.
Она потянулась ко мне, хотела успокоить.
— Не тронь меня, — отпрянул я, надеясь, что не пережимаю.
— Давай все разговоры об этом отложим, — сказала она. — Сейчас я не могу, сейчас я так несчастна!
— Это ты несчастна?
Вся в слезах, она схватила сумочку, сдернула с гвоздя ключи от машины и побежала по лестнице вниз, я за ней.
— Я буду у мамы, — бросила она через плечо.
— Скажи ей, что мы разводимся!
— Сам скажи. Нет, не смей! Ей сегодня вечером к зубному. Пломбировать канал.
У самой машины она развернулась ко мне лицом.
— Если бы ты любил меня, то никогда бы не оставил наедине с таким мужчиной.
— Я верил тебе!
— Вы лишены моральных устоев — люди вроде вас с Букой. Я так неопытна, а он такой… Я понятия не имела, что происходит. Казалось, он в таком смятении, в такой печали, и я подумала, эта его рука… думала, он сам не сознает, что гладит меня там, что это случайно… то есть я притворилась, что не замечаю — не хотела выглядеть дурой и мещанкой, затевать ссору. Я ведь — ну, он же твой лучший друг, и я… он… Ах, да какая разница! Что бы я ни делала, тебе все будет не так.
Она села в машину и опустила стекло.
— Черт. Еще и ноготь сломала. Надеюсь, ты доволен? Все на меня орешь, а ведь это он начал, богом клянусь — этот твой лучший друг. Наверняка он и первую твою жену трахал — он такой! Тоже мне друг называется. И что ты теперь собираешься с ним делать?
— С ним? Что делать, что делать… Убить его — вот что делать, а потом, может быть, и до тебя с твоей мамочкой доберусь!
— Мамочкой. Черт. Как я ей покажусь в таком виде — всю косметику забыла на трюмо. Мне нужен мой карандаш, глаза подкрашивать. И мой диазепам…
— Так поди да возьми.
— Fuck you! — взвизгнула она, вдарила по газам и рванула вперед так, что из-под задних колес полетел гравий. Когда она уже точно исчезла из виду, я каким-то невероятным танцевальным махом взлетел на крыльцо, лишь чуть придерживаясь за перила. Потом очень даже лихо отколол шим-шам и да-паппл-ка, чуть было не попавшись ей за этим занятием на глаза, потому что она, взревев двигателем, задним ходом вернулась и снова опустила окошко.
— Ладно, развлекайся себе с твоей блядью в Торонто, кто я такая, чтобы возражать, — ты мужчина, а я нет, такова жизнь. Но ты хоть знаешь теперь, что в ответ можешь получить той же монетой. Довольно поганое ощущение, не правда ли?
— А, так моя жена — мороженая рыба?
— Хочешь развод? Всегда пожалуйста. Только он будет на моих условиях, ублюдок, — сказала она и снова унеслась, ломая шестерни передач и едва не врезавшись в дерево.
