Энн Райс - Любовь и зло
Обзор книги Энн Райс - Любовь и зло
Энн Райс
Любовь и зло
Моему сыну Кристоферу Райсу
и моему другу Гари Суоффорду
посвящается
Стань моим помощником. Стань моим инструментом, помогающим осуществлять то, к чему я призван на Земле.
Оставь пустую жизнь, которую ты сам для себя придумал, и послужи мне своим умом, храбростью, хитростью и непревзойденным изяществом.
Скажи, что ты хочешь этого, и твоя жизнь отвратится от зла. Подтверди это, и тотчас ввергнешься в пучину опасностей и сердечной боли, чтобы творить безусловное добро.
Ангел Малхия, обращаясь к Тоби О’Дару в «Песне серафимов»Тем, кто странствует в ночи,
Светят Господа лучи.
К тем, кто в странах дня живет,
Богочеловек грядет.
Уильям Блейк. Изречения невинности [1]Каждый из нас ангел, но только с одним крылом, и все мы можем летать, лишь обнявшись друг с другом.
Лучано де Кресченцо1
Мне снился сон об ангелах. Я видел и слышал их среди великой и бесконечной вселенской ночи. Видел, как огоньки — а это и были ангелы — проносятся туда и сюда, оставляя после себя ослепительно сверкающий след; некоторые из них были величиной с комету и пролетали, мне казалось, настолько близко, что их пламя должно было превратить меня в пепел, но я не ощущал жара. Не чувствовал опасности. Не чувствовал себя.
Среди огромного, нескончаемого царства звука и света я ощущал вокруг только любовь. Чувствовал, что меня понимают — глубоко, полностью, что меня любят и поддерживают, что сам я являюсь частью всего, что вижу и слышу. Но в то же время я сознавал, что не заслуживаю этой любви и этого понимания. Тогда некое подобие скорби захлестнуло меня, и все мое существо слилось воедино с поющими голосами, ибо пели голоса обо мне.
Я услышал, как высоко вознесся над другими голос Малхии, трубный, сверкающий, когда он объявил, что теперь я принадлежу ему и должен идти с ним рядом. Ведь он избрал меня своим помощником, и мне предстоит исполнять все, что он велит. Этот голос, гулкий, переливающийся, возносился выше и выше. А вместе с ним звучал еще один, не такой громкий, зато нежный и лучезарный. Этот голос пел о моей жизни на земле и о том, что мне предстоит сделать; он пел о тех, кто нуждается во мне, кто любит меня; он пел о заурядных делах, заурядных помыслах — и все это с непревзойденной отвагой ставил он вровень с великими свершениями, к каким звал Малхия.
И обе переплетающиеся темы были такими величественными, и музыка почти осязаемо обволакивала, обнимала меня, словно любящее существо. Я припадал к груди этой музыки и слышал торжествующий голос Малхии, заявляющего о своих правах на меня, утверждающего мою ему принадлежность. Второй голос звучал слабее, однако вовсе не собирался сдаваться. Второй голос никогда не сдавался. Он был по-своему прекрасен и мог вечно петь так, как пел.
Послышались и другие голоса — точнее, они непрерывно звучали все это время. Другие голоса пели вокруг и рядом, перекликались с голосами ангелов, как будто отвечая им из-под сводов бескрайнего купола. Голоса, ангельские и эти, другие, сливались в единый хор, и я вдруг понял, что это голоса молящихся людей, молящихся обо мне. Люди молились раньше и будут молиться потом, и в далеком будущем, они молятся всегда, и, должно быть, все эти голоса радуются тому, каким я уже стал, каким еще стану. Ведь моя душа была так мала и печальна, а этот яркий мир, в котором я оказался, настолько огромен — мир, где даже слово теряет смысл, потому что нет в нем ни границ, ни меры, чтобы его измерить.
И на меня сошло блаженное знание: всякая живая душа есть предмет подобного восхваления и удостаивается нескончаемого, неудержимого песнопения; всякая душа возлюблена, как моя, познана, как моя.
Разве может быть иначе? Разве могу я, со всеми своими недостатками, при всех своих потерях, быть единственным? Нет, конечно, — вселенная полна душ, слившихся в этой величественной, торжествующей песне.
Всех их знают и любят так же, как знают и любят меня. Все они на виду, ибо даже я наблюдаю, как в своих молитвах распускаются эти души яркими цветками на ткани бескрайнего золотистого полотнища.
— Не прогоняй меня. Не отсылай обратно. Раз я должен, позволь исполнить волю Твою, исполнить со всей душой, — молился я и слышал, как мои собственные слова обращаются в текучие звуки, подобные звукам той музыки, которая окружает меня и придает силы. Я слышал свой уверенный голос: — Я люблю Тебя. Люблю Тебя, Который создал все и дал нам все, и ради Тебя я сделаю что угодно, выполню все, чего Ты потребуешь от меня. Малхия, забери меня! Отведи к Нему. Позволь исполнить волю Его!
Ни единого слова не потерялось в громадной сфере любви, окружавшей меня, в этой бескрайней ночи, сияющей, словно день. Потому что ни день, ни ночь ничего не значили здесь, ибо одно сливалось с другим, и оба были совершенны, а молитвы всё возносились и возносились, наплывая друг на друга, и голоса ангелов образовывали небесный свод, перед которым я безоговорочно преклонялся, которому я безраздельно принадлежал.
Что-то изменилось. Я по-прежнему слышал жалобный голос ангела, молившегося за меня, напоминавшего Малхии обо всем, что я должен сделать. Слышал Малхию, его мягко упрекающий, настойчивый голос, слышал молитвы, такие изумительные и всеобъемлющие, что казалось, мне уже никогда не потребуется тело, чтобы жить, любить, думать и чувствовать.
Но действительно что-то изменилось. Картина стала иной.
Я увидел, как Земля внизу стремительно приближается, я лечу ей навстречу, ощущая, как меня медленно пробирает холод, явственно ощутимый, пронзительный.
«Позволь остаться!» — хотелось взмолиться мне, но я ведь не заслужил того, чтобы остаться. Еще не пришло время, я должен был понимать, что расставание неизбежно.
Передо мной открылась вовсе не та Земля, какую я ожидал увидеть: под невообразимо ярким небом колыхались бескрайние поля золотистой пшеницы, залитые солнечным светом. Повсюду я видел полевые цветы, «лилии полевые», видел, какие они нежные и вместе с тем сильные, только гнутся под порывами ветра. Вот оно, богатство Земли, богатство цветущих деревьев, богатство облаков в небе.
— Дорогой Господь, я никогда не отдалюсь от Тебя, никогда не обману Тебя, никогда не предам Тебя в своей вере и своей душе, — прошептал я, — ведь Ты дал мне все это, дал нам все это.
И, прошептав эти слова, я ощутил объятие, такое крепкое, такое всеобъемлющее, что зарыдал от полноты чувств.
