Александр Шелудяков - ИЗ ПЛЕМЕНИ КЕДРА
– Семен убил жену вождя племени Кедра…
– Стреляй! – взвыл Катков, рванул рубаху так, что пуговицы полетели в стороны.
– Нож, который убил жену вождя, должен убить Семена… – спокойно сказала Югана. – Сам себя ты должен убить…
– Я пойду… Я ничего не знал… – забормотал Левак, пятясь к двери.
– Пусть уходит человек с лицом рыси! – кивнула Югана.
Семен взглядом проводил убегающего, поминутно оглядывающегося Левака, а Югана не отводила ствола ракетницы от убийцы.
– Я жить хочу… Не стреляй…
– Мужчину, который убивает женщину, не судят! Такой закон эвенков из племени Кедра. Маленькое ружье осечки не дает, – предупредила Югана, заметив, что Семен сделал несколько шагов в ее сторону.
– Я не хотел…
– Югана говорит: маленькое ружье криво пулю не носит.
Семен выигрывал время. Еще шаг или два, и он метнется к старухе с ножом, а потом уйдет в тайгу…
И он действительно рванулся к Югане, выхватив из-за голенища нож…
Выстрела он не слышал.
7
Мила сердцу Ильи осень не меньше весны. Переночевал он у ручья и чуть свет отправился дальше, осматривать соболиные места.
Идет промысловик по тайге. Высятся кондовый сосняк да плотный кедрач. Ударь обухом по стволу, прижмись ухом – поет дерево. Ударь острием – оголится мелкослоистое и крепкое тело с красноватым оттенком.
Урожай на кедровый орех слабый нынче, а вот на ягоду и грибы расщедрилась тайга. Клюквенные болота поусыпаны красными бусами, гнутся ветви рябинника и калины под тяжестью кистей сочных ягод, охваченных инеем, подслащенных первым заморозком. Белка в урмане у Ледового озера к неурожаям на кедровый орех привыкла. Перезимует беззаботно – сосновых семян вдоволь, грибы насушила. Не хватит этого – есть сережки да почки березы и осины. А от нужды пойдет на еду и березовая губка-нарост.
Излюбленные места соболя – окраины болот, речушек и озер, поросших крупным березняком, дуплистыми осинами. Когда соболь осенью ест рябину и другие ягоды, то на приманку не идет и становится в это время хитрее лисы.
Около поваленной березы Илья снял рюкзак, присел отдохнуть. Закурил трубку. Видит, на вытоптанной круговине соболь жировал – оставил от белки хвост да кишки. Покрикивает рядом где-то суетливая ронжа, ворчит глухарь.
Издали донесся трубный голос сохатого – кончается месяц лосиной любви.
Отдохнул Илья, дальше пошел. Путь его лежит к Ледовому озеру.
Идет охотник по мелколесью. Лосиные следы всюду видит. Кусты поломаны, мелкий осинник поскоблен, тропы вытоптаны до грязи.
8
Стало смеркаться, когда Илья оказался на берегу озера. Увидел вдали костер, вскинул ружье, выстрелил. Услышал Костя сигнал, пригнал через озеро мотолодку.
– Ну, как дела? – спросил Костя, когда Илья палил на костре ощипанного глухаря.
– Варить мясо поставлю. Потом расскажу. Ночь большая…
Промысловики поужинали, закурили трубки, раскинувшись на пихтовых ветвях у нодьи, и лишь тогда мрачно сказал Илья:
– В деревню охота. Жену во сне видел. Плакала и звала домой… На буровую тоже маленько охота…
– Брось ты, Илья… Думаешь, меня не тянет? Тоже снится Танюша с ребятишками… Я ведь их сколько не видел, а вот опять в тайгу подался. Перебьемся эту зиму, а потом придумаем что-нибудь.
– Пожалел я, что не взял с собой лайку… Чуть зверь не задушил меня…
– Ну, Илья, ты что-то совсем приуныл. С медведем не мог поговорить как положено.
– Говорил ему… Не захотел слушать.
– Как получилось? – поинтересовался Костя.
– Сидел утром у кедра, сделал рожок из бересты и стал трубить, лося подманивать. Вижу, лист с рябины посыпался – белка на сосну перелетела. Думал, лось идет. А приманил не сохатого. Стрелял плохо, ранил зверя. Ружье хотел перезарядить. Медведь на меня прет. Я – на березу, как соболь. Обхватил ногами ствол. Махаю ножом перед мордой медведя, а он рычит и лезет ко мне… Затяжелел медведь, кровь потерял. Лег под березой, меня караулит. Разозлился я совсем. Прыгнул прямо на него с ножом…
– Забрось ты свою одностволку, ей сто лет в субботу будет. Лежат у нас пять двустволок – любую бери.
– Привык к своему… Легкое оно и промаху не давало. Старое теперь. Надо менять…
– Соболи попадались?..
– Куда им деться? Много зверька…
До восхода солнца Костя с Ильей смастерили шалаш около валежины на берегу озера. У каждого в руках бинокль. Наблюдают, как и какую рыбу норки добывают, куда ее таскают.
– Мороз скоро будет. Норка рыбу в дупла прячет, запас делает, – тихо пояснил Илья. – Надо потом с собаками поискать гнезда, посмотреть, что готовят зверьки на зиму, – и поинтересовался: – Каких будем разводить?..
– Стандартными считаются наши норки, коричневые, – пояснил Костя. – Нужно отловить около четырехсот зверьков…
– Не успеем так много отловить… Про соболей забыл?
– Сколько сможем… Соболями нынче увлекаться не будем.
– Тише… Смотри, – прошептал Илья.
Выдра поймала большую щуку, вытащила на берег, осмотрелась. Потом закопала добычу в мох поблизости и снова ушла на промысел. Норка, затаившись, наблюдала за выдрой из-под вывороченного пня. Только та нырнула, как норка метнулась к закопанной щуке, а через мгновение воровка уже скрылась в прибрежных кустах. Утащила рыбину.
9
Тихо и уныло на кладбище, особенно осенью. Первый иней обварил траву и листву – годиться начали деревья. Сыплются на побуревшую траву сухие листья с мягким шуршанием, что бронзовая фольга. Ворчливо и неохотно ложится пересохший осенний лист.
Могильные холмики разбросаны по лесистой гриве. Кресты, раскинув руки, немо хранят сон умерших. Конец кладбища упирается в березовое редколесье. На этой окраине и похоронили Лену. Вот он, холмик могильной земли, обложенный дерном с увядшей травой, на который принес ветер листву осенних берез и уложил венком.
Андрей сидел на скамейке у могилы, безучастно жевал кусок черного хлеба.
Распечатанная, но еще не початая бутылка водки стояла в сторонке, утопая в опавшей листве. Лицо Шаманова заросло густой черной щетиной, взлохмаченные волосы торчат в разные стороны, подернулись туманной поволокой глаза, и веки припухли.
Далеко за деревней, на лугах, ухнул выстрел. За кладбищем ворковал по-осеннему болотистый ручей. Но не слышал Андрей ничего. Не слышал он тихого перезвона и шелеста осенней листвы, которая безжалостно скусывалась ветром с кладбищенских берез. Сыпались, сыпались листья. Андрей не видел этого. Он сидел, уставившись в одну точку, и безучастно жевал кисловатый мякиш. Потом отпил прямо из горлышка, поморщился и, обращаясь к могиле, сказал:
