Айрис Мердок - Ученик философа
Кто-то коснулся руки Уильяма. Он глянул вниз и увидел Адама Маккефри, глядящего на него снизу вверх.
— Адам, здравствуй.
— Здравствуйте.
— Правда, снег красивый?
— Да. Я слышал, как птицы поют в снегу.
— Даже в снегу они знают, что весна.
— Крапивник может спеть сто шесть нот за восемь секунд.
— Правда?
— Да. Вы знали?
— Нет, но могу себе представить.
— Я был на общинном лугу с Зедом. Мы видели белую лошадь, она гуляла сама по себе.
— Может, это из табора.
— Она валялась на спине. Потом увидела Зеда и вскочила. Увидела собаку поблизости и испугалась. Потом ушла.
— Большая лошадь испугалась маленькой собачки!
— Это была скорее пони, чем лошадь. Я видел, как дядя Джордж выходил из библиотеки, но он меня не видел. Однажды я видел дядю Джорджа в двух местах сразу.
— Не может быть — ведь тогда, значит, ты тоже был в двух местах сразу.
— Понимаете, я был на верху автобуса.
— Это имеет значение?
— Да.
— Может, просто похожий человек.
— Может быть. Сейчас, я только пойду спасу ту муху.
Уильям заметил муху с блестящими крыльями. Муха лежала на глянцевой беспокойной воде, тихо плескавшейся у них под ногами. Адам легко, бесшумно, как выдра, соскользнул в пруд, не потревожив гладкой поверхности. Он осторожно выловил муху, подставив ей тыльную сторону руки, и наклонил руку над бетонной дорожкой у босых ног Уильяма. Муха встряхнулась, бодро провела ногами по крыльям и улетела. Адам вежливо, незаметно махнул ей рукой и уплыл в надвигающийся пар. Уильям забыл о смерти на время разговора с Адамом, а теперь опять вспомнил. Он подумал: когда этому мальчику исполнится двадцать, меня уже восемь лет не будет на свете.
Вскоре после прыжка в воду, вызвавшего столь сильные и такие разные чувства в душах двух наблюдателей, Том Маккефри наткнулся на Диану Седлей. До этой встречи Том плыл себе вперед, упражняясь в спокойном, не требующем усилий эннистонском кроле, и несчастливые мысли путались и жужжали внутри его головы, а снаружи вокруг нее извивались в воде потемневшие мокрые волосы. Прошло два дня со времени его невероятной беседы с Джоном Робертом. За это время Том не сделал ничего и, по правде сказать, едва ли не прятался. Он ничего не планировал. Он сидел дома, не в силах ни читать «Потерянный Рай», ни работать над своим шлягером, ни смотреть цветной телевизор Грега. Тому было физически нехорошо от беспокойства и дурных предчувствий. Он словно не владел своим телом, как бывает при сильном гриппе. Любопытство и возбуждение, охватившие его сразу после разговора, угасли или сменились мрачным, гораздо менее приятным ощущением несвободы. Он все так же чувствовал, что отвертеться не выйдет; конечно, он уже не может просто взять и написать Розанову, что решил не продолжать (хотя, как сказал Эмма, в каком-то смысле это сделать проще простого). В этом письме он должен был бы дать обещание никогда в жизни не пытаться увидеть Хэрриет Мейнелл (он так и не сказал Эмме о незыблемом условии, поставленном Розановым). Никогда? В его годы? Как он мог ввязаться в такую неправдоподобную историю? Он уже не мог остановиться, должен был увидеться с девушкой, хотя эта перспектива пока что влекла его только как приснившееся веление судьбы. Он не чувствовал ни романтического любопытства, ни пыла, свойственного рыцарю в поисках приключений. Он был несчастен и чувствовал, плавая под ватным одеялом тумана, лишь неуемный, неприятный эротический авантюризм. Раньше Том был абсолютно доволен своим существованием. А теперь его вынудили думать о девушках! Ну и ладно! Да, думал он про себя, Джон Роберт изменил мою ценность. Он меня испортил! Тут Том налетел прямо на Диану, которая так же энергично плыла навстречу. Они внезапно возникли в поле видимости друг друга, сплелись вытянутыми вперед руками, потом столкнулись, сбивая друг друга с курса.
— Простите.
— Диана!
Тому, конечно, уже давно показали любовницу брата — он не помнил кто, может быть, Валери Коссом, она всегда очень интересовалась занятиями Джорджа. Том понятия не имел, как фамилия Дианы, и всегда, думая о ней, мысленно звал ее по имени, которое инстинктивно слетело с его уст при столкновении.
Короткие волосы Дианы облегали голову темной плотной шапочкой. При мокрых и сухих волосах она выглядела почти одинаково, в отличие от Тома. Его лицо при мокрых волосах становилось худее, яростнее, старше. Диана его не узнала.
— Я Том, Том Маккефри. Не бойтесь.
Том сам не знал, зачем это сказал. Он взялся за бретельку ее синего купального костюма.
— Ох… пустите, пожалуйста… — Диана беспомощно скребла мокрой рукой по руке Тома. Она глотнула воды. — Пустите, вы меня топите.
Том отпустил, но загородил путь, работая ногами в воде и касаясь руки Дианы кончиками пальцев. Вблизи ее мокрое лицо было детским, покраснело, косметика немножко размазалась.
— Как Джордж? — спросил Том.
— Я его не видела.
— Можно мне прийти поговорить с вами, просто поговорить, понимаете? Мне нужно. Джордж ведь не будет возражать?
— Нет.
— Значит, можно?
— Нет, я хочу сказать, не приходите, я вас очень прошу, не приходите.
— Я просто хочу поговорить с женщиной старше меня. Мне нужен совет.
— Нет.
— Ну Диана! Слушайте, а это правда, что Джордж убил Стеллу? Все так говорят!
Эти идиотские слова были попыткой пошутить. На глазах Тома личико Дианы скривилось в зверскую гримасу, еще мгновение — и она стремительно, как выдра, рванулась прочь, пнув Тома в бедро ногой при толчке. Том не пытался ее догнать. Он был унижен, ему было плохо. Он подумал: «Вот пойду и увижусь с ней! Плевать!»
— Том, привет!
Это была Алекс. Они затанцевали кругом в теплой воде, касаясь друг друга, словно танцоры балета, изображающие боксеров.
— Так что, пойдем домой? — несколько сердито спросила Перл у Хэтти.
Перл и Хэтти все еще находились в счастливом неведении относительно плана Джона Роберта, поскольку сей мудрец пока не удосужился сочинить письмо с объяснениями. По правде сказать, он сподвигся преодолеть свою нерешительность и назавтра лично посетить Слиппер-хаус.
Перл наконец уговорила Хэтти пойти в Институт. Хэтти купила в Боукоке солидный черный закрытый купальник с юбочкой. Кроме того, они с Перл посетили «Бутик Анны Лэпуинг» и купили Хэтти летнее платье по выбору Перл. А сегодня пошел снег.
Хэтти и Перл стояли в саду Дианы у решетки, окружающей жалкое буйство Ллудова источника. Перл была в брюках и куртке с капюшоном. Хэтти — в плаще, шерстяной шапочке и шерстяных чулках. Они уже было добрались до раздевалки, как Хэтти вдруг запаниковала.
— Что с тобой такое случилось?
— Там было совсем как в Денвере.
— Что ты хочешь сказать?
— И там все так на виду, я не хочу, чтобы все эти женщины на меня смотрели.
— Но люди на тебя и так смотрят, на улицах, и не только женщины!
— Да, но здесь совсем по-другому, здесь ужасно. И все так хорошо плавают…
— Ты тоже.
— Нет-нет… прости, пожалуйста.
— Ну так мы идем или остаемся?
Хэтти пришла в ужас от переполненной женской раздевалки, где множество женщин всяких размеров и форм, едва одетые (а иные — совсем голые), принимали душ, стояли, болтали друг с другом. Тут было так людно, оживленно, шумно, и нельзя было оставить за собой кабинку — нужно было отнести одежду в шкафчик, запереть его, потом стараться не потерять ключ и тому подобное. Хэтти представляла себе все это гораздо более укромным, частным, пристойным и себя в черном костюме — как она незаметно подходит к краю бассейна и бесшумно соскальзывает в воду. Перл сказала:
— Тебя никто не тронет, никто не заметит, почему ты думаешь, что кому-то интересна!
— Я так не думаю, я просто хочу покоя, — ответила Хэтти.
В раздевалке покоя не было, там негде было даже постоять так, чтобы тебя не пихали мокрые мясистые женщины. Хэтти не стала объяснять Перл, что dérèglement[98] ее чувств усугубилось чем-то совершенно неожиданным, стремительно наполнившим ее ужасной, болезненной ностальгией — она не успела даже понять, что это. Сочетание тепла, запаха мокрого дерева и снежного света снаружи внезапно со страшной силой напомнило ей лыжные катания в Скалистых горах, в Аспене, возвращение со снега в теплую, обитую деревом комнату с капающими лыжами и мокрыми ботинками. Хэтти никогда не была особенно счастлива в Денвере, но пронзившее ее напоминание несло с собой запах далекого дома, потерянного дома, потерянного детства.
— Пошли обратно. Разведем огонь на кухне, как ты сказала. Перлочка, не сердись на меня.
Том, уже одетый, подошел к Эмме и Гектору Гейнсу, которые выяснили, что они оба историки, и уже давно беседовали. Эмма был укутан в длинное пальто с меховым воротником и шарф Тринити-колледжа — то и другое досталось ему от отца. Запах пальто угрожающе смешивался с запахом материнской пудры от только что полученного письма, которое Эмма сунул в карман, выходя из дому. Сейчас на улице было слишком холодно и запахи не ощущались. Гектор уже не изображал персонажа déjeuner sur l'herbe, а стоял в плавках, полный отчаянной решимости продемонстрировать Антее свою неплохую фигуру (он получил Синюю награду Кембриджа[99] по регби; на груди у него росла рыжая курчавая шерсть). Антея, однако, не шла. Он сварился докрасна в пароварках, но не желал показывать, что плавает не очень хорошо. Сейчас он, дрожа от холода, беспокойно оглядывался. Эмма увел разговор со слишком чувствительной темы, о которой зашла речь из-за его акцента, — истории Ирландии XIX века. Теперь они обсуждали «Торжество Афродиты».
