Герд Фукс - Час ноль
— Спасибо, — сказал он ей позже, провожая до дома.
— Если хочешь, я помогу тебе по математике, — предложила Гизела. — Сейчас, когда уже близок конец, ты же не бросишь все.
Ей стоило больших усилий сказать ему это.
И еще в одной женщине Георг пробудил участие: в фройляйн Вайхман. При переводе в следующий класс их стало значительно меньше, при следующем переводе еще меньше, так что преподавать у них теперь было куда приятнее, тем более что крикунов удалили и Георг Хаупт оказался в некоторой изоляции. Фройляйн Вайхман заинтересовалась им, когда Хаупт в учительской попросил с пониманием отнестись к состоянию брата. До сих пор она отождествляла взгляды Георга со скандальными коммунистическими взглядами брата. Теперь она разузнала о нем подробнее и открыла для себя прошлое Георга.
— Но ведь я ничего этого не знала, — сказала она. — Почему ты никогда мне об этом не рассказывал?
Она отвела его в сторону на школьном дворе.
— Мы не позволим сбить себя с толку, — сказала она и с тех пор относилась к нему так дружелюбно, что класс, сильно смущая тем Георга, начал уже ухмыляться.
Мундт тоже заговорил с ним как-то на улице.
— Еще придут другие времена, — сказал он. — И тогда мы увидим, что стыдиться нам нечего.
Даже доктор Вайден похлопал его по плечу, когда однажды Георгу пришлось обратиться к нему по поводу ангины.
— Выше голову. Ты ведь выдерживал и не такое.
Давно уже никто не бросал на него косых взглядов и не отпускал язвительных замечаний, когда Георг появлялся в деревне. Он снова был сыном заместителя директора Хаупта, все больше людей обращалось к нему на «вы», а то, что когда-то случилось, считали глупой проделкой мальчишек, да и было это давным-давно.
В школе он снова работал вместе со всем классом и время от времени даже проявлял свои способности. Однажды, будучи уверен в себе, он предложил Гизеле как-нибудь сходить на танцы.
Она подняла на него глаза.
— Я не верю тебе, Георг, — сказала она. — Для танцев придется тебе поискать кого-нибудь другого.
Он рассмеялся. А в следующую субботу снова одолжил велосипед и отправился к матери. Вернулся он притихшим и замкнутым. А спустя некоторое время пошел погулять с Гизелой. Свернув на узкую, заросшую лесную тропинку, они взялись за руки.
Когда Георг уехал, Пельц начал собирать вещи. Но Шарлотта снова вынула их из чемодана и повесила в шкаф.
— Чепуха все это, — сказала она. — И хватит.
Но голос у нее при этом дрожал.
Когда фройляйн Вайхман однажды снова стала говорить с Георгом о «порядочных немцах», намекать на преследования, которым они ныне подвергаются, на их страдания в этом подлом мире, Георг неожиданно спросил:
— А кого, собственно, вы имеете в виду?
— Тебе лучше знать, — ответила фройляйн Вайхман.
— Думаю, что я теперь имею в виду не тех, кого вы, — отрезал Георг. — Так называемые «порядочные немцы» сидят у меня уже в печенках.
Фройляйн Вайхман окаменела. И, схватив свою сумку, выскочила из комнаты.
Теперь Гизела заходила к Георгу домой. Уроки они, как правило, делали вместе. Гизела была высокой худенькой белокурой девушкой, не очень разговорчивой. Они осторожно нащупывали пути друг к другу, но между ними сохранялось еще и непонимание.
— Слушай, что это ты сделал с фройляйн Вайхман? — спросил как-то Хаупт, — И расскажи, что было в Вельшбиллиге?
— Я ждал, что ты спросишь меня об этом, — ответил Георг. — Ты все время подглядываешь за мной. Ты следишь с самого начала. Мне нельзя шагу шагнуть, чтобы ты не шпионил за мной. Но больше всего меня бесит, что ты притворяешься, будто я могу делать все, что хочу.
Впрочем, настроение у Георга все время менялось. Периоды спокойной уверенности в себе уступали место периодам лихорадочной возбужденности. Гизела так и не перестала его бояться. В его характере были бездны, тьма которых оставалась ей недоступной, для многого из того, что он говорил, он был еще слишком молод. Порой его переполняла холодная, пронизанная иронией враждебность ко всему окружающему, ее сменяла нервозность, выбивавшая у него почву из-под ног. По большей части Гизела молча слушала его, давала ему перебеситься, но не из робости, а из душевной стойкости.
— Хорошо, что мне осталось меньше года до аттестата, — заметил Георг, когда брат рассказал ему, что Мундт надеется вернуться к преподавательской деятельности.
— Они все снова выползают из нор, — сказал Вернер.
И вдруг Георг задал Хаупту вопрос, который словно током его ударил.
— Интересно, какое было у тебя лицо, когда ты увидел мать?
— Довольно, надо полагать, глупое, — ответил Хаупт. — Она чуть не умерла со смеху.
— Мне ее Пельц кажется симпатичным, — сказал Георг. — Да и сама она очень изменилась.
— Вот отец удивится, — заметил Хаупт.
— И остроумной она стала, — добавил Георг. — Такое говорит, с ума сойти.
— Теперь она мне нравится больше, — подвел итог Хаупт.
— Мне, собственно говоря, тоже, — сказал Георг.
Осенью умерла мать Ханны. Однажды упала на стул и скорчилась от боли. Переведя немного дух, она попросила:
— Зови доктора, быстро.
Ханна помогла ей лечь в постель и послала Лени за доктором Вайденом.
— Я же говорил, что вам нужно лежать, — сказал Вайден, готовя шприц.
И тут выяснилось, что она уже полгода лечилась у него. Выяснилось также, что у нее рак. Дочери она ничего не сказала.
Мать таяла на глазах. Как-то раз, когда она уже едва говорила, она поманила Ханну к себе. Ее рука медленно ощупала лицо Ханны и бессильно упала на одеяло, словно подвела окончательно черту. Но при этом, однако, мать улыбнулась. Вечером Ханна хотела разбудить ее, чтобы покормить, но не могла добудиться. Мать лежала с открытым ртом.
— У нее коматозное состояние, — сказал доктор Вайден.
На ночь Доротея Фабрициус взяла Лени к себе. Хаупта Ханна отослала. Она сидела с умирающей одна. Мать монотонно хрипела в ночной тишине, точно кузнечные мехи, и в этом хрипе было все меньше человеческого. Когда в окнах забрезжил рассвет, Ханна внезапно очнулась от полудремы и испугалась. Хрипа не было. Лицо, открытый рот нисколько не изменились, только хрипа не было, наступила полная, глубокая тишина.
Они похоронили ее холодным сентябрьским днем. Людей, пришедших проводить Гертруду Баум в ее последний путь, было немного.
Незадолго до смерти мать успела ввести Ханну в дела фирмы. Поначалу, когда Ханна просила ее об этом, она отказывалась, но потом все-таки согласилась. Она объяснила ей, из каких факторов складывается счет, который фирма Баум предъявляет фирме Лерхер за перевозку, к примеру, 120 кубометров гравия из Баумхольдера в Ноннвайлер, какие предписания трудового и налогового законодательства следует неукоснительно соблюдать, как следует отражать их в конторских книгах, в общем балансе, в налоговой декларации. Вот так Ханне удалось заставить мать поговорить с нею, пусть даже только о делах.
Но лишь теперь, идя за гробом матери, Ханна поняла, какую великую жертву принесла ей мать, поднявшись в контору, где на полках стояли запыленные скоросшиватели, вернувшись ради Ханны в свою прежнюю бессмысленно прожитую жизнь.
Ханна была беременна. И хотя прошло всего десять дней сверх ее срока, она была уверена. Хаупт еще ничего не знал. Он сделал ей предложение. Но она выговорила себе время на размышление. Он считал, что, как только они поженятся, она откажется от своей конторы.
Теперь у нее случались и дальние рейсы. Цандер отправлял часть готовой продукции в большие города. Она любила эти поездки. Любила сидеть вечерами над картой, выходить на рассвете во двор, запускать мотор, любила тот миг, когда выезжаешь на шоссе и включаешь прямую передачу.
К Хаупту забрались воры. Кто-то перерыл его письменный стол, проглядел все его записи; ящик письменного стола остался выдвинутым.
— Они искали что-нибудь из исчезнувших документов, — утверждал Хаупт.
Но Ханна сомневалась в этом и в том даже, что к нему вообще кто-то забрался. Она уговаривала его успокоиться и в конце концов решила, что сумела его образумить. Однако, прежде чем отправиться на следующее утро в школу, он подложил под книги на столе бумагу, пометив их положение тонкими, едва заметными карандашными штрихами, а в ящиках стола и в шкафах натянул тонкие шерстяные нити. Когда он вернулся домой, нитей не было, положение книг на столе тоже не совпадало с карандашными пометками.
— Они хотят запугать меня, вынудить на ответную реакцию, — утверждал он.
— Да ты с ума сходишь, — закричала Ханна. — Мне что, выходить за сумасшедшего?
Она осеклась, увидев его лицо. Разве это так уж непонятно, если он внушил себе, что его преследуют? Почему бы ей просто не посмеяться над всеми его опасениями? Откуда у нее эта злость?
