Герд Фукс - Час ноль
С тех пор как Хаупт предложил ей стать его женой, она все чаще вспоминала того, другого, который тоже предлагал ей стать его женой, инженер-лейтенанта.
Его поселили к ним на квартиру. А через две недели перевели в другое место. Ханна поехала за ним. Он был женат, она об этом знала с самого начала.
А как он испугался, когда она позвонила ему из гостиницы в Кобленце. Вечером он пришел.
— А твои родители знают, где ты? — спросил он. — Здесь тебе оставаться нельзя.
Через два дня у нее кончились деньги. Он обещал писать ей «до востребования». Она чувствовала, что он ее попросту гонит. Однако, вернувшись домой, была абсолютно спокойна.
— Где ты была? Мы о тебе беспокоились.
В ответ Ханна лишь презрительно усмехнулась. Благотворительные предложения Гретель она отвергла. Она систематически таскала деньги у отца. А через неделю снова поехала к лейтенанту. Выражение муки на его лице, когда он ворвался к ней в комнату, доставило ей подлинное наслаждение.
— Заходи и не делай такого несчастного лица, — сказала она. — Не хочешь пойти со мной куда-нибудь вечером?
Ханна была веселой и оживленной, но вдруг спросила:
— А как ты представляешь себе наше будущее?
На его лице опять появился панический ужас.
— Я себе ничего не представляю, — пробормотал он.
— Но ты же не можешь так со мной поступить.
— А как я с тобой поступаю? И кто вообще здесь с кем-то как-то поступает?
— Ты поступаешь — со мной.
— О господи, да не кричи ты так. Люди ведь все слышат.
Он пообещал бы ей тогда все что угодно, лишь бы она успокоилась.
Если он рассчитывал, что ему надо продержаться до гостиницы, то ошибся. Пожилая женщина за стойкой спала, и Ханна потащила его наверх. Но в комнате вдруг закричала:
— Не смей до меня дотрагиваться!
А когда он хотел уйти, кинулась к дверям.
— О господи! — воскликнул он, — Господи, помоги мне!
Они сидели друг против друга.
— Что я тебе сделал? Я ничего не понимаю.
Ханна заплакала, но в ее плаче чувствовалась усталость, словно теперь все уже кончилось. Он опустился перед ней на колени, обнял ее, покачивал, словно баюкал, Потом отнес на постель и укрыл одеялом. Когда она заснула, он ушел.
Когда она на следующее утро ему позвонила, ей сказали, что он уехал. И адреса не оставил. Она вернулась домой.
Хотя Хаупт пообещал Ханне, что не пойдет к Олафу Цандеру, на следующий день он все-таки отправился к нему.
— Кончайте обыскивать мой дом, — сказал он. — Нет у меня этих документов.
— Тем лучше для вас. Тогда все в порядке.
— Но я ведь сказал, что вы обыскиваете мой дом.
— Никто вашего дома не обыскивал. Будьте же благоразумны. Я ненавижу нацистов точно так же, как и вы. Но надо же когда-нибудь под этим подвести черту.
— Выбирай, — заявила Ханна. — Но так дальше не пойдет. Я говорю серьезно.
На этот раз она была спокойна. Но только внешне. Ей было жаль Хаупта, когда в день смерти матери она попросила его уйти. Но до этого в ней бушевала злоба, ее душила слепая ярость, и она словно мстила ему за что-то. И, несмотря на это, он шел рядом с нею, когда гроб несли на кладбище, и так хорошо было чувствовать его руку в своей руке, когда первые комья земли полетели в могилу.
Просьбой давать ей уроки английского Ханна явно доставила Хаупту удовольствие. Он взялся за дело с большим рвением. Однако грамматика ее не интересовала.
Ей нужны были слова. Но те слова, которые были ей нужны, он и сам отыскивал в словаре: покрышки, сцепление, карбюратор, компрессия. Настойчиво и упорно боролся он с ее американским акцентом. Называлось это уроками английского языка, но, по сути, он вводил ее в историю европейской культуры и литературы. Его познания, его способность суждения были поразительны, и, когда он доставал с полки книгу и читал из нее отрывки, прохаживаясь по комнате, ей хотелось расцеловать его. Ханна, конечно же, понимала, что он пытался повысить уровень ее общего образования.
Ханна между тем стала звездой в баре «Рокси». Стоило ей открыть дверь и, шурша платьем, войти внутрь, как ее встречал восторженный свист. На ней были ее парижские платья — понятно, каждый раз новые.
Вначале она просила Хаупта ходить туда вместе с ней. Но он после первого визита в «Рокси» с легкой гримасой отвращения отказался от повторного приглашения. Спустя некоторое время она повела его в мастерскую. На колесах грузовика были покрышки, двигатель уже установлен, за перегородкой громоздились канистры с бензином. Американцы покупали вещи, которые были на ней надеты. Они не могли удержаться, чтобы не послать подружке или mum[63] костюм от Кардена или блузку от Диора, при этом размеры подружки или mum не имели значения. Платили они Ханне бензином или запчастями. А Роки, черный великан из Бирмингема, смонтировал ей колеса и установил двигатель.
— Ну и дела… — ужаснулся Хаупт. — Как на аукционе, да ты же останешься в одной рубашке!
— Идиот, — только и сказала она.
Однако Ханна в самом деле всякий раз брала с собой старые вещи. Появлялась она словно порождение Елисейских полей, а уходила в старой юбке и свитере.
Хаупт не рассказал ей, что после визита к Олафу Цандеру подал заявление в полицию. Вахмистр Вайс принял его заявление, покачав головой. А заявление о розыске Эразмуса Хаупта, кстати говоря, не дало результатов.
— А вы никого не подозреваете, кто мог бы украсть документы? — спросил Хаупт, пока вахмистр Вайс что-то писал. — Должны же быть какие-то отправные точки, косвенные улики.
Вайс выдвинул ящик письменного стола. Из конверта вынул ключ.
— Его обронил на месте похититель.
Зазвонил телефон, и вахмистр Вайс снял трубку. Хаупт похлопал его по плечу.
— Я спешу. До свидания.
Вайс, прижав к уху трубку, поднял на него глаза и кивнул. Хаупт пошел к слесарю Виганду.
— Вы можете мне сделать второй, точно такой же? — спросил Хаупт, передавая Виганду ключ.
Виганд осмотрел ключ и прошаркал в угол мастерской, где висели на стене заготовки. Меньше чем за десять минут он изготовил дубликат. Ключ был явно несложный.
Хаупт вернулся к Вайсу.
— Тут я по ошибке прихватил ваше вещественное доказательство, — сказал он и положил ключ на стол.
Вахмистр Вайс даже не успел заметить, что ключа нет. Он поблагодарил Хаупта.
Вечером Хаупт опробовал ключ. Обычно после десяти деревня словно вымирает, и все же сердце чуть не выскочило у него из груди, когда он попытался открыть первую дверь. Ключ не подходил. Он попробовал вторую, а потом еще одну. В этот вечер, решил он, достаточно. Он понял, что придется действовать методично.
На случай, если его застанут врасплох, он решил, что сделает вид, будто прикуривает в дверях. И, конечно, он всякий раз осматривался, прежде чем вставить ключ в скважину. Несмотря на это, как-то вечером за его спиной раздался голос:
— Ну, что мы здесь делаем?
Хаупт резко обернулся.
— Ничего, — пролепетал он и скользнул на улицу.
В следующий раз он был осмотрительнее, тем не менее инспектора Пюца он заметил только тогда, когда тот был уже в двадцати шагах. Хаупт даже поднял воротник пальто, защищая зажигалку от ветра, отойдя от двери, он пустил навстречу Пюцу облако дыма, весело поздоровался с ним и пошел дальше. И только тут он осознал, что ночь абсолютно безветренна и нет причин для подобных мер предосторожности, чтобы закурить сигарету. Пюц подозрительно глянул ему вслед.
А на другой вечер, когда Хаупт собрался уже вставить свой ключ в скважину, он, подняв глаза, заметил приближающегося к нему человека. Но вместо того чтобы прикурить — на этот раз было довольно ветрено, — он повернулся и зашагал перед прохожим. Он хотел дойти до ближайшего угла и, свернув, кинуться наутек, но не удержался и побежал раньше. Тогда побежал и прохожий. И хотя Хаупт сумел в конце концов оторваться от него, его шатало, когда он вошел в свою комнату. Без сил грохнулся он на стул.
Дальше так продолжаться не могло. Когда его застукают, был только вопрос времени. А кроме того: ключ подходил к очень многим дверям. В частности, к двери Мундта, и в то же время к двери пекаря Симона. Он подходил к двери Цандера и еще к двери одного беженца. Мгновение Хаупт подержал его в руке, потом швырнул в мусорное ведро.
Преподавание в школе давно уже у него не ладилось.
— Что, собственно, с вами происходит? — спросила его как-то Доротея Фабрициус. — В ваших классах шумно. Дети жалуются на несправедливые отметки. У одного вы подчеркиваете как ошибку то, что спокойно пропускаете у другого. Мы пытались их унять, но теперь уже жалуются родители.
Сам он усматривал в этих жалобах определенную систему. Люди, считал он, сговорились, хотят с ним покончить.
— Вел бы уроки, как положено, — сказала Ханна, — никто бы к тебе не цеплялся.
